Диплом: Романтические мотивы в поэзии Н. С. Гумилева

 Брянский государственный университет имени академика И. Г. Петровского. 
                    Кафедра русской литературы XX века                    
                             Речицкая Оксана                             
              Романтические мотивы в поэзии Н. С. Гумилева.              
                             Дипломная работа                             
                           Научный руководитель                           
     кандидат филологических 
     наук, доцент 
     Горяинова Е. Э. 
                              Брянск Ц 2004                              
                                   Содержание.                                   
Введение.                                                                      4
Глава I. Истоки романтизма в поэзии Н. С. Гумилева.                           7
Глава II. Романтическая исключительность лирического
лЯ в поэзии Н. С. Гумилева.                                                  21
Глава III. Экзотическая тема в поэзии Н. С. Гумилева.                         39
Глава IV. Всеохватывающее чувство любви
в поэзии Н. С. Гумилева.                                                      59
Использованная литература                                                     77
Просторен мир и многозвучен,
И многоцветней радуг он,
И вот Адаму он поручен,
Изобретателю имен.
Назвать, узнать, сорвать покровы
И праздных тайн и ветхой мглы.
Вот первый подвиг. Подвиг новый Ц
Живой земле пропеть хвалы.
                                                          С. Городецкий. лАдам.
Гумилев живет в мире воображаемом и почти призрачном. Он как-то чуждается
современности, он сам создает для себя страны и населяет их им самим
сотворенными существами: людьми, зверями, демонами. В этих странах. явления
подчиняются обычным законам природы, но новым, которым повелел существовать
поэт.
                                                    В. Брюсов о книге лЖемчуга.
Я вежлив с жизнью современною,
Но между нами есть преграда,
Все, что смешит ее, надменную,
Моя единая отрада.
Победы, слава, подвиг Ц бледные
Слова, затерянные ныне,
Гремят в душе, как громы медные,
Как голос Господа в пустыне.
                                                                     Н. Гумилев.
                                    Введение.                                    
До последнего времени Ц конца 80-х годов XX века Ц имя Николая Степановича
Гумилева (1886-1921) находилось под запретом цензуры, его произведения с 20-х
годов прошлого века в нашей стране не издавались.
Между тем, без знания творчества этого метра акмеизма, серьезного
исследователя Африки, великолепного поэта невозможно полноценно изучить всю
литературу серебряного века.
Поэзия Гумилева сравнительно мало изучена, и все-таки стоит назвать основные
издания, которые помогли нам в написании дипломной работы. В первую очередь
хочется отметить книги, посвященные воспоминаниям о поэте.
Автор работы лНиколай Гумилев: Жизнь поэта по материалам домашнего архива семьи
Лукницких[1] Вера Лукницкая дает
возможность широкому читателю наиболее полно познакомиться с жизнью и
деятельностью русского поэта. В этой увлекательной книге два основных героя Ц
Николай Гумилев и его биограф писатель Павел Лукницкий, два цельных и
мужественных человека. Они никогда не встречались, но это не помешало
Лукницкому в 20-е годы увлеченно и обстоятельно собирать все, что касалось
жизни и творчества Гумилева. П. Н. Лукницкий не дожил до публикации своей
работы. Его вдова представила документальное повествование по материалом этого
огромного архива, а также недавно открытые и расшифрованные их сыном документы
следствия по делу Гумилева.
Следующий сборник мемуаров Ц книга Ирины Одоевцевой лНа берегах Невы
[2]. Автор воспоминаний Ц поэт и свидетель заката русского акмеизма. Книга
охватывает примерно 3 года (с ноября 1918) и посвящена целой плеяде русских
литературных деятелей. Работа содержит воспоминания о М. Л Лозинском, В. В.
Маяковском, А. А. Ахматовой, А. Белом, Г. Иванове, М. Кузине, А. А. Блоке, О.
Мандельштаме и других. Но все же большую часть книги Одоевцева посвятила своему
учителю, метру акмеизма Н. С. Гумилеву. Книга лНа берегах Невы впервые была
издана за границей в 1967 году.
В нашей работе мы опирались на мемуары таких авторов, как Бронислава Погорелова
и Вера Неведомская, которые были лично знаком с Н. С. Гумилевым и оставили о
нем и его окружении довольно занятные воспоминания, содержащиеся в книге
лВоспоминания о серебряном веке[3]. В
этом сборнике мемуаров воссозданы атмосфера ренессансного русского серебряного
века, а авторы воспоминаний Ц сами творцы или очевидцы этой эпохи.
Мы не случайно обратились к мемуарной литературе о серебряном веке. Дело в
том, что одним из аспектов работы является изучение истоков романтизма в
поэзии Гумилева, связи личных качеств, образа жизни, мировоззрения поэта с
его творчеством.
Кроме того, очень помогли нам такие работы, в которых на ряду с описанием
жизни поэта содержится и серьезная оценка его творчества. Это, во-первых,
книга С. Бавина и И. Семибратовой лСудьбы поэтов серебряного века, изданная
в Москве в 1993 году, и , во-вторых, следует отметить работу сына известного
художника К. Маковского, блестящего критика и журналиста Сергея Маковского
лНа Парнасе Серебряного века, выпущенную в свет Московским издательством
лСогласие в 2000 году. Обе эти книги содержат статьи, посвященные поэту,
как, впрочем, и сборник лГерои и антигерои Отечества,  составленный В. М.
Забродиным, где можно найти лработу В. Меньшикова лПоэт Ц гражданин Гумилев.
Стоит упомянуть учебные пособия, в которых представлен неплохой анализ
творчества поэтов серебряного века, в том числе и Н. Гумилева. Это пособие
Пинаева С. М. лНад бездонным провалом в вечность. Русская поэзия серебряного
века, а также книга для учителя лПоэзия серебряного века в школе,
составленная Е. М Бондаревой и А. В. Леденевым.
В нашей дипломной работе мы будем ссылаться и на журнальные статьи, посвященные
творчеству Гумилева[4], а также на
вступительные статьи сборников поэзии[5].
Все отмеченные и неназванные работы были изучены нами с целью раскрыть тему
дипломной работы Ц лРомантические мотивы в поэзии Н. С. Гумилева.
В работе мы преследовали следующие цели:
1) исследовать различные преломления романтических мотивов в лирике Гумилева
разных периодов жизни;
2) увидеть эволюцию романтизма в творчестве поэта;
3) определить связь характера личности Гумилева и романтической
направленности его произведений;
4) дать целостный анализ характерных для поэта-романтика произведений;
5) рассмотреть художественные особенности лирики Гумилева.
В связи с этим структура работы такова: она состоит из введения, четырех глав
и заключения.
Первая глава посвящена истокам романтизма в поэзии Н. С. Гумилева. Эта часть
работы содержит анализ причин обращения поэта к романтическим мотивам. Мы
берем во внимание как личные качества Гумилева, его мировоззрение, так и
факты жизни поэта, повлиявшие на его творчество.
Вторая глава носит название лРомантическая исключительность лирического лЯ в
поэзии Н. С. Гумилева и посвящена анализу своеобразия лирического героя
произведений поэта. Здесь мы отметим основные черты героя Гумилева, проследим
за эволюцией лирического персонажа стихотворений поэта Ц романтика.
Третья часть нашей работы посвящена экзотической теме в поэзии Н. С.
Гумилева. Экзотическая тема в этой главе рассмотрена в разрезе всего
творчества поэта. Даны анализы произведений всех сборников Гумилева, а,
следовательно, прослежена эволюция экзотических мотивов. В этой главе также
представлен анализ художественных особенностей экзотических стихотворений
поэта и подробно рассмотрено характерное для экзотической лирики Гумилева
произведение. Последняя глава работы посвящена теме любви в поэзии метра
акмеизма. Рассмотрены различные преломления этого мотива лирики Гумилева, дан
анализ одного из основных стихотворений о любви.
Заключение содержит основные выводы по содержанию дипломной работы.
Романтические мотивы занимают центральное место в творчестве Гумилева.
Безусловно, его поэтический мир прошел свою эволюцию, однако Гумилев
оставался романтиком, искателем приключений, мечтателем до конца жизни.
Именно такое, своеобразное и не всеми понятое, отношение к действительности
отразилось в поэзии и прозе Гумилева. Основой же нашей работы стал анализ
романтических мотивов поэтического наследия Н. С. Гумилева.
               Глава I. Истоки романтизма в поэзии Н. С. Гумилева.               
Общепринятый Ц после работ К. Чуковского и Ю. Тынянова о Блоке, Б. Эйхенбаума
и В. Жирмунского об Ахматовой Ц подход к стихам как к личному дневнику поэта,
как к своего рода духовной автобиографии его лирического героя мало что дает
для представления о творчестве Н. С. Гумилева. Лишь единожды Ц в позднем
стихотворении лПамять Ц предложивший сжатый очерк своего духового развития,
он никак не может быть назван и летописцем современной ему эпохи.
Стихов о России, о времени у Гумилева действительно так мало, что это
способно озадачить. Да и те, что есть (лТуркестанские генералы, лСтарые
усадьбы, лСтарая дева, лПочтовый чиновник, лГородок, лЗмей, лМужик),
при всей точности в деталях и всей обычной ля Гумилева картинности видятся
скорее легендами, лснами о России и русских людях, русской истории, нежели
свидетельством очевидца.
Реальность словно бы не заботила поэта. Или выразимся точнее Ц была скучна,
неинтересна ему именно как поэту.
Почему? Гумилев сам ответил на этот вопрос:
Я вежлив с жизнью современною,
Но между нами есть преграда,
Все, что смешит ее, надменную,
Моя единая отрада.
Победа, слава, подвиг Ц бледные
Слова, затерянные ныне,
Гремят в душе, как громы медные,
Как Голос Господа в пустыне.[6]
И корень, видимо, в этом. В роковой несоотносимости личных понятий поэта о
правах, обязанностях, призвании человека и навязываемых, предписываемых
современностью условий и требований. В том, что в душе Гумилева Ц и
гимназиста, и путешественника, и воина, и литератора Ц действительно громче
всех прочих, действительно заглушая и шум повседневности, и творчество, что
Блок называл лмузыкой революции, гремели лслова, затерянные ныне.
Я вижу иногда очень ясно картина и события вне круга нашей теперешней жизни; они
относятся к каким-то давно прошедшим эпохам, и для меня дух этих старых времен
гораздо ближе того, чем живет современный европеец. В нашем современном мире я
чувствую себя гостем, Ц говорил поэт[7].
По-видимому, это как раз те самые переживания, которые Гумилев передал в
стихотворной форме:
Я, верно, болен Ц на сердце туман.
Мне скучно все: и люди, и рассказы.
Мне снятся королевские алмазы
И весь в крови широкий ятаган.
Мой предок был татарин косоглазый
Или свирепый гунн. Я веяньем заразы,
Через века дошедший, обуян.
Я жду, томлюсь и отступают стены.
Вот океан весь в клочьях белой пены,
Закатным солнцем залитый гранит
И Город с золотыми куполами,
С цветущими жасминными садами.
Мы дрались там. Ах да, я был убит. (С. 188)
Он чужаком пришел в этот мир. Но он Ц так, во всяком случае, кажется Ц еще и
культивировал свою чужеродность миру, свою несовместимость и с лтолпою, ее
интересами, нуждами, идеалами, и с лпошлой, по его оценке, реальностью Ц вне
зависимости от того, шла речь о предреволюционной рутине или о революционной
смуте.
Эту несовместимость, оригинальность поэт всячески подчеркивал к своим внешним,
очень необычным видам. Вспоминает Вера Неведомская, художница, знакомая
Гумилева и Ахматовой: лНа веранду, где мы пили чай, Гумилев вошел из сада; на
голове Ц феска лишенного  цвета, на ногах Ц липовые носки и сандалии и к этому
русская рубашка. Впоследствии я поняла, что Гумилев вообще любил гротеск и в
жизни, и в костюме[8]. А вот впечатления
Ирины Одоевцевой от первых встреч с Гумилевым: л.Высокий, узкоплечий, в оленьей
дохе с белым рисунком по подолу, колыхавшейся вокруг его длинных худых ног.
Ушастая оленья шапка и пестрый африканский портфель придавали ему еще более
необыкновенный вид; лтрудно представить себе более некрасивого, более
особенного человека; л. некрасивый, но очаровательный
[9].
Очень необычно было и лицо Николая Степановича, что не раз подчеркивали его
современники. лПродолговатая, словно вытянутая вверх голова, с непомерно
высоким плоским лбом. Волосы, стриженные под машинку, неопределенного цвета.
Жидкие . брови. Под тяжелыми веками совершенно плоские глаза, Ц вспоминает
Одоевцева.[10] лУ него было очень
необычное лицо: не то Би-Ба-Бо, не то Пьеро, не то монгол, а глаза и волосы
светлые, умные, пристальные глаза слегка косят. При этом подчеркнуто церемонные
манеры, а глаза и рот слегка усмехаются; чувствуется, что ему хочется
созорничать и подшутить, Ц писала Неведомская.
[11] Литератор Б. М. Погорелова в своем очерке лВалерий Брюсов и его
окружение не смогла не упомянуть о лнезабываемом впечатлении, которое
произвело на нее знакомство с Гумилевым: лВсе в нем изумляло. Казалось он
как-то шире и выше обыкновенных людей. Происходило это, вероятно, от иного, не
московского, и даже не российского покроя одежды. Разговор его тоже не был
похож на то, что обычно интересовала писателей, по-будничному беседовавших
между собой. Гумилев. неожиданно и сразу заговорил о. буре, которая поднялась,
когда он плыл в последнее воскресенье на заокеанском пароходе, об острове
Таити, о совершенстве телосложения негритянок, о парижском балете.
[12]
Несовместимость Гумилева с реальностью была такого рода, что исключала не
только похвалы реальности, но и порицания ее. Вот почему стихи с самого
начала стали для Гумилева не способом погружения в жизнь, а способом защиты,
ухода от нее. Не средством познания действительности, а средством восполнения
того, что действительность не дает. Совершенство стиха рано было осознано
Гумилевым как единственно приемлемая альтернатива жизненным несовершенствам,
величавость и спокойствие искусства противостояли в его глазах всяческой
(политической, бытовой и прочей) суете, а пышная яркость и многоцветье
поэтических образов контрастировали с грязновато-серенькой обыденностью.
Гумилев не был бы Гумилевым, если бы и жизнь свою не попытался построить на
контрасте с тем, чем удовлетворяется и что жует большинство. Его путешествия
в Африку, его хлопоты о цеховой солидарности поэтов и даже его участие в
боевых действиях на Восточном и Западном фронтах первой мировой войны тоже
можно расценить как своего рода бегство от предписываемой обществом линии
поведения и томящей скуки.
Африка занимала особое место в жизни и творчестве поэта. Стремление к
неведомому, сопряженному подчас с опасностями, сопровождало Гумилева всю
жизнь. С ранних лет его манит Восток, Африка, путешествия в тропические
страны и даже желание достать парусный корабль и плавать на нем под черным
флагом.
В детстве Гумилев читал много приключенческой литературы: произведения Жюля
Верна, Майн Рида, Фенимора Купера. Все эти книги влекли его в дальние страны,
манили романтикой подвига.
В. И. Немирович-Данченко в очерке, посвященном памяти Гумилева, вспоминал, что
поэт всегда тосковал по солнечному югу, вдохновившему его лзаманчивыми далями.
лЕсли бы поверить в перевоплощение душ, Ц писал мемуарист, Ц можно было бы
признать в нем такого отважного искателя новых островов и континентов в
неведомых просторах великого океана времен, как Америго Веспуччи, Васко де
Гаму, завоевателя вроде Кортеса и Визарро. Он был бы на своем месте в средние
века. Он опоздал родиться лет на четыреста! Настоящий паладин, живший миражами
великих подвигов. Он пытал бы свои силы в схватках со сказочными гигантами, на
утлых каравеллах в грозах и бурях одолевал неведомые моря.
[13]
В 1906 году после окончания гимназии Гумилев едет в Париж, где слушает в
Сорбонне курс французской литературы. Большое впечатление на Гумилева
произвела выставка живописных полотен Поля Гогена, французского художника,
большую часть жизни прожившего на островах Таити. Гумилев посвятил творчеству
Гогена статью лДва салона и еще больше загорелся мечтой побывать в краю, о
котором давно грезил, Ц в Африке. Тайно от родителей он отправляется в первое
свое путешествие, собравшись посетить Стамбул, Измир, Порт-Саид, Каир. С этих
пор Африка заняла чрезвычайно важное место в его судьбе и творчестве. Она
наполнила его душу новыми, необычайно острыми впечатлениями, укрепила
уверенность в себе, подарила редкостные ощущения и образы. Во время второго
путешествия (1908 г.) Гумилев побывал в Египте, в третьем достиг (1909г.)
Абиссинии, где собирал местный фольклор, преображая его в самобытные песни
(лПять быков, лЗанзибарские девушки). Наиболее значительной была последняя,
четвертая поездка. В 1913 году поэт был руководителем экспедиции, посланной в
Абиссинию Российской Академией Наук; Гумилев привез оттуда этнографические
коллекции. Существует и лАфриканский дневник Гумилева.
Даже близкие поэту люди порой иронизировали над его лафриканскими страстями.
Между тем никто из русский поэтов не воспел, как он, Африку, не передал так
зримо и необычайно рельефно ее неповторимый колорит. Помимо стихотворений,
рассеянных по разным сборникам (цикл лАбиссинские песни, лАфриканская ночь
и др.), Гумилев посвятил африканской теме книгу лШатер (1921). В
стихотворении открывающем сборник он писал:
Оглушенная ревом и топотом,
Облеченная в пламя и дымы,
О тебе, моя Африка, шепотом
В небеса говорят серафимы.
....
Про деяния свои и фантазии,
Про звериную душу послушай,
Ты, на древе древней Евразии
Исполинской висящей грушей.
Обреченный тебе, я поведаю
О вождях в леопардовых шкурах,
Что во мраке лесов за победою
Водят полчища воинов хмурых;
О деревнях с кумирами древними,
Что смеются улыбкой недоброй,
И о львах, что стоят над деревнями
И хвостом ударяют о ребра. (385)
Критика ехидно назвала сборник лрифмованным путеводителем по Африке,
игнорируя изумительную образность и глубокую поэтичность каждого
стихотворения, где простое географическое название влечет за собой целую цепь
разнообразных картин и ассоциаций. Даже отдельные строфы из этих
стихотворений дают представление о многокрасочной палитре автора:
Целый день над водой, словно стая стрекоз,
Золотые летучие рыбы видны
У песчаных, серпами изогнутых кос
Мели, точно цветы, зелены и красны.
                                                         (лКрасное море.) (387)
Сфинкс улегся на страже святыни
И с улыбкой глядит с высоты
Ожидая гостей из пустыни,
Которых не ведаешь ты.
                                                                (лЕгипет) (389)
Блещут скалы, темнеют под ними внизу
Древних рек каменистые ложа,
На покрытое волнами море в грозу,
Ты промолвишь, Сахара похоже.
                                                                (лСахара) (392)
Полный тайн и экзотики, знойного солнца и неведомых растений, удивительных
птиц и животных, африканский мир в стихах Гумилева пленяет щедростью звуков и
буйной яркостью цветов (лСудан, лАбиссиния, лЗамбези, лЭкваториальный
лес, лНигер и др.).
Африканская поэма лМик Ц еще одно выражение любви поэта к далекому
континенту. История маленького абиссинского пленника по имени Мик, его дружба
со старым павианом и белым мальчиком Луи, их совместный побег в город
обезьян, где Луи избирают царем, дальнейшие приключения Мика Ц все это
воссоздано Гумилевым в полусказочной форме.
Если в стихах Гумилева Африка предстает в поэтически приподнятом виде
(иногда, правда, не без добродушно-иронической интонации), то лДневник
писателя представляет собой репортерски четкое и вместе с тем колоритное
изложение деталей путешествия. Здесь и рассказ о ловле гигантской акулы в
Красном море, и описание судопроизводства в Дире-Дауа, и впечатление от
театрального действа в Хараре. Местами это изумительные по стилю образцы
художественной прозы.
Следует особо оговориться, что не в стихах Гумилева, не в его прозе не
проглядывает, как это не раз отмечалось в тенденциозной критике
[14], поза колонизатора, ницшеанца и пр. Что же касается приводимого в этой
связи четверостишия из лАфриканской ночи:
Завтра мы встретимся и узнаем,
Кому быть властелином этих мест;
Им помогает черный камень,
Нам Ц золотой нательный крест (268),
То это лишь стилизация настроения тех, кто пришел в Африку с амбициями
завоевателя и хозяина. Истинная же позиция Гумилева проявляется в последних
строках лНевольничьей, и в его суждении о намечающемся позорном разделе
европейскими государствами лдревней прославленной Абиссинии, которая все же
лостается независимой еще много веков, чего, конечно, заслуживает вполне.
Можно только восхищаться любовью русского поэта, путешественника к великому
Югу, его людям и культуре. До сих пор в Эфиопии сохраняется добрая память о
Н. Гумилеве. Африканские стихи Гумилева, вошедшие в сборник лШатер, и точная
проза дневника Ц дань его любви к Африке.
Конечно, нельзя не упомянуть о литературной деятельности Гумилева, о его
творческих взглядах, говоря об истоках романтизма в его поэзии. Акмеизм,
безусловно повлиял на развитие романтических мотивов в творчестве поэта.
В начале 1910-х годов Н. Гумилев стал вместе с С. Городецким основателем
новой литературной школы.
Будучи новым поколением по отношению к символистам, Гумилев и его
единомышленники (А. Ахматова, С. Городецкий, О. Мандельштам, М. Зенкевич, В.
Нарбут) были сверстниками футуристов, поэтому их творческие принципы
формировались в ходе эстетического размежевания с теми и с другими.
Из разных предложенных поначалу названий прижилось несколько самонадеянное
лАкмеизм (от греч. acme Ц высшая степень чего-либо, расцвет, вершина,.
острие). Во многом принципы акмеизма родились в результате теоретического
осмысления Гумилевым собственной поэтической практики. Помимо дореволюционной
лирики принципы акмеизма воплотились в стихотворениях предпоследнего сборника
поэта лШатер.
Акмеизм, по мысли Гумилева, есть попытка заново открыть ценность человеческой
жизни, отказавшись от лнецеломудренного стремления символистов познать
непознаваемое. Действительность самоценна и не нуждается в метафизических
оправданиях. Простой предметный мир должен быть реабилитирован, он значителен
сам по себе, а не только тем, что являет высшие сущности.
Главное значение в поэзии приобретает, по мысли теоретиков акмеизма,
художественное основание многообразного и яркого земного мира. Отразить
внутренний мир человека, его телесные радости, отсутствие сомнений в себе,
знание смерти, бессмертия, Бога и пророка, а также облечь жизнь в достойные и
безупречные формы искусства Ц такова мечта акмеистов.
лМесто действия лирический произведений акмеистов Ц земная жизнь, источник
событийности Ц деятельность самого человека. Лирический герой акмеистов Ц не
пассивный созерцатель жизненных мистерий, а устроитель и открыватель земной
красоты.
Акмеисты избегали туманных иносказаний, мистики символистов и стремились к
точности и четкости изображаемого, объективности, мужественности, реализму
подробностей и деталей.
Новое течение принесло с собой не столько новизну мировоззрения, сколько
новизну вкусовых ощущений: ценились такие элементы формы, как стилистическое
равновесие, живописная четкость образов, точно вымеренная композиция,
отточенность деталей.
Противоположность символизму, проникнутому лдухом музыки, акмеизм был
ориентирован на перекличку с пространственными искусствами Ц живописью,
архитектурой, скульптурой. Тяготение к трехмерному миру сказалось в увлечении
акмеистов предметностью: красочная, порой даже экзотическая деталь, могла
использоваться в чисто живописной функции.
Все особенности акмеистической поэзии отразились в творчестве Н. Гумилева, и
особенно в его романтических произведениях. Многоцветность, описательность,
совершенство формы, экзотичность стихов Гумилева Ц прямое следствие его
принадлежности к акмеистическому течению.
Создание нового литературного движения, акмеизма, это тоже (как и путешествие а
Африку, и участие в мировой войне) своего рода риск, очень смелый жизненный
шаг, а когда представляешь жизнь Гумилева, то трудно освободиться от ощущения
неких фантастических его склонностей. В Африке он пролезал через узкий ход
пещеры, застрять в котором значило замуровать себя заживо. На войне участвовал
в самых страшных маневрах. Вспоминает Вера Неведомская: лВ характере Гумилева
была черта, заставлявшая его искать и создавать рискованное положение хотя бы
лишь психологически. Помимо этого у него было влечение к опасности чисто
физической. В беззаботной атмосфере нашей деревенской жизни эта тяга к
опасности находила удовлетворение только в головоломном конском спорте. Позднее
она потянула его на войну. Гумилев поступил добровольцем в лейб-гвардии
Уланский полк. Не было опасной разведки, в которую он бы не вызвался. Для него
война была тоже игрой Ц веселой игрой, где ставкой была жизнь.
[15]
Многочисленные поездки в Африку, загадочные, нецивилизованные земли, сражения
на фронтах первой мировой войны, активнейшее участие в литературной жизни
начала XX века Ц все это, конечно, обогатило и расцветило яркими красками и
судьбу, и поэзию Гумилева.
Но вот парадокс: исключительные по характеру и по силе жизненные впечатления
и тут ложились в стих не непосредственно, а предварительно
трансформировались, очищались от лсора, от подробностей, претворялись в
легенду, в лсон и о войне, и об Африке.
Стихи, написанные Гумилевым в Действующей армии, дают, конечно, представление
о патриотическом чувстве поэта. но Ц как, впрочем, и его прозаические
лЗаписки кавалериста Ц почти ничего не говорят о страшном лбыте войны, ее
крови и грязи.
Равным образом не обязательно был и участвовать в научных экспедициях, в
пеших походах по Африке, чтобы рассказать о ней в стихах, мало с чем в
русской поэзии сравнимых по звучности и яркой живописности, но на удивление
лишенных эффекта личного присутствия:
Я на карте моей под ненужною сеткой
Сочиненных для скуки долгот и широт,
Замечаю, как что-то чернеющей веткой,
Виноградной оброненной веткой ползет.
А вокруг города. точно горсть
виноградин,
Эта Ц Бусса, и Гомба, и царь Тумбукту,
Самый звук этих слов мне, как солнце,
отраден,
Точно бой барабанов, он будит мечту. (282)
Похоже, что опыт Ц даже такой экзотический, и в самом деле не столько насыщал
поэта, сколько будил его мечту. Похоже, что в окопах, и под развесистой
сикоморой, и на улочках Генуи, и на собраниях лЦеха поэтов, и в
промороженных коридорах Дома искусств он грезил наяву Ц совсем так, как
грезил наяву лколдовской ребенок, словом останавливавший дождь (Первое,
начальное лЯ поэта, по его признанию, в стихотворении лПамять), как грезили
наяву лбездомный, бродячий певец в лПути конквистадоров, люный мак в
лРомантических цветах, лстранный паладин с душой, излученной нездешним в
лЖемчужинах, лпаломник в лЧужом небе и так далее и так далее Ц вплоть до
пассажира в лЗаблудившемся трамвае, что мечется по Неве лчерез Нил и Сену
прямиком лв зоологический Сад планет.
Стоит только дать волю грезе Ц
И кажется Ц в мире, как прежде, есть страны,
Куда не ступала людская нога,
Где в солнечных рощах живут великаны
И светят в прозрачной воде жемчуга.
.......
И карлики с птицами спорят за гнезда,
И нежен у девушек профиль лица.
Как будто не все пересчитаны звезды,
Как будто наш мир не открыт до конца! (303)
Стоит только дать волю грезе Ц и начинается карнавальная смена то ли масок,
то ли жребиев: лЯ конквистадор в панцире железном., лОднажды сидел я в
порфире златой. Горел мой алмазный венец., л. я забытый, покинутый бог,
созидающий, в груде развалин старых храмов, грядущий чертог, л. Я попугай Ц
с Антильских островов., лДревний я открыл храм из-под песка, Именем моим
названа река, И в стране озер пять больших племен Слушались меня, чтили мой
закон.
Гумилев был всю жизнь романтиком, искателем приключений, поэтому и романтические
мотивы (мотив лМузы Дальних Странствий, экзотическая тема, тема любви, тема
одиночества) не уходили из его творчества. Да, многие стихи поздних сборников
Гумилева выражали взгляд на вполне земные процессы. И все-таки вряд ли можно
говорить даже о позднем творчестве Гумилева как о лпоэзии реалистичной.
[16] Он сохранил и здесь романтическую исключительность, причудливость
душевных процессов. Но именно таким бесконечно дорого нам слово Мастера.
Глава II. Романтическая исключительность лирического лЯ в поэзии Н. С.
Гумилева.
лПо выбору тем, по приемам творчества автор явно примыкает к лНовой школе в
поэзии. Но пока его стихи Ц только перепевы и подражания, далеко не всегда
удачные[17], Ц писал В. Брюсов о первом
сборнике Н. Гумилева лПуть конквистадоров (1905). Конечно, в какой-то мере
Брюсов был прав. И все-таки юношеские, лКонквистадорские стихи имели свой
                              лнерв, свой настрой.                              
Н. Гумилев сразу заявил об особом подходе к миру:
Как смутно в небе диком и беззвездном!
Растет туман . но я молчу и жду,
И верю, я любовь свою найду.
Я конквистадор в панцире железном. (33)
лКонквистадор завоевал не земли, не страны, а новую любовь, вметал лв
воинственный наряд звезду долин, Лилею голубую, проникал в лтайны дивных
снов добывал звезды с лзаснувшего небосклона. Будто очень знакомы по
символистической поэзии воспеваемые ценности: лголубая высота, лвечное
блаженство мечты, лчары красоты. Но они, утонченные, возвышенные,
отстаиваются дерзновенным мечом, лвихрем грозовым, и громом, и огнем.
Возникают лвсегда живые, всегда могучие лгерои героев: лсверкая доспехами,
они подымают лмеч к великим войнам во имя лбожественной любви. Мужественная
интонация, волевое начало становятся доминирующими. Вот оно Ц отличие Н.
Гумилева от его старших современников: К. Бальмонта, А. Белого, А. Блока.
Название лПуть конквистадоров оттеняло новизну избранной порции. Идеалы
утверждались в лбитве, огневой, даже кровавой.
Чем владели и с кем сражался лирический герой Гумилева? Владел многим:
лЖаркое сердце поэта Блещет, как звонкая сталь. Перед жаждущим взором нет
преград: лМне все открыто в этом мире Ц И ночи тень, и солнца свет. Гумилев
не столько чувствовал себя первооткрывателем Прекрасного, сколько стремился
приблизить возможную гармонию. На этом пути фантазия подсказывала образы
богов, королей, царей и пророков Ц символы отнюдь не власти над людьми, а
противоположения их слабости.
Он как гроза, он гордо губит
В палящем зареве мечты,
За то, что он безмерно любит
Безумно Ц белые цветы. (49)
лПуть конквистадоров состоит из разделов, озаглавленных лсвечи и поцелуи,
лВысоты и бездны, Сущее сложно, противоречиво. Много трудно совместимых
образов: гордый король и бродячий певец с лпесней больной; лдева солнца и
суровый, гневный царь; юная дриада, лдитя греха и наслаждений, и лпечальная
жена. Но все по-разному контрастные и фантасмагоричные картины овеяны одной
мечтой: лузнать сон вселенной увидеть ллучи жизни обновленной, выйти лза
пределы наших знаний. В любом состоянии проявлена цельность мироощущения.
Даже когда сомнения теснят мужественную душу, раздается призыв к полному
самоотречению:
Жертвой бурь голубой, предрассветной.
В темных безднах беззвучно сгори.
.И ты будешь Звездою Обетной,
Возвещающей близость Зари. (73)
Страстная притяженность к грядущим зорям тесно связала лПуть конквистадоров с
поэзией начала XX в. Гумилев писал о балладах английского поэта Роберта Саути:
лЭто мир творческой фантазии, мир предчувствий, страхов, загадок, о котором
лирический герой говорит с тревогой[18]
. Нечто подобное, хотя с многими акцентами, создал Гумилев в начале своих
творческих поисков. Многие стихотворения напоминали романтическую балладу с ее
причудливыми персонажами, прихотливым сюжетом, взволнованным лирическим
подтекстом.
Выраженные в первом, юношеском сборнике духовные запросы получили дальнейшее
развитие. Это особенно чувствуется во второй книге Ц лРомантические цветы
(1908), при всем ее коренном отличии от первой.  Новые впечатления (жизнь во
Франции, путешествие в Африку) Отлились в особую образную систему. Пережитое
вызвало к жизни другие эмоции. Тем не менее и здесь читается жажда предельно
сильных и прекрасных чувств: лТы среди кровавого тумана к небесам прорезывала
путь; л.пред ним неслась, белее пены, его великая любовь. Но теперь
желанное видится лишь в грезах, видениях, однако не зря Гумилев сказал: лСам
мечту свою создам. И создал ее, обратившись к обычным, земным явлениям. О
своей способности заглянуть за черту обыденного говорит поэт:
Сады моей души всегда узорны,
В них ветры так свежи и тиховейны,
В них золотой песок и мрамор черный,
Глубокие, прозрачные бассейны.
Я не смотрю на мир бегущих линий,
Мои мечты лишь вечному покорны.
Пускай сирокко бесится в пустыне,
Сады моей души всегда узорны. (97)
Нет, Гумилев не был равнодушен к лмиру бегущих линий. Но конкретное
преображал своей мечтой иль болью Ц угадывал лдальним зрением. Сборник
волнует грустными авторскими ощущениями непрочности высоких порывов,
призрачности счастья в скучной жизни Ц и одновременно стремлением к
Прекрасному.
В лРомантических цветах драма неразделенной либо неверной любви дана
расширительно, как знак разобщения, отчуждения людей друг от друга. Потому
горечь обманутого лирического героя приобретает особую значимость. А вечная
тема Ц новые грани.
Большинство стихотворений обладают спокойной интонацией. Мы слышим рассказ,
диалог. Но необычайный, часто парадоксальный образный строй сообщает редкую
внутреннюю напряженность. В неповторимом облике ложивляет поэт легендарные
мотивы, творит фантастические превращения. Обычно принято ссылаться на
экзотику (географическую, историческую) как определяющую феномен Гумилева.
Конечно, многое почерпнуто из впечатлений об Африке. Тем не менее обращение к
ней все-таки вторично. Оно только способствует воссозданию состояний, как бы
требующий небывалых зримых соответствий. Колоритные фигуры древности Востока
предстают в своем неожиданном облике. И это завораживает.
Памятная лпленительная и преступная царица Нила вдруг ловеществляется в
зловещей, кровожадной лгиене. Во взоре неверной возлюбленной улавливается.
утонувший корабль, лголубая гробница предшествующей жертвы. лУжас воплощен
в страшном существе: лЯ встретил голову гиены на стройных девичьих плечах. С
не меньшей зрелищностью и эмоциональностью запечатлены светлые явления Ц
лМного чудесного видит земля. Достаточно представить удивительного
лизысканного жирафа Ц и скучная вера лтолько в дождь рассеивается: лвзоры в
розовых туманах мысль далеко уведут.
Брюсов воспринял лирику лРомантических цветов как лобъективную, где лбольше
дано глазу, чем слуху, а внутренние переживания притуплены. Вряд ли можно с
этим согласиться. лОбъективизация душевных порывов поэзии Гумилева настолько
их сгущает, что об ослаблении впечатления говорить не приходиться. К тому же
опасно было оспаривать развивающиеся творческие принципы художника. Можно
наблюдать, как его дар сотворения лвторой реальности совершенствовался даже
в процессе переиздания лРомантических цветов.
В ряде новых стихотворений (как, впрочем, во многих прежних) поэт не только
лподчиняет своему переживанию. Он доносит общее трагическое состояние мира.
Ироничная лНеоромантическая сказка опосредованно и остроумно передала
угрожающие масштабы застоя: его с радостью принимают даже сказочные чудовища
Ц людоед. лИгры открыли в конкретной сцене кровавых развлечений сущность
порочной лцивилизации, а в противовес ей Ц тайну природной гармонии. лСонет
(вариант вступительного стихотворения к лПути конквистадоров) с помощь
ирреального образа выразил желание преодолеть ограниченность возможностей.
Пусть смерь приходит, я зову любую.
Я с нею буду драться до конца,
И, может быть, рукою мертвеца
Я лилию добуду голубую. (77)
Первые сборники Гумилева были встречены в печати критически.
лЖемчуга (1910) тоже не остались без такого внимания. С мягкой иронией Вячеслав
Иванов заметил, что автор сборника лв такой мере смешивает мечту и жизнь, что
совершенное им одинокое путешествие за парой леопардовых шкур в Африку немногим
отличается от задуманного Ц в Китай Ц с метром Рабле.
[19] А Брюсов вообще отказал Гумилеву в связях с современностью.
Гумилев находит одинаковую лнецеломудренность отношения к художественному
творчеству в двух тезисах: лИскусство для жизни и лискусство для искусства.
Но делал такой вывод: лВсе же <.> в первом больше уважения к искусству и
понимания его сущности. И далее подводил итог своим раздумьям: л. искусство,
родившись от жизни, снова идет к ней, но никак грошовый поденщик, никак
сварливый брюзга, а как равный к равному.
[20]
При всем максимализме этой точки зрения отказать ей в справедливости
невозможно. В поэзии Гумилев следовал этому же принципу. Веяние внешнего мира
он воспринимал сквозь лмагический кристалл внутреннего.
От прославления романтических идеалов поэт не случайно пришел к теме исканий,
собственных и общественных. лЧувством пути (определение Блока) проникнут
сборник лЖемчуга. Самое его название исходит от образа прекрасных стран:
лКуда не ступала людская нога, Где в солнечных рощах живут великаны И светят
в прозрачной воде жемчуга. Открытие ценностей оправдывает и одухотворяет
жизнь. Символом этих ценностей и стали жемчуга. А символом поиска Ц
путешествия. Так реагировал Гумилев на духовную атмосферу своего времени,
когда определение новой позиции было главным для интеллигенции.
По-прежнему лирический герой поэта неиссякаемо мужественен. В пути: оголенный
утес с драконом Ц лвздох его Ц огненный смерч. Но покоритель вершин не знает
отступлений: лЛучше слепое Ничто, Чем золотое вчера. Поэтому так влечет взор
полет гордого орла. Авторская фантазия как бы дорисовывает перспективу его
движения Ц лне зная тленья, он летел вперед:
Он умер, да! Но он не мог упасть,
Войдя в круги планетного движенья,
Бездонная внизу зияла пасть,
Но были слабы силы притяженья. (130)
Небольшой цикл лКапитаны, о котором так много высказывалось несправедливых
суждений, рожден тем же стремлением вперед, тем же преклонением перед
подвигом: лНи один пред грозой не трепещет, ни один не свернет паруса.
Гумилеву дороги деяния незабвенных путешественников: Гонзальво и Кука,
Лаперуза и де Гамма. С их именами входит в лКапитаны поэзия великих
открытий, несгибаемой силы духа всех, лкто дерзает, кто хочет, кто ищет.
В лЖемчугах есть точные реалии, скажем, в картине жизни моряков
(лКапитаны).  Однако, отвлекаясь от скучного настоящего, поэт ищет созвучие
с богатым миром свершений и свободно перемещает свой взгляд в пространстве и
времени. Вот почему возникают образы разных веков и стран, в частности
вынесенные в заглавия стихотворений: лСтарый конквистадор, лВарвары,
лРыцарь с цепью, лПутешествие в Китай. Именно движение вперед дает
уверенность автору в избранной идее пути. А также Ц форму выражения.
Ощутимы в лЖемчугах и трагические мотивы Ц неведомых врагов, лчудовищного
горя. Такова власть бесславного окружающего. Его яды проникают в сознание
лирического героя. лВсегда узорный сад души превращается в висячий сад, куда
так страшно, так низко наклоняется лик луны Ц не солнца.
Испытания любви исполнены глубокой горечи. Теперь пугают не измены, а потеря
лумения летать: знаки лмертвой томительной скуки; лпоцелуи Ц окрашены
кровью; желание лзаворожить садов мучительную даль, в смерти найти лострова
совершенного счастья.
И здесь мы видим подлинно гумилевское Ц поиск страны счастья даже за чертой
бытия. Чем мрачнее впечатление, тем упорней тяготение к свету. Лирический
герой стремится к предельно сильным испытаниям: лЕще один раз отпылаю
упоительной жизнью огня. Творчество Ц тоже вид самосожжения: лНа, владей
волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ И погибни славной смертью,
страшной смертью скрипача.
Самый якобы лакмеистический сборник лЧужое небо (1912) был тоже логическим
продолжением предшествующих.
В лЧужом небе снова ощущается беспокойный дух автора. В сборник были
включены небольшие поэмы лБлудный сын и лОткрытие Америки. Казалось бы, они
написаны на подлинно гумилевскую тему. Но как она изменилась!
Рядом с героем Колумба в лОткрытии Америки встала не менее значительная
героиня Муза Дальних Странствий. Автора теперь увлекаем не величие деяния, а
его смысл и душа избранника судьбы. Может быть, впервые во внутреннем облике
героев нет гармонии.
В лЧужом небе Ц явственная попытка установить подлинные ценности сущего.
Гумилева влечет феномен жизни. В необычном и емком образе представлена она Ц
лс иронической усмешкой царь Ц ребенок на шкуре льва, забывающий игрушки
между белых усталых рук. Таинственна, сложна, противоречива и маняща жизнь.
Но сущность ее использует. Отвергнув зыбкий свет неведомых лжемчужин, поэт
все-таки оказывается во власти прежних представлений Ц о спасительном
движении к дальним пределам.
Мы идем сквозь туманные годы,
Смутно чувствуя веянье роз,
У веков, у пространств, у природы
Отвоевывать древний Родос. (208)
В лЧужое небо включает Гумилев подборку стихов Теофиля Готье в своем
переводе. Среди них Ц вдохновенные строки о созданной человеком нетленной
красоте. Вот идеал на века:
Все прах. Ц Одно, ликуя,
Искусство не умрет.
Статуя
Переживет народ. (233)
У обоих поэтов были близкие принципы: избегать лкак случайного, конкретного, так
и туманного, отвлеченного; познать лвеличественный идеал жизни в искусстве и
для искусства.[21]
В сборнике лКолчан (1906) много военных стихов, но в стихах по прежнему
живет образ Муза Дальних Странствий.
лМуза Дальних Странствий теперь пробуждается не зовом пространства или
времен, а самоуглублением, логнедышащей беседой, лусмирением усталой плоти.
Гумилев обращается к мифологии, творчеству ушедших из жизни мастеров. Но лишь
за тем, чтобы выверить в чужом опыте свой поиск Прекрасного в человеческой
душе. И ее певцам сообщена высокая цель Ц слагать локрыленные стихи,
расковывая сон стихий.
Стихи сборника насыщены говорящими контрастами дня и ночи, реального, зримого
и созданного фантазией мира. Точность поэтического восприятия и воображения
неповторима. Мы ясно чувствуем: запах лсмол, и пыли, и травы, лпахнет
тлением заманчиво земля; видим лослепительную высоту, лдикую прелесть
степных раздолий, лтаинство лесной глуши. А рядом Ц лзыбкие дали зеркал,
лсатану в нестерпимом блеске, человечное в страданиях лкогда-то страшные
глаза мифической Медузы. И всюду: лкраски, краски Ц ярки и чисты. Но все
это радужное лцарство строго организованно авторской чеканной мыслью.
лТеперь мой голос медлен и размерен Ц признание самого поэта. И все-таки
высшие запросы души остаются без ответа.
Значительной вехой после лКолчана стали произведения его парижского и
лондонского альбомов, опубликованные в лКостре (1918). Уже здесь преобладают
раздумья автора о собственном мироощущении. Он исходит из самых лмалых
наблюдений за деревьями, лоранжево-красным небом, лмедом пахнущим лучом,
лбольной в ледоходе рекой и т. д. Редкая выразительность лпейзажа
восхищает. Только отнюдь не сама природа увлекает поэта. Мгновенно, на наших
глазах, открывается тайное яркой зарисовки. Оно-то и проясняет подлинное
назначение стихов. Можно ли, например, сомневаться в смелости человека,
услышав его призыв к лскудной земле: лИ стань, как ты и есть, звездою, Огнем
пронизанной насквозь!? Всюду ищет он возможности лумчаться  вдогонку свету.
Будто прежний мечтательный, романтичный герой Гумилева вернулся на страницы
новой книги. Нет, это впечатление минуты. Зрелое, грустное постижение сущего
и своего места в нем эпицентр лКостра. Теперь, пожалуй, можно объяснить,
почему дальняя дорога звала поэта. Стихотворение лПро память заключает в
себе антиномию:
И вот вся жизнь! Круженье, пенье,
Моря, пустыни, города,
Мелькающее отраженье
Потерянного навсегда.
И вот опять восторг и горе,
Опять, как прежде, как всегда,
Седою гривой машет море,
Встают пустыни, города. (318)
Вернуть лпотерянное навсегда человечеством, не пропустить что-то настоящее и
неведомое во внутреннем бытии людей Ц хочет герой. Поэтому называет себя
лхмурым странником, который лснова должен ехать, должен видеть. Под этим
знаком предстают встречи со Швецией, норвежскими горами, Северным морем,
садом в Каире. И складываются на вещной основе емкие, обобщающие образы
печального странничества: блуждание Ц лкак по руслам высохших рек, лслепые
переходы пространств и времен. Даже в цикле любовной лирики читаются те же
мотивы. Возлюбленная ведет лсердце к высоте, лрассыпая звезды и цветы.
Нигде, как здесь, не звучал такой сладостный восторг перед женщиной. Но
счастье Ц лишь во сне, в бреду. А реально Ц томление по недостижимому:
Вот стою перед дверью твоею,
Не дано мне иного пути.
Хоть я знаю, что не посмею
Никогда в эту дверь войти. (325)
Неизмеримо глубже, многограннее и бесстрашнее воплощены уже знакомые духовные
коллизии в произведениях лучшего сборника Гумилева Ц книге лОгненный столп
(1921)
Стихотворения рождены вечными проблемами Ц смысла жизни и счастья,
противоречия души и тела, идеала и действительности. Обращение к ним сообщает
поэзии величавую строгость, чеканность звучания, мудрость притчи,
афористическую точность.
В богатое, казалось бы, сочетание этих особенностей органично вплетена еще
одна. Она исходит от теплого, взволнованного человеческого голоса. Чаще
самого автора в раскованном лирическом монологе. Иногда Ц
объективизированных, хотя весьма необычно, лгероев. Эмоциональная окраска
сложного философского поиска делает его частью живого мира, вызывая
сопереживание.
Чтение лОгненного столпа побуждает чувство восхождения на разные высоты.
Невозможно сказать, какие повороты авторской мысли больше тревожат в
лПамяти, лЛесе, лДуше и теле.
Уже вступительная строфа лПамяти магнетизирует горьким обобщением:
Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела. (415)
Но затем воображение потрясено конкретной исповедью поэта о своем прошлом. И
одновременно Ц понимаем несовершенство людских судеб. Эти первые девять
проникновенных четверостиший подводят к преобразующему тему аккорду:
Я Ц угрюмый и упрямый зодчий
Храма, восстающего во тьме,
Я возревновал о славе Отчей
Как на небесах, и на земле. (416)
А от него Ц к мечте о расцвете земли, родной страны. Здесь, однако, еще не
поставлена точка. Заключительные строки, частично повторяющие изначальные,
несут новый грустный смысл Ц ощущение временной ограниченности человеческой
жизни. Симфонизмом развития обладает небольшое стихотворение, как и многие
другие в сборнике.
Редкой выразительности достигает Гумилев соединением несоединимых элементов.
Лес в одноименном лирическом произведении неповторимо причудлив. В нем живут
великаны, карлики и львы, появляются лженщина с кошачьей головой. Это
лстрана, о которой не загрезишь и во сне. Однако кошачьеголовому существу
дает причастье обычный кюре. Рядом с великанами упоминаются и рыбаки и. пэры
Франции. Что это Ц возвращение к фантасмагории ранней гумилевской романтики?
Нет, фантастическое снято автором: лМожет быть, тот лес Ц душа моя. Для
воплощения сложных запутанных внутренних порывов и предприняты столь смелые
ассоциации. В лСлоненке с заглавным образом связано трудно связуемое Ц
переживание любви. Она предстает в двух ипостасях: заточенной лв тесную
клетку и сильной подобной тому слону, лчто когда-то нес к трепетному Риму
Ганнибала.
лШестое чувство сразу увлекает контрастом между скудными утехами людей и
подлинной красотой поэзии. Кажется, что эффект достигнут. Как вдруг в
последней строфе мысль вырывается к иным рубежам:
Так, век за веком Ц скоро ли, Господь? Ц
Под скальпелем природы и искусства,
Кричит наш дух, изнемогает плоть,
Рождая орган для шестого чувства. (429)
И построчные образы чудесным совмещением простейших слов-понятий уводят нашу
душу к дальним горизонтам. Невозможно иначе реагировать на такие находки, как
лскальпель природы и искусства, лбилет в Индию Духа, лсад ослепительных
планет, лперсидская больная бирюза.
Тайн поэтического колдовства в лОгненном столпе не счесть. Но они на одном
пути, трудном в своей главной цели Ц проникнуть в несовершенство человеческой
природы. предсказать желанные перспективы ее перерождения.
Несмотря на переломы революционного времени, на разочарование Гумилева в
своей судьбе (лЗаблудившийся трамвай), лОгненный столп дарит и светлое,
прекрасное чувство, преклонения перед красотой, любовью, поэзией. Мрачные
силы всюду воспринимаются недопустимой преградой духовному подъему:
Там, где все сверканье, все движенье,
Пенье все, Ц мы там с тобой живем.
Здесь не только наше отраженье
Полонил гниющий водоем. (445)
Сама по себе мечта представить героическую душу была светлой и очень нужной
эпохе 20-х годов.
В лКостре и лОгненном столпе находи лкасания к миру таинственного,
лпорывания в мир непознаваемого. Имелось, наверное, ввиду обращения Гумилева
к сокрытому в глубине лего невыразимому прозванью и пр. Но тут скорее
противоположность ограниченным силам слабого человека, символическое
обозначение возвышенных идеалов. Им сродни образы звезд, неба, планет. При
некоторой лкосмичности ассоциаций, стихи сборников выражали взгляд на вполне
земные процессы. Но, несмотря на это, поэт сохраняет и здесь романтическую
исключительность своего лирического лЯ.
В заключении данной главы мы хотим представить вашему вниманию анализ одного
из стихотворений сборника лЖемчуга. Герои данного произведения Ц подлинно
гумилевский тип романтика, искателя приключений, поэтому и само творение
поэта можно смело назвать одним из ярких примеров романтической лирики.
Анализ стихотворения лСтарый конквистадор Н. С. Гумилева.
                              Старый конквистадор.                              
Углубясь в неведомы горы,
Заблудился старый конквистадор,
В дымном небе плавали кондоры,
Нависали снежные громады.
Восемь дней скитался он без пищи,
Конь издох, но под большим уступом
Он нашел уютное жилище
Чтоб не разлучаться с милым трупом.
Там он жил в тени сухих смоковниц,
Песни пел о солнечной Кастилье,
Вспоминал сраженья и любовниц,
Видел то пищали, то мантильи.
Как всегда, был дерзок и спокоен
И не знал ни ужаса, ни злости,
Смерть пришла, и предложил ей воин
Поиграть в изломанные кости.
Стихотворение лСтарый конквистадор было написано в 1908 году и входит в
сборник стихов лЖемчуга (1910), третий по счету. В самом начале анализа
этого стихотворения следует обратить внимание на два следующих факта. Во-
первых, книга лЖемчуга знаменует завершение первого периода творчество
Гумилева, это своего рода элегическое прощание с символами и романтическими
декорациями ранних стихов. Во-вторых, образ конквистадора не нов для
Гумилева: символ первого сборника поэта, герой стихотворения лЯ конквистадор
в панцире железном., завоеватель жизни, покоритель судьбы изменяется в
лЖемчугах. В центре анализируемого нами произведения Ц лстарый конквистадор
(словосочетание вынесено в заглавие стихотворения). Возникает вопрос: как
изменился герой ранней лирики Гумилева, остался ли он тем же покорителем,
завоевателем, отважным героем, поклоняющимся мечте, любви, лзвезде, не
страшащийся преград? Или конквистадор теперь действительно лстарый, не
только телом, но и душой?
Стихотворение лСтарый конквистадор органично сливается с другими
произведениями сборка. От прославления романтических идеалов поэт не случайно
пришел к теме исканий, собственных, и общечеловеческих. лЧувством пути
(определение Блока) проникнут сборник лЖемчуга. Вот и старый конквистадор,
путешествуя, заблудился. Первое четверостишие проникнуто тяжелым, мрачным
настроением:
Углубясь в неведомые горы,
Заблудился старый конквистадор,
В дымном небе плавали кондоры,
Нависали снежные громады.
Эпитеты в этом отрывке (лневедомые горы, лдымное небо, лснежные громады)
создают чувство тревоги. В четверостишии ощутим трагический мотив неведомых
врагов, мотив власти окружающего: поэт не случайно использует образ кондора,
хищной, огромной, страшной птицы. Глагол лнависали и деепричастие луглубясь
как бы нагнетают тяжелое чувство опасности, гибели. Целый лексический ряд
существительных первой строфы содержит сему логромный, лбольшой,
лгигантский: горы, кондоры, громады; они словно давят на лирического героя,
окружают его со всех сторон. Аллитерация на [р], [к], [д], ассонанс на [о]
также работает на создание общего чувства опасности. Гумилев писал: лПод жестом
в стихотворении я подразумеваю такую расстановку слов, подбор гласных и
согласных звуков, ускорение и замедление ритма, что читающий стихотворение
невольно становится в позу героя <.> испытывает тоже, что сам поэт.
Таким мастерством владел Гумилев. Хорей, осложненный пиррихием, доносит до
читателя охватившую конквистадора тревогу.
Во второй строфе повествуется о дальнейшей судьбе героя:
Восемь дней скитался он без пищи,
Конь издох, но под большим уступом
Он нашел уютное жилище,
Чтоб не разлучаться с милым трупом.
Настроение тревоги сменяется в этом четверостишии чувством безысходности: на
это работают глаголы лскитался, лиздох. И даже светлый эпитет, слова с
положительной коннотацией луютное жилище, вносящее в общие контекст сему
лтепла, даже сему лнадежды (ведь во второй строке возникает противительный
союз но: лСкитался.Конь издох, но. он нашел уютное жилище), меркнет, когда в
последней строке возникает оксюморон, страшное словосочетание лмилый труп.
Конквистадору больше ничего не остается, как предаться воспоминаниям о
прежней кипучей жизни:
Там он жил в тени сухих смоковниц,
Песни пел о солнечной Кастилье,
Вспоминал сраженья и любовниц,
Видел то пищали, то мантильи.
Лексические ряды сраженья (лвойна) Ц пищали (лоружие), любовниц Ц мантильи
(лженская накидка) дают представление о прошлом лирического героя, о прошлом
героическом, увлекательном. Лексическая близость слов сраженье Ц пищали и
любовниц Ц мантильи подчеркивается параллелизмом синтаксического строения
последних двух строк отрывка:
Вспоминал сраженья и любовниц,
Видел то пищали, то мантильи.
Настроение этой строфы приподнятое, а эпитет лсолнечная Кастилья озаряет все
стихотворение светом, блеском, но словосочетание лтень сухих смоковниц не
дают забыть о трагическом положении героя, о месте его пленения,
контрастирует с содержанием отрывка.
Получается (после анализа трех первых строф), что конквистадор действительно
пал духом, потерял былое мужество, отвагу, способность к борьбе, зачах, как
старая смоковница, стал лстар сердцем? Нет, это не так. Стоит только
прочесть последнее четверостишие, заключающее в себе лирическое обобщение:
Как всегда, был дерзок и спокоен,
И не знал ни ужаса, ни злости,
Смерть пришла, и предложил ей воин
Поиграть в изломанные кости,
чтобы убедиться: по-прежнему лирический герой поэта неиссякаемо мужественен.
Слова с, казалось бы, отрицательной коннотацией (лужас, лзлость, лсмерть)
лперечеркиваются отрицательной частицей не (лне знал), усилительными
частицами ни-ни, прилагательными лдерзок, лспокоен, глаголом лпоиграть: даже
перед лицом смерти конквистадор не утратил прежнего азарта, отваги, остался
покорителем, завоевателем, лвоином. Стихотворение имеет неожиданный финал. В
последних двух строчках (л. Смерть пришла, и предложил ей воин Поиграть в
изломанные кости) между двумя предикативными частями хочется в место союза 
и поставить противительный союз но, подчеркнувший бы непримиримость
конквистадора, его готовность сражаться с судьбой до конца.
Итак, стихотворение лСтарый конквистадор по идейному содержанию традиционно
для романтической лирики конквистадора: мотивы пути, неведомых стран,
героического, мотивы исканий, смерти здесь налицо. Традиционно стихотворение
и в художественном оформлении: оно наполнено экзотизмами, столь свойственными
поэзии Гумилева (конквистадор, кондор, смоковница, Кастилья, мантильи), что
создает конкретный колорит произведения, поэт наполняет свое стихотворение
знакомыми по прежним сборникам ассоциативными образами (полет, солнце); можно
смело сказать, что это произведение, как и большинство творений Гумилева,
безупречно по форме: его слог как всегда отточен (например, для всех четырех
строф характерна женская, чаще точная рифма: уступом Ц трупом, злости Ц
кости, смоковниц Ц любовниц).
              Глава III. Экзотическая тема в поэзии Н. С. Гумилева.              
Любовь к Африке, страсть к путешествиям, жажда приключений определили темы и
мотивы творчества Гумилева, среди которых одним из ведущих является мотив
экзотики. Экзотическая тема присутствует во всех книгах поэта. Попытаемся
проследить, как экзотическая тема, мотив Музы Дальних Странствий
эволюционировали в поэзии Гумилева от сборника к сборнику, какую роль играют
экзотические мотивы в стихах поэта Ц романтика.
Первый сборник стихов лПуть конквистадоров
[22], выпущенный Гумилевым Ц гимназистом в 1905 году, молодой поэт в
последствии считал незрелым. Но выход этой первой книги был принципиально важен
для самоутверждения Гумилева, начинающего поэтическую деятельность. Ему
необходим был образ, и Гумилев, никогда не отличавшийся ни здоровьем, ни
красотой, но имевший волю и любивший экзотику, этот образ создал: образ
конквистадора Ц завоевателя жизни, покорителя судьбы:
Я конквистадор в панцире железном,
Я весело преследую звезду,
Я прохожу по пропастям и безднам
И отдыхаю в радостном саду. (33)
Уже в этой первой книге стихов появились многие характерные для Гумилева
мотивы, заключенные лв оправу звонких слов: вера в чудо, влюбленность лв
чары красоты. В стихах его действовали персонажи экзотические, неординарные:
гордые короли и насмешливые тролли, заколдованные  девы и бесстрашные рыцари.
Произведения поэта отмечены романтическим мировосприятием, стремлением
противопоставить будничному миру обыкновенных людей свой мир лпропастей и
бурь, битв и горячих губ, свою поэтическую маску лконквистадора в панцире
железном.
И если нет полдневных слов звездам,
Тогда я сам мечту свою создам
И песней битв любовно зачарую. (33)
Во втором сборнике поэта лРомантические цветы (1908) Брюсов отметил упорную
работу Гумилева над стихом. Говоря о включенных автором в книгу
произведениях, отмечал, что лфантастика еще свободней, образы еще призрачней
здесь, психология еще причудливее. Но это не значит, что юношеские стихи
полнее выражают его душу. Напротив, надо отметить, что в своих новых поэмах
он в значительной мере освободился от крайностей своих первых созданий и
научился замыкать свои мечты в более определенные очертания. Его видения с
годами приобрели больше пластичности, выпуклости. Вместе с тем явно окреп и
его стих. . Гумилев медленно, но уверенно идет к полному мастерству в области
формы. Почти все его стихотворения написаны прекрасно, обдуманным и утонченно
звучащим стихом. Н. Гумилев не создал никакой новой манеры письма. Но,
заимствовав приемы стихотворной техники у своих предшественников, он сумел их
усовершенствовать, развить, углубить, что может быть, надо признать даже
большей заслугой, чем искание новых форм, слишком часто ведущие к плачевным
неудачам.
Мифологических Кухулин, исторический Помпей, Синдбад-Мореход, Фея Маб,
Люцифер, Змей, рыцари, принцессы, императоры, жрецы, пираты и, естественно,
конквистадоры заполнили собой страницы сборника.
Детский страх. Олицетворенный в злом зверьке (лКрыса), Медведица-ночь,
убегающая от преследования (лВ небесах), нежная и бледная гостья в пепельной
одежде (лСмерть), красавица, заблудившаяся в лесу (лПринцесса), бледный
рыцарь, проскакавший на вороном коне (лВлюбленная в дьявола), юный маг и
царица беззаконий (лЗаклинание), удивительные животные (лГиена, лЯщер,
лНосорог), Ц трудно перечислить оживленные и преображенные фантазией
Гумилева эмоции, понятия, символы и образы, возникшие на страницах этой
книги. Здесь и веяния потустороннего мира (лПещера сна, лЗа гробом), и
кошмарные видения (лУжас), экзотические образы (лНевеста льва), кровавые
забавы (лИгры).
Картинно обставлен уход из жизни (лСамоубийства), романтична история жены
могучего вождя, полюбившей европейца (лОзеро Чад), эффектны исторические
сцены (лОснователи, лКаракалла, лПомпей у пиратов). Стихи эти Ц ответ на
потребность человека в необычайном, не здешнем, уводящем от серой скуки
повседневности.
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далеко, далеко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
С которым равняться осмелится только Луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озер.
Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полет.
Я знаю, что много чудесного видит Земля,
Когда на закате он прячется в мраморный грот.
Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про горную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.
И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав.
Ты плачешь? Послушай. Далеко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф. (98)
В этом сборнике Гумилев, по мнению критика А. Павловского, медленно сводит
лпоэзию по золотой лестнице символизма на землю, пытается лнасытить слово,
уставшее от эфира и иносказаний предметностью, плотью и твердым смыслом.
[23] Исследователи отмечали, что поэт говорит о мире лподчеркнуто
нереальном, но почему-то воспринимаемом лосязаемым и зримым, что сказочная
декоративность стихов ощущается как большая реальность по сравнению с самой
действительностью. Новая, лсотворенная реальность выступает у Гумилева в
экзотическом, карнавально-театральном виде (лМаскарад, лСада-Якко); нарочито
красочен, экстравагантен фон (Содом, лТростники медлительного Нила, Каир,
озеро Чад, Древний Рим).
Однако уже здесь некоторые исследователи усматривают формирование
лспецифического чувства историзма в акмеистической поэтике,
характеризующегося личной привязанностью к ценностям иных эпох,
воспринимаемых свежо и непосредственно.
Книга лЖемчуга (1910) знаменуем завершение первого периода творчества
Гумилева. Это своего рода элегическое прощание с символизмом и романтическими
декорациями ранних стихов. Вряд ли следует соглашаться с критиками, которые,
подобно А. Павловскому, утверждали, что лЖемчуга Ц лмало интересная книга,
стихи которой переполнены лромантическими штампами и лкажутся едва ли
непреднамеренно оторванными от какой-либо живой конкретности. представляя
собой игру насквозь книжного воображения. Здесь нет ничего надуманного,
искусственного, вторичного. Дело в том, считает В. Брюсов, что поэт лсам
создает для себя страны и населяет их им самим сотворенными существами:
людьми, зверями, демонами. В этих странах, Ц можно сказать, в этих мирах, Ц
явления подчиняются не обычным законам природы, но новым, которым повелел
существовать поэт. И если встречаются нам в этом мире имена, знакомые нам по
другим источникам: античные герои, как Одиссей, Агамемнон, Ромул,
исторические личности, как Тимур, Данте, Дон Жуан, Васко-де-Гама, некоторые
местности Земного шара, как степь Гоби, или Кастилия, или Анды, Ц то все они
как то странно видоизменены, стали новыми, неузнаваемыми, неповторимо
лгумилевскими, отнюдь не похожими на трафаретные книжные картинки из
лБиблиотеки приключений.
Брюсов, которому была посвящена книга, писал: лСтрана Гумилева Ц это какой-то
остров, где-то за лводоворотом и лклокочущими пенами океана. Там есть
пленительные, всегда лночные и вечно лвечереющие горные озера. Кругом лрощи
пальм и заросли алоэ, но они полны лмандрагорами, цветами ужаса и зла. По
стране бродят вольные дикие звери: лцарственные барсы, ллегкие волки,
лблуждающие пантеры, лслоны-пустынники, лседые медведи, лвепри,
лобезьяны. По временам видны лдраконы, распростершиеся на оголенном утесе.
Герои Н. Гумилева или какие-то томные рыцари, в гербе которых лбагряные
цветы и которых даже женщины той страны называют лстранными паладинами, или
старые конквистадоры, заблудившиеся в неизведанных цепях гор, или капитаны,
лоткрыватели новых земель, в высоких ботфортах, с пистолетом за поясом, или
царица, царствующая над неведомыми народами чарами своей небывалой красоты,
или мужчины, лотмеченные знаком высшего позора, или, наконец, просто бродяги
по пустыням, в смерти соперничающие с Гераклом. Тут же. рядом с ними стоят
существа совсем фантастические или, по крайней мере, встречаемые весьма
редко: лугрюмые друиды, повелевающие камнями, лдевушки-колдуньи, ворожащие
у окна тихой ночью, некто лпривыкший к сумрачным победам, и таинственный
скиталец по всем морям ллетучий голландец. И удивительные совершаются
события в этом мире среди этих удивительных героев.
В лЖемчугах в духе романтических традиций автор живописует кровавые сцены
мести (лКамень), гибели в сражении (лПоединок) или под натиском стихии
(лЛесной пожар). Смерть Ц подвиг (лОрел), Любовную муку (лЭто было не
раз.), бездомность сердца (лСтарина) и собственный погребальный костер
(лЗавещание) поэт воспевает с явным тяготением к декоративности, сгущенной
преувеличенности события и чувства.
И, кажется, в мире, как прежде, есть страна,
Куда не ступала людская нога,
Где в солнечных рощах живут великаны
И светят в прозрачной воде жемчуга. (167)
В этом стихотворении небольшого цикла лКапитаны звучит еще один существенный
для поэта мотив, присущий всем, лкто дерзает, кто хочет, кто ищет, Ц
следование зову Музы Дальних Странствий.
Зов Музы Дальних Странствий отчетливо слышится в поэме лОткрытие Америки,
вошедшей в сборник лЧужое небо (1912):
Свежим ветром снова сердце пьяно,
Тайный голос шепчет: лВсе покинь!
Перед дверью над кустом бурьяна
Небосклон безоблачен и синь,
В каждой луже запах океана,
В каждом камне веянье пустынь.
.....
Веселы, нежданны и кровавы
Радости, печали и забавы
Дикой и пленительной земли;
Но всего прекрасней жажда славы;
Для нее родятся короли,
В океанах ходят корабли. (226-227)
К моменту выхода лЧужого неба Гумилев путешествовал по Италии, а год спустя
отправился в Африку, собственной биографией подтверждая тягу к лдивным
странам, заповедным кущам.
Сборник лКолчан (1916) содержит стихи, посвященные войне, в которой Гумилев
сам участвовал. Но стихи о войне занимают не столь уж большое место в
лКолчане.
Здесь немало произведений об Италии (лВенеция, лФра Беато Анджелико, лРим,
лПиза, лПадуановский собор, лГенуя, лБолонья, лНеаполь). Эти стихи как
бы пронизаны воздухом прекрасной страны, напоены ароматом ее искусства,
проникнуты сознанием исторической судьбы.
Поэт воссоздает старинные легенды (лЮдифь, лЛеонард), творит легенды сам
(лПтица, лВидение).
В 1918 году вышел сборник Гумилева лКостер.
Да, я знаю, я вам не пара,
Я пришел из иной страны,
И мне нравится не гитара,
А дикарский напев зурны.
Не по залам и по салонам
Темным платьям и пиджакам Ц
Я читаю стихи драконам
Водопадам и облакам.
.....
И умру я не на постели,
При нотариусе и  враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще. (305)
Так звучала поэтическая декламация автора Ц романтически приподнятая в духе
раннего творчества Гумилева. Однако стихи в книге значительно более земные по
мысли и форме. Есть и традиционные гумилевские темы. Снова устремляется его
мысль и к чужим странам (лШвеция, лНорвежские горы, лНа северном море,
лСтокгольм).
Седою гривой машет море,
Встают пустыни, города. (318)
Измученный любовью к женщине поэт стремится обрести покой в прекрасном
каирском саду:
Я женщиною был тогда измучен,
И не соленый, свежий ветер моря,
Не грохот экзотических базаров Ц
Ничто меня утешить не могло.
О смерти я тогда молился Богу
И сам ее приблизить был готов.
Но этот сад, он был во всем подобен
Священным рощам молодого мира:
Там пальмы тонкие взносили ветви,
Как девушки, к которым Бог не сходит;
На холмах, словно вещие друиды,
Толпились величавые платаны.
......
И, помню, я воскликнул: лВыше горя
И глубже смерти Ц жизнь! Прими, Господь,
Обет мой вольный: чтобы не случилось,
Какие бы печали, униженья
Не выпали на долю мне, не ранее
Задумаюсь о легкой смерти я,
Чем вновь войду такой же лунной ночью
Под пальмы и платаны Эзбекие. (329)
Почти в одно время с лКостром вышел сборник лкитайский стихов лФарфоровый
павильон (1918), содержащий вольные переложения из восточных авторов.
Изящные и тонкие, это еще и очень гумилевские стихотворения, созвучные его
чувствам:
Из красного дерева лодка моя,
И флейта моя из яшмы.
Водою выводят пятно на шелку,
Вином Ц тревогу из сердца.
И если владеешь ты легкой ладьей,
Вином и женщиной милой,
Чего тебе надо еще? Ты во всем
Подобен гениям неба. (339)
В своем поэтическом наследии Гумилев оставил семь сонетов (они разбросаны по
разным сборникам): лСонет (лКак конквистадор в панцире железном.), лПотомки
Каина (1909), лДон Жуан (1910), лПопугай (1909), лСонет (лЯ, верно,
болен: на сердце туман.), лИслам (1913), лРоза.
По мнению С. И. Кормилова, лв содержательном плане сонеты Гумилева экзотичны в
несколько большей степени, чем остальная его лирика. Любовная тема как таковая,
в противоположность мировой традиции, в его сонетах почти не представлена.
Стихотворение, обращенное к Е. И. Дмитриевой, трактует о ее жажде любви и
греха, а авторское отношение завуалировано. Герои сонетов Ц либо литературные
(Дон Жуан, Дездемона и Отелло), либо близкие к литературным (конквистадоры,
капитаны-пираты, потомки татарина и гунна). лПопугай и лИслам непосредственно
экзотичны, хотя и очень по-разному; к ним примыкает лВ Бретани. По мнению
исследователя, лСудный день (посвящается Вячеславу Иванову) и акмеистическая
лРоза являются поэтическими декларациями. Литературность в них лрезче и
обнаженнее, чем в других стихахû.[24]
лОгненный столп (1921) Ц лучший сборник поэта, в котором критика отметила
совершенство формы, магию слов, лсильные, бодрые мотивы, свежей, не
надломленной, даже первобытной силы.
По мнению И. А. Панкеева, лв лОгненном столпе есть только Гумилев.
[25] Как писал об этой книге А. О. Оцуп, лколдовской ребенок вырос  и в нем
окрепло влечение к таинственному. Посмотрите лЖемчуга. Уже там мотивы, близкие
Кольриджу, Ц молитвы, вдохновляющие народы и племена, особенно кельтов, на
создание легенд, Ц очень заметны. И так во всех книгах. В лОгненном столпе
стихи на ту же тему Ц маленькие шедевры. Одно стихотворение лучше другого. Не
те же ли в них лучи, которые убивают ребенка в лЛесном царе Гете?
В сборнике преимущественно представлена философская лирика человека,
воспринимающего бытие во всей его текучести, многообразии различных
метаморфоз. Экзотичность и здесь нашла свое отражение. Восточная теория
переселения душ воплотилась в стихотворении лПамять. В стихотворении лЛес
сказочное существо лженщина с кошачьей головой выходит из таинственного
леса, как бы демонстрируя богатство авторской фантазии. И преследует охотника
дух убитого им зверя, согласно абиссинскому поверью (лЛеопард).
Не мысля свою поэзию без изящного стилизаторства, Гумилев на этот раз создает
персидский цикл (лПодражание персидскому, лПерсидская миниатюра, лПьяный
дервиш). Находит он и необычный образ для выражения любви:
Моя любовь к тебе сейчас Ц слоненок,
Родившийся в Берлине иль Париже
И топающий ватными ступнями
По комнатам хозяина зверинца. (430)
                    *                   *                  *                    
Многие произведения, написанные на экзотическую тему, вышли уже после смерти
поэта. Среди них Ц цикл лСентиментальное путешествие, стихотворения
лПриглашение в путешествие, лАкростих, лТразименское озеро, лВилла
Боргезе.  И здесь автор рисует нам чудесные картины полные экзотики:
И будут приезжать к нам гости,
Когда весной пройдут дожди,
В уборах из слоновой кости
Великолепные вожди.
В горах, где весело, где ветры
Кричат, рубить я стану лес Ц
Смолою пахнущие кедры,
Платан, встающий до небес.
Я буду изменять движенье
Рек, льющихся по крутизне,
Указывая им служенье,
Угодное отныне мне.
        (лПриглашение в путешествие)[26]
Н. С. Гумилев начал свой путь в литературе в период расцвета символизма,
поэтому в ранней его лирике весьма ощутима зависимость от этого течения. Он
ориентировался на поэзию старших символистов К. Бальмонта и В. Брюсова. От
первого в ранних стихах Гумилева Ц декоративность пейзажей и общая тяга к
броским внешним эффектам, со вторым начинающего поэта сближало апология
сильной личности, опора на твердые качества характера.
Однако даже на фоне брюсовской поэзии, брюсовской лирической героике позиция
раннего Гумилева отличалась особой энергией. Гумилев утверждает авторитет
дерзкой мечты, причудливых грез, вольной фантазии. Лирическое переживание
передается в его мире зрительными образами, упорядоченными в стройную
лживописную композицию.
В стихотворениях сборника лЧужое небо (вершина гумилевского акмеизма) Ц
умеренность экспрессии, словесная дисциплина, равновесие чувства и образа,
содержания и формы.
От пышной риторики и декоративной цветистости первых сборников Гумилев
постепенно переходит к эпиграмматической строгости и четкости, к
сбалансированности лиризма и эпической описательности. лЕго стихи бедны
эмоциональным и музыкальным содержанием: он редко говорит о переживаниях
интимных и личных . избегает лирики любви и лирики природы, слишком
индивидуальных признаний и слишком тяжелого самоуглубления, Ц писал в 1916 году
В. Жирмунский. Ц Для выражения своего настроения он создает объективный мир
зрительных образов, напряженных и яркий, он вводит в свои стихи
повествовательный элемент и придает им характер полуэпический Ц балладную
форму. Искание образов и форм, по своей силе и яркости соответствующих его
мировоззрению, влечет Гумилева и изображению экзотических стран, где в
сказочных и пестрых видениях находит зрительное, объективное воплощение его
греза. Муза Гумилева Ц это лмуза дальних странствий.
[27]
Поэтика поздней лирики Гумилева характеризуется отходом от формальных
принципов акмеизма и нарастанием интимно-исповедального лиризма. Пафос
покорения и оптимистических зерцаний сменяется позицией трагического
стоицизма, мужественного неприятия. Поэт не довольствуется теперь красочной
предметностью описаний, прозревает жизнь гораздо глубже ее наружных примет.
Поздняя лирика Гумилева значительно ближе символизму, чем акмеизму.
Хочется заметить, что обаяние поэзии Гумилева 1900 Ц начала 1910-х годов Ц в
умении автора заставить по-новому зазвучать старые, расхожие образы, штампы,
клише (ведь и сама его жизнь была наполнена лромантическими штампами и
экстровагантностями), умение ложивить свою поэтическую маску. Многие критики
считают, что Гумилев жил в своем творчестве от некой заимствованной маски к
своему подлинному, исконному поэтическому ля, но будем объективными: маска
эта существовала всегда, сопровождала поэта на протяжении всего творчества.
Хрестоматийная строка из первого сборника Ц л Я конквистадор в панцире
железном. А это строфа из последней книги Гумилева лОгненный столп:
Древних ратий войн отсталый,
К этой жизни затая вражду,
Сумасшедших сводов Валгаллы,
Славных битв и пиров я жду. (433)
Частично отказавшись со временем от маски конквистадора (лишь частично!), он
никогда не отказывался от внутреннего конквистадорства, что подтвердил и
переносом стихотворения Ц переработав его Ц в более позднее издание.
Романтика прекрасно уживалась в нем с трезвым отношением к поэзии, ибо одно
было формой существования, а второе Ц делом жизни, и в личности этого
человека они являли единый сплав.
Экзотическая лирика Гумилева пестрит многообразием зрительных образов.
Недаром В. Брюсов назвал Гумилева лпоэтом зрительных картин, может быть не
всегда умеющим сказать новое и неожиданное, но всегда умеющего избежать в
своих стихах недостатков за счет мастерского владения формой стиха, а также
переосмысливания, лперепрочувствования привычных, уже введенных в
поэтический арсенал образов. Зрительность стоит на одном из первых мест в
творчестве поэта, но он не стремится приблизить поэзию к зрелищности
живописных полотен. В стихах Гумилева впечатляет зримость явлений души, их
лфантастическая достоверность.
Уже в лРомантических цветах мы встречаем стихотворение, которое называется
лСады души:
Сады моей души всегда узорны,
В них ветры так свежи и тиховейны,
В них золотой песок и мрамор черный,
Глубокие прозрачные бассейны. (97)
Это напоминает строки из лГалантных праздненств П. Вермна:
К вам в душу заглянув, сквозь ласковые глазки,
Я увидал бы там изысканный пейзаж,
Где бродят с лютнями причудливые маски,
С маркизою Пьеро и с Коломбиной паж.
Общее: зримость душевных движений, развернутость картин внутреннего мира,
причудливые пейзажи души, непредсказуемый полет ассоциаций.
А это стихотворение лЛес из последнего сборника поэта лОгненный столп:
Под покровом ярко-огненной листвы
Великаны жили, карлики и львы,
И следы в песке видали рыбаки
Шестипалой человеческой руки. (418)
Множится поток фантастический, зачаровывающих видений. Однако конечный эффект
все тот же:
Может быть, тот лес Ц душа Твоя,
Может быть, тот лес Ц любовь моя,
Или, может быть, когда умрем,
Мы в тот лес отправимся вдвоем. (419)
Гумилев, считающий поэтом лтелесным, лвещным, оказывается, прекрасно умеет
воплотить беспредметное, абстрактное, незримое. Ему доступны картины
потустороннего мира:
Но в океане первозданной мглы
Нет голосов и нет травы зеленой,
А только кубы, ромбы, да углы,
Да злые, нескончаемые звоны. (292)
а также картины жизни на Венере:
На далекой звезде, Венере
Солнце пламенней и золотистей,
На Венере, ах, на Венере
У деревьев синие листья.
(лНа далекой звезде Венере.)[28]
Вяч. Вс. Иванов считает, что в этом, лодном из последних стихотворений .
написанном в июле 1921 года, Гумилев отдал дань Ц пусть в полушутливом тоне
иронической . фантазии Ц тем опытам осмысления гласных, которые восходят к
Рембо и нашли в русской поэзии его времени продолжение у Хлебникова. Гумилев
фантазирует:
Говорят ангелы на Венере
Языками из одних только гласных.
Если скажут леа или лаи,
Это радостное обещанье,
лУо, лао Ц о древнем рае
Золотое воспоминанье.[29]
Таким образом, лпоэзия видений, как называет ее Вяч. Вс. Иванов, лпо сути
своей выходила за рамки, очерченные ранним акмеизмом, и тяготела то к
образности великого символиста Блока, то даже к крайностям футуризма и
сюрреализма.
Гумилев создает свой поэтический мир весомостей и заполненностей, мир
конкретно-чувственный, в котором зримость явлений души и зримость реальных
картин мира, земных пейзажей и даже творений мастеров живописи (лФра Беато
Анджелико) воспринимаются как единое органическое целое.
     Анализ первого стихотворения цикла лКапитаны (лНа полярный морях и на южных.).
На полярный морях и на южных,
По изгибам зеленых зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелест паруса кораблей.
Быстрокрылых ведут капитаны,
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель.
Чья не пылью затерянных хартий Ц
Солью моря пропитана грудь,
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь.
И, взойдя на трепещущий мостик,
Вспоминая покинутый порт,
Отряхая ударами трости
Клочья пены с высоких ботфорт,
Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвет пистолет,
Так что сыплется золото с кружев,
С розоватых брабантских манжет.
Пусть безумствует море и хлещут,
Гребни волн поднялись в небеса, Ц
Ни один пред грозой не трепещет,
Ни один не свернет паруса.
Разве трусам даны эти руки,
Этот острый, уверенный взгляд,
Что умеет на вражьи фелуки
Неожиданно бросить фрегат.
Меткой пулей, острогой железной
Настигать исполинских китов
И приметить в ночи многозвездной
Охранительный свет маяков?
Первое стихотворение цикла лКапитаны стало для читателей 1910-х годов своего
рода визитной карточкой поэта. На первом плане в нем Ц созданный воображением
поэта собирательный образ капитанов, живописная проекция представлений поэта
об идеале современного ему человека. Этот человек, близкий лирическому герою
раннего Гумилева, обретает себя в романтике странствий. Его влечет линия
отступающего горизонта и призывное мерцание далекой звезды Ц прочь от
домашнего уюта и будней цивилизации. Мир открывается ему, будто первому
человеку, первозданной свежестью, он обещает череду приключений, радость
открытий и пьянящий вкус побед.
Герой Гумилева охвачен жаждой географической новизны, для него лкак будто не
все пересчитаны звезды. Он пришел в этот мир не мечтательным созерцателем,
но волевым участником творящейся на его глазах жизни. Потому действительность
состоит для него из сменяющих друг друга моментов преследования, борьбы,
преодоления. Характерно, что центральные четвертая и пятая строфы
стихотворения представляют обобщенного капитана в момент противоборства Ц
сначала с разъяренной морской стихией (лтрепещущий мостик, лклочья пены), а
потом с матросской командой (лбунт на борту).
Автор так захвачен поэтизацией волевого импульса, что не замечает, как
грамматическое множественное число (лведут капитаны) в пределах одного
сложного предложения меняется на единственное число (лкто. отмечает.
вспоминает. или. рвет). В этой синтаксической несогласованности проявляется
присущее раннему Гумилеву колебание между лобщим и лкрупным планами
изображения. С одной стороны, общий лморской фон создается размашистыми
условно-романтическими контрастами (лполярные Ц люжные, лбазальтовые Ц
лжемчужные, лмальстремы Ц лмель). С другой стороны Ц крупным планом подаются
лизысканные[30] предметные подробности
(лклочья пены с высоких ботфорт, лзолото. с розоватых брабантских манжет).
В стихотворении заметны тенденции акмеистической стилевой формы. Это прежде
всего установка на пробуждение у читателя пластических, а не музыкальных (как
у символистов) представлений. В противоположность символизму, проникнутому
лдухом музыки, акмеизм будет ориентироваться на перекличку с
пространственными видами искусства.
лКапитаны построены как поэтическое описание живописного полотна. Морской
фон прописан на ней при помощи стандартных приемов художественной маринистики
(лскалы, лураганы, лклочья пены, лгребни волн). В центре живописной
композиции Ц вознесенный над стихией и толпой статистов Ц матросов сильный
человек, будто сошедший со страниц прозы Р. Киплинга.
Однако во внешнем облике этого человека больше аксессуаров театральности,
нарочитого дендизма, чем конкретный примет рискованной профессии. В нем Ц
никакого намека на тяготы корабельного быта, даже метонимия лсоль моря,
попадая в один ряд с модной лтростью, эффектными лвысокими ботфортами и
декоративными лкружевами, воспринимается как живописное украшение.
Декоративным целям служат в стихотворении и лексическая экзотика
(лмальстремы, лфелуки), и акустические эффекты. В звуковом составе стиха
ощутимы попеременно накатывающиеся волны аллитераций на лз (лизгибы зеленых
зыбей), лб (лбунт на борту обнаружив).
Стихотворение это очень традиционно, характерно для экзотической лирики
Гумилева. В нем отразились особенности всего раннего творчества поэта. Не
случайно именно его мы выбрали ля анализа в завершении своей курсовой работы.
Итак, мы рассмотрели экзотическую поэзию Н. С. Гумилева в разрезе всего его
творчества, его сознания, его жизни. В каждом из сборников поэта присутствует
экзотическая тема, ведь экзотика и связанные с нею путешествия, далекие
страны, необычные герои всегда жили в душе и сознании Гумилева.
Экзотическая тема, как и все творчество поэта, эволюционировала: от
декоративных, многоцветных образов и картин поэт пришел к философским
размышлениям о мире и о себе, и экзотика стала в поздний период деятельности
Гумилева фоном и средством передачи мыслей, порой трагических.
Но на всем протяжении творчества Н. С. Гумилева его поэзию не покидали мир
прекрасной и благородной романтики, свежий ветер мужества, любовь к жизни, ее
вечная и таинственная красота.
Гумилев расширяет наш мир познания неизведанным и заманчивым.
И мы ехали в лзаблудившемся трамвае, лЧерез Неву, через Нил и Сену, мы
лпрогремели по трем мостам, и лПьяный дервиш, превратив трамвай в парусник,
вырвал из-за пояса пистолет Ц и на палубу сыпалось с лбрабантских розовых
манжет ллегкое золото кружев, а парусник превращался в пароход Ц шел по
Нигеру, и крокодилы разбивали его винты ударом могучих хвостов.
Представить это нетрудно. Мы благодарны Гумилеву за этот первозданный могучий
мир, требующий от человека мужества и великодушия.
                     Глава IV. Всеохватывающее чувство любви                     
                            в поэзии Н. С. Гумилева.                            
Всеохватывающее  чувство любви в поэзии Н. С. Гумилева. Да, именно так мы
решили назвать четвертую главу нашей работы. Тему любви, безусловно, одна из
главных в поэзии Николая Гумилева. Но тема эта очень широкая: творчество
поэта проникнуто не только любовью к женщине, но и любовью к поэзии, любовью
к природе, к миру вообще.
В Гумилеве, по мнению критика Сергея Московского, лощущалась не только
талантливость, но свежесть какой-то своей поэтической правды.
Маковский вспоминает: лСтихи были всей его жизнью. Никогда не встречал я
поэта до такой степени лстихомана. лВпечатление бытия он ощущал постольку,
поскольку они воплощались в метрические строки. Над этими строками (заботясь
о новизне рифмы и неожиданной яркости эпитета) он привык работать упорно с
отроческих лет.
Позерство, желание удивить, играть роль Ц били его лвторой натурой.
Вот почему мне кажется неверным сложившееся мнение о его поэзии, да и о нем
самом (разве личность и творчество поэта не неразделимы?). Сложилось оно не на
основании того, чем он был, а Ц чем быть хотел. О поэте надо судить по его
глубине, по самой внутренней его сути, а не по его литературной позе.
[31]
Действительно, настоящий Гумилев Ц вовсе не конквистадор, дерзкий завоеватель
Божьего мира, певец земной красоты, то есть не тот, кому поверило большинство
читателей, особенно после того, как он был расстрелян. Этим героическим его
образом и до революции заслонялся Гумилев Ц лирик, мечтатель по сущности
своей романтически скорбный (несмотря на словесные бубны и кимвалы), всю
жизнь не принимавший жизнь такой, какая она есть, убегавший от нее в прошлое,
в великолепие дальних веков, в пустынную Африку, в волшебство рыцарский
времен и в мечты о Востоке лТысячи и одной ночи.
Наперекор пиитическому унынию большинства русских поэтов, Гумилев хотел
видеть себя лрыцарем счастья. Так и озаглавлено одно из предсмертных его
стихотворений (в лНеизданном Гумилеве чеховского издательства):
Как в этом мире дышится легко!
Скажите мне, кто жизнью недоволен,
Скажите, кто вздыхает глубоко,
Я каждого счастливым сделать волен.
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
Пусть он придет! Я должен рассказать,
Я должен рассказать опять и снова,
Как сладко жить, как сладко побеждать
Моря и девушек, врагов и слово.
А если все-таки он не поймет,
Мою прекрасную жнее примет веру
И будет жаловаться в свой черед
На мировую скорбь, на боль Ц к барьеру![32]
Таким счастливым лбретером и увидело его большинство критиков.
Гумилеву окончательно героизировал Вячеслав Завалишин, написавший вступление к
собранию его стихотворений. Он замечает: лНиколай Гумилев вошел в историю
русской литературы как знаменосец героической поэзии.
[33]
Эта характеристика неверна, если только не поверить поэту на слово, если
вдуматься в скрытый смысл его строф (может быть, до конца и не осознанный им
самим). Многие хоть и звучат, на первый слух, как мажорные фанфары, но когда
внимательнее их перечитать, прикровенный смысл их кажется безнадежно
печальным.
Таковы в особенности наиболее зрелые стихи Гумилева, стихи сборников лК синей
звезде и лОгненный столп. Тут никак уж не скажешь, что Гумилев лизбегает
лирики любви, лслишком индивидуальных признаний и слишком тяжелого
самоуглубления (Жирмунский). В этих стихах он предстает не как конквистадор
и Дон-Жуан, а как поэт, замученный своей любовью Ц музой. Можно сказать, что
в последние годы Гумилев только и писал о неутоленной и неутолимой любви:
почти все стихотворения приводят к одному и тому же лдуховному тупику Ц к
страшной тайне сердца, к призраку девственной прелести, которому в этом мире
воплотиться не суждено. Пусть темпераментный поэт продолжает лрваться в бой
с жизнью и смертью Ц он раз и навсегда неизлечимо ранен.
Стихи лК синей звезде отчасти биографичны. Поэт рассказывает о своей
несчастливой любви в Париже 1917 года, когда он, отвоевав на русском фронте,
гусарским корнетом был командирован на Салоникский фронт и попал в Париж. Тут
и приключилась с ним любовь, явившаяся косвенно причиной его смерти (Гумилев
не вернулся бы, вероятно, в Россию весной 18-го года, если бы девушка,
которой он сделал предложение в Париже, ответила ему согласием).
Целую книжку стихов посвятил он этой ллюбви несчастной Гумилева в год
четвертый мировой войны. лСиней звездой зовет он ее, лдевушку с огромными
глазами, девушку с искусными речами, Елену, жившую в Париже, в тупике лблиз
улицы Декамп, лмилую девочку, с которой ему лнестерпимо больно. Он
признается в страсти лбез меры, в страсти, пропевшей лпесней лебединой, что
лпечальней смерти и пьяней вина; он называет себя лрабом истомленным, перед
ее лмучительной, чудесной, неотвратимой красотой. И не о земном блаженстве
грезит он, воспевая ту, которая стала его лбезумием или лдивной мудростью,
а о преображенном, вечном союзе, соединяющем и землю, и ад, и Божьи небеса:
Если ты могла явиться мне
Молнией слепительной Господней,
И отныне я горю в огне,
Вставшем до небес из преисподней.[34]
Не отсюда ли впоследствии название сборника Ц лОгненный столп, где лирика
любви приобретает некий эзотерический смысл?
Но все же не будем преувеличивать значения лнесчастной парижской страсти
Гумилева. Стихи лК синей звезде несомненно искренни и отражают подлинную
муку. Однако они остаются лстихами поэта, и неосторожно было бы их
приравнивать к трагической исповеди. Гумилев был влюбчив до крайности. К тому
же привык лпобеждать . Любовная неудача больно ущемила его самолюбие. Как
поэт, как литератор прежде всего, он не мог не воспользоваться этим горьким
опытом, чтобы подстегнуть вдохновение и выразить в гиперболических признаниях
не только свое горе, но горе всех любивших неразделенной любовью.
Нежность и безысходная грусть, с легкой усмешкой по своему адресу,
переходящая то и  дело в трагическое вещание. Но трагизм этой любви Ц не в
ней самой, а в том, что она неразлучна с мыслью о смерти. К смерти
возвращается поэт со зловещим постоянством. Каждый день его Ц лкак мертвец
спокойный; он искупает лвольной смертью свое лослепительное дерзновение;
он скорбит лсмертельной скорбью; он принимает одно лне споря: лтихий,
тихий, золотой покой, да двенадцать тысяч футов моря над своей лпробитой
головой; он добавляет в другом стихотворении:
И не узнаешь никогда ты,
Чтоб в сердце не вошла тревога,
В какой болотине проклятой
Моя окончилась дорога.[35]
И врывается в эту тему страшной смерти (невольно мерещится: предчувствие!)
другая тема Ц тема возникающей вдруг, сияющей; райски-прекрасной, но ранней
птицы:
И умер я . и видел пламя,
Не видимое никогда,
Пред ослепленными глазами
Светилась синяя звезда.
И вдруг из глуби осиянной
Возник обратно мир земной,
Ты птицей раненой нежданно
Затрепетала предо мной.[36]
Эта райская раненая птица, лкак пламя, Ц не только случайная метафора. В
лирике Гумилева она займет центральное место, вскрывая духовную глубину его;
она засветится сквозь все его творчество и придаст, в конце концов,
мистический смысл его поэзии, на первый взгляд такой внешне Ц выпуклой,
красочно-описательной, подчас и мишурно-блещущей.
Все ли почитатели Гумилева прочли внимательно одно из последних его
стихотворений (вошло в лОгненный столп), названное поэтом лДева Ц птица?
Нет сомнения: это все творчества же лрайская птица, что среди строф к лСиней
звезде появилась из глубины осиянной. Но тут родина ее названа определеннее
Ц долы баснословной Броселианы (т.е. баснословной страны из лРоманов круглого
стола; тачнее Ц Броселианды), где волшебствовал Мерлин, сын лесной
непорочной девы и самого диавола.
Стихотворение это неожиданно сложно. К кому оно обращено? Кто эта птица, лкак
пламя, плачущая в ветвях и отдающаяся заметившему ее случайно пастуху?
Почему именно к обратилась птица, чтобы умереть от его поцелуя? И о какой
лптице-мальчике печалится она, предсказывая свою смерть лдо его рождения?
Почему наконец ей птице лс головой милой, девичьей, всего жальче, хоть и
всего дороже, что он, птица-мальчик, лбудет печальным тоже?
Очень сложно построена эта запутанная криптограмма в романтично-
метерлинковском стиле. Но в конце концов дешифровка вероятна, если хорошо
знать Гумилева и сердцем почувствовать его как лирика Ц романтика, всю жизнь
влюбленного в свою Музу и ждавшего чуда Ц всеразрешающей женской любви. Дева
Ц птица и есть таинственная его вдохновительница, его духовная мать, и
одновременно Ц творчества девушка, к которой он рвется душой. лПастух и
лптица Ц мальчик Ц сам он, не узнающий своей Музы, потому что встретил ее,
еще лне родившись как вещий поэт, а только беспечно поющий лпесню своих
веселий. В долах Броселианы лишь безотчетно подпадает он под ее чары и лчто
делает Ц сам не знает, убивая ее поцелуем. Но убитая им птица позовет его из
другого, преображенного мира, и тогда станет он лзвать подругу, которой уж
нет на свете.
Не похожа эта муза Гумилева, соблазняющая и соблазненная райская птица, на
лМузу Дальних Странствий, которая уводила его в неведомые земли и забытые
века. А между тем это и есть Гумилевская настоящая Муза; его лпоэтическое
нутро ни в чем так не сказалось, как в этих стихах о любви, приближающей
сердце к вечности. Так было с первых лпроб пера, с юношеских его песен, хотя
и стал он сразу в оппозицию к символизму, к лПрекрасной Дали  Блока, к
волошинской лЛезаревне таиах и к лЦарице Ц Сивилле Вячеслава Иванова. В
сущности, потусторонний эпос у них общий. Но Гумилев был слишком Горделиво-
самолюбив, чтобы не грести лпротив течения; к тому же в то время и помимо
него намечался путь от символизма к неоклассике: в поэзии Зинаиды Гиппиус,
Сологуба, графа Василия Комаровского; акмеизм расцвел на вспаханной почве.
Было, слов нет, много напускного в его повелительной мужественности, в
героической патетике лЖемчугов и лШатра, в его отрицании метафизических
глубин и лтуманной мглы германских лесов. Гумилевская Дева Ц птица родилась
все-таки в мифической Броселиане. Были для него лишь известного рода
самозащитой гимны телесной мощи, бесстрашной борьбе с людьми и стихиями, и
радостной отваге. На самом деле, физически слабый и предчувствовший раннюю
смерть поэт, с отрочества падкий на волшебства Денницы, но с совестью
религиозной, оглядывающийся на Христа, поэт с упорной волей, но жалостливой и
нежной, как Мерлин из Броселианы, Ц мечтал об одном, о вечном союзе со своей
Вивианой.
Напомним еще раз одно из самых молодых его стихотворений Ц лБалладу (сборник
лРомантические цветы). Оно помещено первым после вводного сонета с
заключительными строками:
Пусть смерть приходит, я зову любую!
Я с нею буду биться до конца.
И, может быть, рукою мертвеца
Я лилию добуду голубую.(77)
Гумилеву было всего лет двадцать, когда он сочинил эту лбалладу, похожую
романтическим подъемом на его предсмертную лДеву Ц птицу. Да и вся
лдекорация стихотворения разве не из той же сказки?
Не будем перечислять других стихотворений, где упорно повторяется тот же
образ, тот же символ из лсвятая-святых встревоженной души поэта, те же зовы
к любви недостижимой, те же предчувствия безвременной смерти, та же печаль,
переходящая в отчаяние (это слово он пишет с прописной буквы), печаль
броселианского лгрубого лпастуха, убившего своим поцелуем Деву Ц птицу, за
что лзлая судьба не даст ему наслаждения, а лшестой конь, подаренный
Люцифером, унесет во тьму, в смерть.
Через все его книги проходит мысль о смерти, о лстрашной смерти. Это
навязчивый его призрак. Недаром первое же, вступительное стихотворение
лЖемчугов, сравнивая свою поэзию с волшебной скрипкой, он кончает строками:
На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза
чудовищ,
И погибни славной смертью, страшной смертью
скрипача! (106)
Продолжим перелистывание лЖемчугов. В лПоединке выделяются такие строфы:
Я пал. и молнии победной
Сверкнул и в тело впился нож.
Тебе восторг Ц мой стон последний,
Моя прерывистая дрожь
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
И над равниной дымно-белой,
Мерцая шлемом золотым,
Найдешь мой труп окоченелый
И снова склонишься над ним. (112)
Стихотворение лВ пустыне Ц начинается с той же гибели:
Давно вода в лесах иссякла,
Но как собака я умру. (116)
Мечтая о прошлых столетиях, видит он какого-то старого лтоварища, лдревнего
ловчего, утонувшего когда-то, и кончает стихотворение обращением к нему:
Скоро увижусь с тобою, как прежде,
В полях неведомой страны. (117)
Эту страну в другом стихотворении (лВ пути) он окрестит лобластью уныния и
слез и логоленным утесом. Тут же стихотворение, посвященное лсветлой памяти
И. Ф. Анненского, лСемирамида, он заключает признанием более чем
безотрадным:
И в сумеречном ужасе от лунного взгляда,
От цепких лунных сетей,
Мне хочется броситься их этого сада
С высоты семисот локтей. (124)
Поэт воистину вправе с полной истинностью утверждать:
В мой мозг, в мой гордый мозг собрались думы,
Как воры ночью в тихий мрак предместий.
и в заключение:
И думы, воры в тишине предместий,
Как нищий во мгле, меня задушит. (120)
Единственное утешение от этих злых дум было для Гумилева искусство, поэзия, а
родоначальником ее представлялся ему дух печально-строгий, учитель красоты,
принявший имя утренней звезды. Отсюда Ц языческое его восприятие жизни лпо ту
сторону добра и зла. Не даром, как Адам, что лтонет душою в распутстве и
неге, но лклонит колено и грезит о Боге, молясь лсмерти, богине усталых,
он хочет быть как боги, которым лвсе позволено, хоть и задумывается подчас о
христианском завете, Ц напомним заключительное шестистишие сонета лПотомки
Каина (из лЖемчугов):
Но почему мы клонимся без сил,
Нам кажется, что кто-то нас забыл,
Нам ясен ужас древнего соблазна,
Когда случайно чья-нибудь рука
Две жердочки, две травки, два древка
соединят на миг крестообразно? (107)
Сергей Маковский называет Ахматову лединственной настоящей любовью Гумилева:
лЧто она была единственной Ц в этом я и теперь убежден, хотя за десять
последних лет столько лвозлюбленных оказалось на пути Гумилева; его
переходящим увлечениям и счета нет!
Поэтому никогда не верил я в серьезность его парижской неудачной страсти к
лЕлене из лСиней звезды, хотя посвящено ей 25 стихотворений.
Ахматовой (насколько помню) он посвятил открыто всего одно стихотворение, зато
сколько стихотворений, куда более выразительных, сочинил, не называя ее, но они
явно относятся к ней и к ней одной.[37] 
Перечитывая эти стихи, можно восстановить драму, разлучившую их так скоро после
брака, и те противоречивые чувства, какими Гумилев не переставал мучить и ее и
себя; в стихах он рассказал свою борьбу с ней и несравненное ее очарованье,
каясь в своей вине перед нею, в вине безумного Наля, проигравшего в кости свою
Дамоленти:
Сказала ты, задумчивая, строго:
лЦ Я верила, любила слишком много,
А ухожу, не веря, не любя,
И пред лицом Всевидящего Бога,
Быть может, самое себя губя,
Навеки отрекаюсь от тебя.
Твоих волос не смел поцеловать я,
Не даже сжать холодных, тонких рук.
Я сам себе был гадок, как паук,
Меня пытал и мучил каждый звук.
И ты ушла, в простом и темном платье,
Похожая на древнее распятье. (138)
Не станем слишком уточнять перипетий семейной драмы Гумилевых. К тому же
каждому, знающему стихи, какими начинается лЧужое небо и каких много в
сборниках Ахматовой Ц лВечер и лЧетки, не трудно восстановить эту драму и
судить о том, насколько в этих стихах все автобиографично. Но несмотря на
лкамуфляж некоторых строф, стихи говорят сами за себя. Напомним только о
гумилевском портрете лОна, который он мог написать, конечно, только с
Ахматовой:
Я знаю женщину: молчание,
Усталость горькая от слов,
Живет в таинственном мерцании
Ее расширенных зрачков.
Не слышный и неторопливый,
Так странно плавен шаг ее,
Назвать ее нельзя красивой,
Но в ней все счастие мое. (190)
И наконец:
Она светла в часы томлений
И держит молнии в руке,
И четки сны ее, как тени
На райском огненном песке. (190)
Этот портрет дополняется другим, насмешливо-ироничным, и рисуя
неидеализированную, а бытовую Ахматову, он выдает уже наметившуюся трещину в
их любви. Приведем лишь первую и последние строфы:
Из логова змеева,
Из города Киева,
Я взял не жену, а колдунью,
А думал забавницу,
Гадал, Ц своенравницу.
Веселую птицу Ц певунью.
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
Молчит Ц только ежится,
И все ей не можется,
Мне жалко ее, виноватую,
Как птицу подбитую,
Березу подратую,
Над участью, Богом заклятую (192)
Эти стихи (вошедшие в сборник лЧужое небо) написанные вскоре после
возвращения Гумилева из африканского путешествия. Он был одержим
впечатлениями от Сахары и подтропического леса и с мальчишеской гордостью
показал свои лтрофеи Ц вывезенные из лколдовской страны Абиссинии слоновые
клыки, пятнистые шкуры гепардов и картины Ц иконы на кустарных тканях,
напоминающие большеголовые романские примитивы. Только и говорил об опасных
охотах, о чернокожих колдунах и о созвездиях южного неба Ц там, в Африке,
доисторической родине человечества, что висит лисполинской грушей лна дереве
древней Евразии, где
.Солнце на гладе воздушных зеркал
Пишет кистью личистой миражи. (140)
Но житейской действительности никакими миражами не заменить, когда лдома
молодая жена тоскует в одиночестве, да еще такая лособенная, как Ахматова.
Нелегко поэту примирять поэтическое лсвоеволие, жажду новых и новых
впечатлений с семейной оседлостью и с любовью, которая тоже, по-видимому,
была нужна ему, как воздух. С этой задачей Гумилев не справился, он
переоценил свои силы и недооценил женщины, умевшей прощать, но не менее
гордой и своевольной, чем он.
Отстаивая свою лсвободу, он на целый день уезжал из Царского, где-то
пропадал до поздней ночи и даже не утаивал своих лпобед.
Анна Андреевна неизменно любила мужа, а он? Любил и он. насколько мог. Но
занятый собою, своими стихами и успехами, заперев в клетку ее, пленную птицу,
он свысока утверждал свое мужское превосходство, следуя Ницше, сказавшему:
лМужчина Ц воин, а женщина для отдохновения воина. Подчас муж Ц воин
проявлял и жестокость, в которой потом каялся.
Уже задолго до войны Гумилев почувствовал, что теряет жену, почувствовал с
раскаянной тоской и пил лс улыбкой отравленную чашу, приняв ее как
лзаслуженную кару, ощущая ее смертельный хмель, обещал покорность и
соглашался на счастье жены с другим:
Знай, я больше не буду жестоким,
Будь счастлива, с кем хочешь, хоть с ним.
Я уеду далеким, далеким,
Я не буду печальным и злым. (193)
Теперь, стоя у догорающего камина и говоря ей о своих подвигах, он отдается
одной печали:
Древний я открыл храм из под песка,
Именем моим названа река,
И в стране озер, семь больших племен
Слушались меня, чтили мой закон.
Но теперь я слаб, как во власти сна,
И больна душа, тягостно больна.
Я узнал, узнал, что такое страх,
Заключенный здесь в четырех стенах;
Даже блеск ружья, даже плеск волны
Эту цепь порвать ныне не вольны.
И тая в глазах злое торжество,
Женщина в углу слушала его. (196)
Во многих его стихах звучат обида и зов к ней, развенчанной любви, и
стремления преодолеть ее всепримиряющей правдой иного мира. С этой мыслью
написаны последние стихотворения лКостра (может быть, лучшие из всех Ц лЮг,
лО тебе, лЭзбекие).
Так, стихотворение лО тебе Н. Гумилева относится к 1918 году и входит в
сборник лКостер (1918). Сборник лКостер при жизни автора не переиздавался,
да и вообще прошел незамеченным, между тем как произведения, входящие в эту
книгу (такие, как лЯ и вы, лРабочий, лЗмей, лПро память, лЮг, лО тебе,
лЭзбекие), один из ярчайших в творчестве поэта.
Мы не раз повторяли, что тема любви к женщине, да и ко всему земному, к жизни
вообще, Ц это главный мотив в поэзии Н. С. Гумилева. Именно любовь к женщине,
восхищение возлюбленной пронизывает все стихотворение лО тебе, одно из
лучших произведений поэта. В центре творения Гумилева Ц образ любимой
женщины, и не какой-то конкретной дамы, а возлюбленной вообще. Недаром в
заглавие стихотворения вынесено не имя девушки и не образное выражение,
характеризующее возлюбленную, а краткая, но при этом очень емкая, яркая,
зовущая, запоминающееся сочетание местоимение с предлогом лО тебе. Это
название также определяет и доминирующий в произведении образ. Лирический
герой, пишущий этот гимн любимой, как бы отходит на задний план, отдавая
главную позицию лей, милой и единственной. Об этом же факте свидетельствует
и Рефрен, создающий кольцевую композицию стихотворения:
О тебе, о тебе, о тебе,
Ничего, ничего обо мне! (327)
Эти строки представляют собой риторическое восклицание, обогащенное
повторами. Читатель с первых строк проникается настроением произведений
Гумилева, настроением приподнятым, радостным, даже где-то торжественным. Сема
лприподнятости, лполета присутствует как основная, главная в первой строфе:
О тебе, о тебе, о тебе,
Ничего, ничего обо мне!
В человеческой темной судьбе
Ты Ц крылатый призыв к вышине. (327)
Мысль о значимости возлюбленной, о ее светлой, высокой миссии на земле
подчеркнута, во первых, контрастом третьей и четвертой строки (сравним эпитеты:
лтемная судьба и лкрылатый призыв к вышине), а во-вторых, тире, стоящим после
местоимения ты. Тире подчеркивает и другой прием, использованный
автором в этой строфе, Ц метафорическое сравнение (лТы Ц крылатый призыв к
вышине). Вся эта строфа словно глядит ввысь, рвется в небо: восклицательный
знак во второй строке этому тоже очень содействует.
Читаем следующее четверостишие:
Благородное сердце твое Ц
Словно герб отошедших времен.
Освещается им бытие
Всех земных, всех бескрылых племен. (327)
Вся строфа представляет собой развернутую метафору и содержит микротему
лсердце твое. В данном отрывке образ возлюбленной обретает более конкретные
очертания: на это обращает наше внимание эпитет лблагородное сердце. Не раз
в нашей работе мы подчеркивали такую черту Гумилева (и поэта, и человека),
как склонность к уходу от действительности, склонность к идеализации
прошлого, дальних веков. Этот мотив творчества поэта имеет место в
стихотворении лО тебе, в частности во второй строфе рассматриваемого нами
отрывка: благородство, душевная красота, мужество ассоциируется у Гумилева с
древними веками, поэтому не случайно образное, яркое сравнение лблагородного
сердца лирической героини с лгербом отошедших времен, эту мысль
подчеркивает и благородный повтор в гласных Ц ассонанс на [о] в первых двух
строках. Вторая строфа одновременно созвучна и контрастирует с первым
четверостишием. Если первая строфа вся насквозь проникнута мотивом лвысоты,
локрыленности, то второй отрывок как бы опускает читателя на землю: сема
лреальности, лбытия присутствует в слова лбытие, лземных, лплемен. В то
же время во второй строфе опять подчеркивается мысль о том, что образ
лирической героини облагораживает все земное, человеческое: бытие лбескрылых
племен (а этот эпитет имеет один корень с лексемой первой строфы лкрылатой)
лосвящает (важно, что не освещает) душа, сердце любимой лирического героя.
В третьем четверостишии автор подчеркивает еще одну черту своей возлюбленной:
микротемой отрывка
Если звезды ясны и горды,
Отвернутся от нашей земли,
У нее есть две лучших звезды:
Это смелые очи твои (327)
являются глаза лирической героини, и не просто глаза, а лсмелые очи, которые
сравнимы только со звездами небесными, лясными и лгордыми. И снова мотив
спасения человечества, земли здесь очевиден.
Важно заметить, что для стихотворения лО тебе характерен такой прием, как
градация, реального красотой, женской красотой, красотой возлюбленной,
освященной небесами, и тема эта достигает своего апогея в двух последних
строфах, заключающих в себе лирическое обобщение:
И когда золотой серафим
Протрубит, что исполнился срок,
Мы поднимем тогда перед ним,
Как защиту твой белый платок.
Звук замрет в задрожавшей трубе,
Серафим пропадет в вышине.
. О тебе, о тебе, о тебе,
Ничего, ничего обо мне! (327)
И хоть в этих отрывках очевиден страшных мотив конца света, нет в них
угнетающего, тяжелого чувства тревоги, несчастья. Все стихотворение (и
конечно, обе эти строфы) проникнуты таким светлым, возвышенным, торжественным
настроением, настроением неиссякаемого оптимизма, надежды, которая, без
сомнения, неотделима от прекрасного чувства любви, что читатель ни на минуту
не сомневается в том, что красота и любовь победят все несчастья, невзгоды
человечества. В последних строфах настроение оптимизма поддерживают эпитеты
лзолотой серафим, лбелый платок, сравнение лподнимем. как защиту и,
конечно, риторическое восклицание, начинающее это чудесное стихотворение и
теперь заканчивает его.
Это произведение Гумилева Ц гимн, гимн настоящей любви, способной преодолеть
любые преграды, даже смерть, любви, наверное, не только к женщине, к
человеку, но и любви вообще ко всему земному и небесному, к природе и Богу.
Читая это творение поэта, вспоминаешь строки из другого его стихотворения,
строки, которые, пожалуй, являются гимном всего его творчества, строки
поистине гениальные:
Есть Бог, есть мир, они живут вовек,
А жизнь людей Ц мгновенна и убога.
Но все в себе вмещает человек,
Который любит мир и верит в Бога. (244)
В какой-то из своих статей Георгий Чулков говорит: лПонять поэта Ц значит
разгадать его любовь. О совершенстве мастера мы судим по многим признакам, но
о значительности его только по одному: любовь, страсть или влюбленность
художника определяет высоту и глубину его поэтического дара. С этой точки
зрения Гумилев Ц несомненнейший из поэтов нашего века: его сущность Ц любовь
к поэзии, к женщине, к миру, к родине. Он не был мыслителем, он не обладал
умом в глуби стоящих перед человечеством вопросов. Как стихотворец он не был
одарен сверх меры: рифмованные строки переходят у него частенько в надуманное
рифмотворчество. Но рядом с этим иногда целое стихотворение достигает
прелести совершеннейших образов русской лирики.
                           Использованная литература.                           
                             Художественные тексты.                             
1.     Гумилев Н. С. Избранное. /Сост., вступ. ст., комент. Панкеева И. А. Ц
М., 1990.
2.     Гумилев Н. С. Избранное. /Сост., вступ. ст., комент. Смирновой Л. А. Ц
М., 1989.
3.     Гумилев Н. С. Стихи; Письма о русской поэзии. Ц М., 1990.
                               Научная литература.                               
1.     Воспоминание о серебряном веке. /Сост. В. Крейд. Ц М., 1993.
2.     Дудин М. Охотник за песнями мужества: [О поэзии Гумилева].// Аврора. Ц
1987. Ц № 2. Ц С. 116-120.
3.     Иванов Вяч. Вс. Звездная вспышка (Поэтический мир Н. С. Гумилева) //
Гумилев Н. С. Стихи; Письма о русской поэзии. Ц М., 1990. Ц С. 5-33.
4.     Кормилов С. И. Сонеты Н. С. Гумилева. // Филологические науки. Ц 1999.
Ц № 4. Ц С. 11-19.
5.     Лавренев Б. Поэт цветущего бытия. [О Н. С. Гумилеве]. // Звезда
Востока. Ц 1988. Ц № 3. Ц С. 148-152.
6.     Лекманов О. А. Книга об акмеизме и другие работы. Ц Томск, 2000.
7.     Лекманов О. А. Н. Гумилев и акмеистическая ирония. // Русская речь. Ц
1997. Ц № 2. Ц С. 13-17.
8.     Лукницкая В. Николай Гумилев: Жизнь поэта по материалам домашнего
архива семьи Лукницких. Ц М., 1990.
9.     Маковский С. К. Николай Гумилев. // Маковский С. К. На Парнасе
Серебряного века. Ц М., 2000. Ц С. 292-333.
10. Меньшиков В. Поэт Ц гражданин Гумилев. // Герои и антигерои Отечества.
/Сост В. Н. Забродин. Ц М., 1992. Ц С. 218-243.
11. Мусатов В. В. История русской литературы первой половины XX века
(советский период). Ц М., 2001.
12. Одоевцева И. В. На берегах Невы. Ц М., 1988.
13. Пайман А. История русского символизма. Ц М., 2000.
14. Пинаев С. М. Над бездонным провалом в вечность. Русская поэзия
серебряного века. Пособие для старшеклассников и абитуриентов. Ц М., 2001.
15. Поэзия серебряного века в школе: Книга для учителя. / Сост. Е. М.
Болдырева, А. В. Леденев. Ц М., 2001.
16. Русская литература XX века. 11 кл.: Учебник для общеобразовательных
учебных заведений. Ц В 2 ч. Ч.1./ Под ред. Агеносова В. В. Ц М., 1997.
17. Семибратова И. Николай Гумилев // С. Бавин, И. Семибратова. Судьба поэтов
серебряного века. Ц М., 1993. Ц С. 141-155.
18. Скатов Н. Н. О Н. Гумилеве и его поэзии. // Литературная учеба. Ц 1988. Ц
№ 4. Ц С. 177-181.
19. Смирнова Л. А. л. Припомнить всю жестокую, милую жизнь. // Гумилев Н. С.
Избранное. /Сост. Л. А. Смирнова. Ц М., 1989. Ц С. 5-31.
20. Соколов А. Г. История русской литературы конца XIX Ц нач. XX века:
Учебник. Ц М., 1999.
21. Чупринин С. Из твердого камня: Судьба и стихи Н. Гумилева. // Октябрь. Ц
1989. Ц № 2. Ц С. 196-202.
     

     [1] Лукницкая В Николай Гумилев: Жизнь
поэта по материалам домашнего архива Лукницких.. Ц Л., 1990.
     [2] Одоевцева И. В. на берегах Невы. Ц М., 1988.
     [3] Воспоминания о серебряном веке. / Сост. В. Крейд. Ц М., 1993.
     [4] Дудин М. Охотник за песнями мужества:
[О поэзии Гумилева] // Автора. Ц 1987. Ц № 2. Ц С. 116-120.
Корнилов С. И. Сонеты Н. С. Гумилева // Филологические науки. Ц 1999. Ц № 4.
Ц С. 11-19.
Лавренев Б. Поэт цветущего бытия. [О Н. С. Гумилеве] // Звезда Востока. Ц
1988. Ц № 3. Ц С. 148-152.
     [5] Иванов Вяч. Вс. Звездная вспашка
(Поэтический мир Н. С. Гумилева) // Гумилев Н. С. Стихи; Письма о русской
поэзии. Ц М., 1990. Ц С. 5-33.
Смирнова Л. А. л. Припомнить всю жестокую, милую жизнь. // Гумилев С. Н.
Избранное /сост. Л. А. Смирнова. Ц М. 1989. Ц С. 5-31.
     [6] Гумилев Н. С. Избранное. Ц М., 1989. Ц
С. 272. Далее цитируется по этому изданию.
     [7] Неведомская В. Воспоминания о Гумилеве
и Ахматовой // Воспоминания о серебряном веке. / сост., авт. предисл. и
коммент. В. Крейд. Ц М., 1993. Ц С. 252-253.
     [8] Неведомская В. Воспоминания о Гумилеве
и Ахматовой // Воспоминания о серебряном веке. Ц М., 1993. Ц С. 245.
     [9] Одоевцева И. В. на берегах Невы. Ц М., 1988. Ц С. 15-36.
     [10] Там же. Ц С. 21.
     [11] Неведомская В. Воспоминания о
Гумилеве и Ахматовой // Воспоминания о серебряном веке. Ц М., 1993. Ц С. 245.
     [12] Погорелова Б. М. Валерий Брюсов и
его окружение // Воспоминания о серебряном веке. Ц М., 1993. С. 38.
     [13] Меньшико В. Поэт Ц гражданин Гумилев
// Герои и антигерои Отечества. / сост. В. М. Забродин. Ц М., 1992. Ц С. 231.
     [14] С. И. Пинаев. Над бездонным провалом
в вечность. Русская поэзия серебряного века. Пособие для старшеклассников и
абитуриентов. Ц М. Ц 2001. Ц С. 89.
     [15] Неведомская В. Воспоминания о
Гумилеве и Ахматовой // Воспоминания о серебряном веке. Ц М., 1993. Ц С.
247-248.
     [16] Бронгулеев В. В. Африканский дневник
Н. Гумилева // Наше наследие. Ц 1988. Ц № 1. Ц С. 87.
     [17] Цитируется по статье Л. А. Смирновой
л. Припомнить всю жестокую, милую жизнь. // Гумилев Н. С. Избранное. / Сост.
Л. А. Смирново. Ц М., 1989. Ц С. 10.
     [18] Цитируется по статье Л. А. Смирновой
л. Припомнить всю жестокую, милую жизнь. // Гумилев Н. С. Избранное. / Сост.
Л. А. Смирново. Ц М., 1989. Ц С. 12.
     [19] Аполлон. Ц 1910. Ц № 7. Ц С. 40.
     [20] Гумилев Н. Жизнь стиха // Гумилев Н.
С. Стихи; Письма о русской поэзии. / составитель Н. Богомолов. Ц М., 1990.
     [21] Гумилев Н. Теофиль Готье // Аполлон. Ц 1911. Ц № 11. Ц С. 53, 56.
     [22] Конквистадоры (исп. conquistador  Ц
завоеватель), исп. авантюристы отправлявшиеся в Америку после ее открытия (кон.
15в.) и завоевавшие там ряд территорий. Завоевания (Д. Писарро, Ф. Кортеса и
др.) сопровождались истреблением и порабощением коренного населения.
     [23] Поэзия серебряного века в школе:
Книга для учителя. / Сост. Е. М. Болдырева, А. В. Леденев. Ц М., 2001. Ц С. 49.
     [24] Кормилов С. И. Сонеты Н. С. Гумилева
// Филологические науки. Ц 1999. Ц № 4. Ц С. 18.
     [25] И. Панкеев. Посредине странствия
земного. // Гумилев Н. Избранное. / Сост. И. А. Панкеев. Ц М. Ц 1990. Ц С.35.
     [26] Гумилев Н. С. Избранное / Сост. И. А. Панкеев. Ц М., 1990. Ц С. 163.
     [27] Жирмунский В. Г. Теория литературы.
Поэтика. Стилистика. Ц Л., 1977. Ц С. 129.
     [28] Гумилев Н. С. Стихи; Письмо о русской поэзии. Ц М., 1990. Ц С. 320.
     [29] Там же. Ц С. 321.
     [30] Не только географические,
этнографические и предметно-бытовые экзотизмы, но и само слово лизысканный
характерны для лексического строя ранней поэзии Гумилева.
     [31] Маковский С. К. Николай Гумилев. //
Маковский С. К. На Парнасе Серебряного века. Ц М., 2000. Ц С. 292-333.
     [32] Цитируется по книге Маковского С. К.
На Парнасе Серебряного века. Ц М., 2000. Ц С. 299.
     [33] Там же. Ц С. 301.
     [34] Гумилев Н. С. Стихи; Письма о русской поэзии. Ц М., 1990. Ц С. 359.
     [35] Гумилев Н. С. Стихи; Письма о русской поэзии. Ц М., 1990. Ц С. 370.
     [36] Там же. Ц С. 364.
     [37] Маковский С. А. На Парнасе Серебряного века. Ц М., 2000. Ц С. 313-314.