Geum.ru

Проклятая игра клайв баркер перевод с английского Д. Аношина. Ocr денис

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   20   21   22   23   24   25   26   27   28

70


Уайтхед не боялся умереть; он просто боялся, что, умирая, он может обнаружить, что не пожил достаточно. Именно это его беспокоило, когда он увидел Мамуляна в прихожей номера в пентхаузе, и это все еще мучило его, когда они уселись в кресла у окна, откуда доносилось жужжание моторов с автострады.

- Не надо больше бегать, Джо, - сказал Мамулян.

Уайтхед промолчал. Он взял большую вазу первосортной клубники Галифакса из угла комнаты, затем вернулся к креслу. Исследуя пальцами специалиста ягоды в вазе, он выбрал наиболее аппетитную клубнику и начал обгрызать ее.

Европеец наблюдал за ним, не проявляя никаких намеков на свои мысли. С погоней было покончено, теперь, перед завершением, он полагал, они могли бы немного поговорить о старых временах. Но он не знал, с чего начать.

- Скажи мне, - проговорил Уайтхед, высасывая мякоть ягоды, - ты принес с собой колоду?

Мамулян удивленно взглянул на него.

- Я имею в виду карты, - пояснил Уайтхед.

- Конечно, - ответил Европеец. - Я всегда ношу их с собой.

- А эти милые ребята играют? - он махнул в сторону Чэда и Тома, стоявших у окна.

- Мы пришли для Потопа, - сказал Чэд.

Бровь старика приподнялась.

- Что ты им наговорил? - спросил он Европейца.

- Это все их собственная воля, - ответил Мамулян.

- Мир подходит к концу, - сказал Чэд, любовно укладывая свои волосы и вглядываясь через окно на дорогу, повернувшись спиной к обоим старикам. - Вы не знали?

- Правда? - сказал Уайтхед.

- Неправые будут смыты.

Старик поставил свою вазу с клубникой.

- А кто будет судить? - спросил он. Чэд оставил свою прическу в покое.

- Бог на Небесах, - ответил он.

- А не сыграть ли нам на это? - поинтересовался Уайтхед. Чэд повернулся, чтобы озадаченно взглянуть на вопрошавшего, но вопрос был не к нему, а к Европейцу.

- Нет, - ответил Мамулян.

- Ради старых времен, - настаивал Уайтхед. - Всего лишь игра.

- Твоя страсть к игре могла бы впечатлить меня. Пилигрим, если бы она не была явной попыткой отсрочки.

- Так ты не будешь играть?

Глаза Мамуляна блеснули. Он почти улыбнулся, когда сказал:

- Да. Конечно, я буду играть.

- Там за дверью, в спальне, стоит стол. Ты не хочешь отправить одного из своих пажей принести его?

- Не пажей.

- Слишком стар для этого, а?

- Богобоязненные люди, они оба. Чего нельзя сказать о тебе.

- Ну это всегда было моей проблемой, - сказал Уайтхед, с ухмылкой оценивая остроту. Все было словно в старые добрые времена - обмен колкостями, мрачновато-сладкими ироническими замечаниями, мудростями присутствовал в каждом моменте, когда они были вместе, и слова маскировали глубину чувств, которая смутила бы поэта.

- Ты не принесешь стол? - попросил Мамулян Чэда. Тот не шевельнулся. Его начинала интересовать борьба желаний между этими двумя людьми. Значение всего этого он не понимал, однако в комнате безошибочно угадывалось напряжение. Что-то ужасающее было на горизонте: может быть, волна; может быть, нет.

- Ты принеси, - сказал он Тому, сам он не мог отрывать глаз от состязающихся ни на мгновение. Том, радостный от того, что может очистить свой разум от сомнений, подчинился.

Чэд ослабил галстук, что для него было то же, что обнажиться догола. Он безупречно улыбнулся Мамуляну.

- Вы ведь собираетесь убить его, так? - спросил он.

- А ты что думаешь? - ответил Европеец.

- Что он такое? Антихрист?

Уайтхед хмыкнул от удовольствия, которое ему доставила эта идея.

- Так ты сказал... - с упреком он обратился к Европейцу.

- Это так? - торопил Чэд. - Скажите мне. Я смогу принять правду.

- Я еще хуже, чем это, мальчик, - сказал Уайтхед.

- Хуже?

- Хочешь клубники? - Уайтхед поднял вазу и протянул ему. Чэд бросил взгляд на Мамуляна.

- Он не отравил ее, - уверил его Европеец.

- Она свежая. Возьми. Уйди за дверь и оставь нас с миром.

Вернулся Том с маленьким столиком. Он поставил его посредине комнаты.

- Если вы сходите в ванную, - сказал Уайтхед, - то найдете там изобилие всяких напитков. В основном, водки. И немного коньяка тоже, я думаю.

- Мы не пьем, - сказал Том.

- Сделайте исключение, - ответил Уайтхед.

- Почему нет? - сказал Чэд, его губы были перепачканы в клубнике, по подбородку тек сок. - Это же конец света, верно?

- Верно, - кивая, сказал Уайтхед. - Так что можете идти, пить, есть и забавляться друг с другом.

Том уставился на Уайтхеда, который смотрел на него с притворным сожалением.

- Прошу прощенья, так вам не позволяют даже мастурбировать?

Том издал звук отвращения и вышел из комнаты.

- Твой напарник чего-то приуныл, - сказал Чэду Уайтхед. - Давай, бери оставшуюся клубнику. Искуси его.

Чэд так и не понял, насмехаются над ним или нет, но взял вазу и пошел вслед за Томом.

- Ты скоро умрешь, - отрывисто сказал он Уайтхеду и закрыл за собой дверь.

Мамулян разложил на столе колоду карт. Это не были порнографические карты - он сжег их на Калибан-стрит, вместе с несколькими книгами. Карты на столе были старше тех на много веков. Их масти были разрисованы от руки, рисунки старших карт были грубо вычерчены.

- Правда? - спросил Уайтхед о последних словах Чэда.

- Что?

- Насчет смерти.

- Прошу тебя. Пилигрим...

- Джозеф. Называй меня Джозеф, как всегда.

- ...разделим это на двоих.

- Я хочу жить.

- Конечно, хочешь.

- То, что произошло между нами - это ведь не причинило тебе вреда, разве нет?

Мамулян протянул карты Уайтхеду, чтобы тот перемешал, но когда предложение было проигнорировано, он сделал это сам, перемешав карты здоровой рукой.

- Ну так как?

- Нет, - ответил Европеец. - По правде, нет.

- Тогда в чем дело? Зачем вредить мне!

- Ты ошибаешься относительно моих мотивов. Пилигрим. Я пришел сюда не для того, чтобы мстить.

- Тогда зачем?

Мамулян принялся сдавать карты для "очка".

- Чтобы закончить нашу сделку. Тебе так сложно это уяснить?

- Я не заключал сделок.

- Ты обжуливал меня, Джозеф, почти всю свою жизнь. Ты вышвырнул меня прочь, когда я уже не был тебе нужен, и оставил меня подыхать. Я прощаю тебе все это. Это в прошлом. Но смерть, Джозеф, - он закончил раздачу, - она в будущем. В близком будущем. И я не буду один, когда отправлюсь туда.

- Я принес свои извинения. Если тебе нужны действия покаяния, назови их.

- Нет.

- Тебе нужны мои яйца? Мои глаза? Возьми их!

- Играй, Пилигрим.

Уайтхед встал.

- Я не хочу играть!

- Но ты просил.

Уайтхед взглянул на карты, разложенные на столе.

- Вот так ты меня и заполучил, - тихо сказал он. - Этой гребаной игрой.

- Сядь, Пилигрим.

- Заставил меня мучиться страданиями проклятых.

- Разве? - В голос Мамуляна вплелось сочувствие. - Ты правда мучился? Если так, то мне действительно очень жаль. Смысл искушения в том, что некоторые вещи стоят своей цены.

- Ты Дьявол?

- Ты же знаешь, что нет, - сказал Мамулян, морщась от этой новой мелодрамы. - Каждый человек - свой собственный Мефистофель, ты не думаешь? Если бы не появился я, ты заключил бы сделку с какой-нибудь другой силой. И получил бы свое состояние, своих женщин и свою клубнику. И все эти мучения, от которых я тебя заставил страдать.

Уайтхед слушал, как иронизировал этот мягкий голос. Конечно же, он не страдал - он прожил жизнь удовольствий. Мамулян прочитал эти мысли на его лице.

- Если бы я действительно хотел, чтобы ты мучился, - раздельно проговорил он, - Я бы получил это сомнительное удовольствие много лет назад. И ты знаешь об этом.

Уайтхед кивнул. Свеча, которую сейчас Европеец поставил рядом с розданными картами, дрогнула.

- То, чего я хочу от тебя, намного более постоянно, чем страдание, - сказал Мамулян. - Теперь играй. У меня зудят пальцы.


71


Марти вышел из машины и постоял несколько секунд, глядя на угрожающую громаду отеля "Обитель Демонов". Свет, почти неразличимый во тьме, мерцал в одном из окон верхнего этажа. Второй раз за сегодняшний день, он отправлялся в отель через пустырь; его била дрожь. Кэрис не вступала с ним в контакт с того момента, как он отправился сюда. Он не вторгался в ее молчание - было слишком много возможных причин. И ни одна из них не была приятной для него.

Когда он подошел к передней двери, он заметил, что она взломана. По крайней мере, он может войти нормально вместо того, чтобы карабкаться по пожарной лестнице. Он переступил через набросанные доски и прошел через огромный дверной проем в фойе, остановившись, чтобы дать глазам время освоиться в темноте, прежде чем начать осторожно подниматься по обгоревшей лестнице. Во мраке каждый звук, который он издавал, казался выстрелом в похоронной, шокирующей тишине. Пытаясь ступать как можно тише, он начал подъем - лестница хранила слишком много сюрпризов, чтобы сохранить полную тишину. Он был уверен, что Европеец слышит его и готовится вдохнуть в него убийственную пустоту.

Когда он добрался до того места, куда он входил с пожарной лестницы, ему стало намного легче ориентироваться. И только когда он добрался до покрытого коврами пола, он вспомнил, что идет без хоть какого-нибудь оружия или плана, пусть самого примитивного, как вырвать Кэрис. Все, на что он мог надеяться, это то, что она больше не была важным элементом в повестке дня Европейца, что ее могут упустить из вида на несколько жизненно важных мгновений. Ступив на последний этаж, он уловил свое отражение в одном из зеркал холла - худой, небритый, на лице все еще оставались следы крови, на рубашке тоже кровяные потеки - он выглядел, как лунатик. Отражение настолько точно передавало его внутреннее состояние - отчаянное, варварское отражение, - что это придало ему смелости. Он и его отражение были согласны: он сошел с ума.


***


Только второй раз за всю их долгую связь они сидели друг напротив друга и играли в "очко". Игра была неоднозначной - они были, как казалось, более равны сейчас, чем были тогда, сорок лет назад, на площади Мюрановского. И пока они играли, они разговаривали. Беседа была совершенно спокойной и недраматичной - о Иванджелине, о недавнем падении рынка, об Америке и, даже, с течением игры, о Варшаве.

- Ты возвращался когда-нибудь? - спросил Уайтхед.

Европеец кивнул головой.

- Это ужас, что они наделали.

- Немцы?

- Планировщики города.

Они продолжали играть. Карты перемешивались и раздавались снова, перемешивались и раздавались. Пламя свечи дрожало от легкого дуновения, возникавшего от их движений. Игра шла сначала так, после - иначе. Разговор угасал и начинался снова - незначительный, почти банальный. Казалось, в эти последние минуты вместе - когда им нужно было сказать так много друг другу - они не говорили ничего значительного из страха, что поток может хлынуть рекой. Только однажды болтовня показала свой истинный характер - вырастая за считанные секунды из простого замечания в метафизику.

- Мне кажется, ты жулишь, - легко заметил Европеец.

- Ты бы знал, если бы это было так. Все трюки, которые я использую, твои.

- О, ну брось.

- Правда. Все, что я узнал о мухлеже, я узнал от тебя.

Европеец казался почти угасшим.

- Даже сейчас, - сказал Уайтхед.

- Что даже сейчас?

- Ты все еще мухлюешь, правда? Ты не можешь быть жив в твоем возрасте.

- Это так.

- Ты выглядишь так же, как и тогда, в Варшаве, скажи, что нет. Сколько тебе лет? Сто? Сто пятьдесят?

- Больше.

- И что это сделало с тобой? Ты еще больше напуган, чем я. Тебе нужен кто-то, кого ты будешь держать за руку, когда умрешь, и ты выбрал меня.

- Вместе мы могли бы никогда не умереть.

- А?

- Мы могли бы основать миры.

- Сомневаюсь.

Мамулян вздохнул:

- Все это была жажда? С самого начала?

- В основном.

- Тебе никогда не было никакого дела до смысла во всем этом.

- Смысла? Ни в чем нет смысла. Ты сказал мне сам: первый урок. Все это - лишь шанс.

Европеец бросил карты, проиграв.

- ...да... - сказал он.

- Еще партию? - предложил Уайтхед.

- Только одну. Затем нам уже действительно будет пора идти.


***


Наверху лестницы Марти остановился. Дверь номера Уайтхеда была слегка приоткрыта. Он не имел никакого представления о расположении комнат за ней: два номера, которые он изучил, были совершенно не похожи друг на друга, и он не мог представить себе планировку этого номера, по планировке остальных. Он вновь вернулся к своему недавнему разговору с Уайтхедом. Когда он закончился, у него осталось слабое впечатление о том, что старик прошел совсем небольшое расстояние до внутренней двери, которую закрыл, положив этим конец беседе. Тогда это должен быть длинный коридор с комнатами.

Гадать было бесполезно: стоя здесь и перемешивая свои сомнения, он только усиливал свое нервное возбуждение. Он должен действовать.

Перед самой дверью он остановился снова. Изнутри доносилось бормотание голосов, однако оно было приглушенным, словно говорящие находились за закрытыми дверьми. Он прикоснулся кончиками пальцев к двери номера и мягко толкнул ее. Она приоткрылась еще на несколько дюймов и он заглянул внутрь. Как он и предполагал, перед ним был пустой коридор, в который выходили четыре двери. Три были закрыты, одна - слегка приоткрыта. Из-за одной из закрытых дверей доносились голоса, которые он слышал. Он сосредоточился, пытаясь уловить смысл разговора, но смог расслышать только несколько отдельных слов. Однако говорящих он узнал: один был Уайтхед, другой Мамулян. Тон беседы был также очевиден - цивилизованный разговор двух джентльменов.

В который раз он пожалел, что не обладает способностью найти Кэрис так, как она находила его: отыскать ее только с помощью одного только мозга и обсудить наилучшие возможности побега. Если бы это было возможно, тогда дело было бы только за одним - впрочем, как и в любом случае, - везением.

Крадучись он прошел по коридору к первой закрытой двери и осторожно приоткрыл ее. Хотя дверной замок издал негромкий щелчок, голоса в дальней комнате продолжали свое бормотание, не подозревая о его присутствии. Комната, в которую он заглянул, оказалось всего лишь гардеробом. Он закрыл дверь и продвинулся вперед еще на несколько ярдов по покрытому ковром коридору. Из открытой двери до него донеслась звуки движения, затем звяканье стаканов. Тень от свечи, отбрасываемая кем-то изнутри, плясала на стене. Он стоял абсолютно неподвижно, не желая отступить ни на шаг, зайдя уже слишком далеко. Голоса выплывали из приоткрытой комнаты.

- Черт побери, Чэд, - говорящий, казалось, был готов расплакаться. - Какого хера мы здесь делаем? Я не понимаю.

Слова были встречены смехом.

- Тебе и не нужно понимать. Мы здесь для Божьей работы, Томми. Выпей.

- Должно произойти что-то ужасное, - сказал Том.

- Точно, как дерьмо, - ответил Чэд. - А почему, ты думаешь, мы здесь? Теперь пей.

Марти быстро идентифицировал эту пару. Они находились здесь для Божьей работы, включая убийство. Он видел их, покупающих мороженое в свете полуденного солнца, - их окровавленные ножи были аккуратно спрятаны. Страх, однако, пересилил желание немедленно отомстить. Тогда у него было бы довольно мало шансов выбраться отсюда живым.

Оставалась еще одна дверь, которую нужно было исследовать, - прямо напротив комнаты, занимаемой молодыми американцами. Чтобы проверить ее, ему пришлось бы пройти перед открытой дверью. Ленивый голос зазвучал снова.

- У тебя такой вид, словно тебя сейчас вырвет.

- Почему бы тебе не оставить меня в покое? - ответил другой. Казалось - или Марти просто хотелось так думать? - он собирается уйти. Затем последовал безошибочный звук рвоты. Марти затаил дыхание. Придет ли другой юноша на помощь своему приятелю? Он молился, чтобы это было так.

- Ты как, Томми? - Голос удалился, будто бы говорящий передвинулся. Да, он отошел от двери. Не дыша, Марти мягко отделился от стены, открыл последнюю дверь и закрыл ее за собой.


***


Комната, в которую он вошел, не была большой, но была почти полностью погружена в темноту. При слабом свете он разглядел фигуру, лежавшую скрючившись на полу. Это была Кэрис. Она спала, ее дыхание было мягким и ритмичным.

Он подошел к ней. Как ее разбудить - это был вопрос. За следующей дверью, через стену, был Европеец. Если она издаст хотя бы легкий звук, когда он растормошит ее, он, конечно, услышит. А если он не услышит, то услышат американцы.

Он опустился на четвереньки и мягко закрыл ладонью ей рот, затем потряс ее за плечо. Она, казалось, не хотела просыпаться. Сонно нахмурившись, она пробормотала что-то типа протеста. Он нагнулся ближе и рискнул прошептать ей на ухо ее имя. Это произвело эффект. Ее глаза широко, словно у удивленного ребенка, раскрылись, ее рот попытался издать крик под его ладонью. Узнавание пришло за несколько мгновений до того, как она попробовала вскрикнуть.

Он убрал руку. Приветственной улыбки не было, лицо ее было бледным и уставшим, однако в знак приветствия она прикоснулась кончиками пальцев к его губам.

Из-за соседней двери послышался шум. Спокойные голоса повысились во взаимных упреках, перевернулась мебель. Мамулян звал Чэда. В ответ послышались шаги из ванной.

Проклятье. Для тактических раздумий не было времени. Они должны были использовать подвернувшуюся возможность, хорошую или плохую. Он рывком поднял Кэрис на ноги и подошел к двери. Когда он повернул ручку, он обернулся через плечо, чтобы удостовериться, что Кэрис следует за ним, но увидел ужас, написанный на ее лице. Он повернулся обратно к двери и причина - Св. Томас с блестящим от блевотины подбородком - стоял прямо напротив. Он, очевидно, был так же удивлен, увидев Марти, как и сам Марти. Используя его замешательство, Марти шагнул в холл и толкнул его в грудь. Американец повалился назад, издав крик "Чэд!", ввалился в открытую противоположную дверь и опрокинул вазу с клубникой. Ягоды посыпались под ноги.

Марти обогнул дверь гардеробной и выскочил в холл, но американец быстро восстановил равновесие и потянулся, чтобы схватить его сзади за рубашку. Попытка оказалась успешной, это задержало Марти, и когда он повернулся, чтобы оттолкнуть схватившую его руку, он заметил, как второй американец появился из комнаты. В его глазах, остановившихся на Марти, была пугающая безмятежность.

- Беги! - крикнул он Кэрис, но блондин остановил ее, когда она выскочила в коридор, толкнув ее обратно, после чего она отлетела назад с криком "Нет!", а он продолжил движение к Марти. "Держи ее", - скомандовал он своему компаньону, когда тот отпустил Марти. Том шагнул к Кэрис, скрывшись из поля зрения, послышались звуки борьбы, но у Марти не было времени разобраться в этом, поскольку Чэд согнул его ударом в живот. Марти, удивленный внезапной атакой и не готовый к боли, взвыл и повалился назад к входной двери номера, захлопывая ее. Блондин двинулся к нему по коридору, и сквозь кровавую пелену, застилавшую его глаза, Марти сумел увидеть второй удар, прежде чем тот достиг цели. Третьего и четвертого удара он не увидел. Не было времени подняться или перевести дыхание между ударами рук и ног. Вскормленный кукурузой парень, колотивший его, был гибким и сильным, не ровня Марти. Тщетно он пытался перехватить ногу. Он так чертовски устал и изможден. У него снова пошла носом кровь, а безмятежные глаза четко реагировали на каждое его движение, пока кулаки молотили по его телу. Глаза были столь спокойны, что, казалось, они принадлежат молящемуся.

Мамулян вышел из комнаты, где велась игра, оставив Пилигрима с его слезами. Он сделал все, о чем просил старик, - они сыграли пару игр ради старого доброго времени. Но сейчас с уступками было покончено. И что это был за хаос в коридоре - бесформенная куча у входной двери, кровь, размазанная по стенам? А, так это Штраусс. Почему-то Европеец ожидал прибытия опоздавших на этот праздник, но кто это будет, он не мог предугадать. Он осмотрел коридор, оценивая нанесенный урон, со вздохом опуская взгляд на изуродованное, залитое кровью лицо. Св. Чэд с окровавленными кулаками немного взмок - запах, исходивший от молодого льва, был сладким.

- Он чуть было не сбежал, - сказал Святой.

- Действительно, - ответил Европеец, жестом указывая юноше, чтобы тот освободил ему место.

Упавший на пол Марти поднял затуманенный взгляд на Последнего Европейца. Казалось, воздух между ними искрился. Марти ждал. Конечно, смертельный удар последует незамедлительно. Но ничего не было, кроме взгляда ничего не выражающих глаз. Даже в своем поломанном состоянии Марти видел трагедию, написанную на маске лица Мамуляна. Оно больше не приводило его в состояние ужаса - лишь зачаровывало. Этот человек был источником той ничтожности, которую он едва пережил на Калибан-стрит. Разве это был не призрак - этот серый воздух, клубящийся в его глазницах, вырывавшийся из его ноздрей и губ, словно бы огонь горел под его черепной коробкой?

В комнате, где он и Европеец играли в карты, Уайтхед метнулся к подушке своей импровизированной кровати. Сунув руку по подушку он вытащил спрятанный там пистолет, прокрался через дополнительную гардеробную и спрятался за гардеробом. Отсюда он мог видеть Св. Чэда и Томаса, стоящих в холле, наблюдающих за происходящим у входной двери. Оба были слишком увлечены своей ролью гладиаторов, чтобы заметить его в темной комнате.

- Он мертв?.. - издалека спросил Том.

- Как знать? - расслышал Уайтхед ответ Мамуляна. - Уберите его с дороги в ванную.

Уайтхед смотрел, как безжизненное тело Штраусса пронесли мимо двери в противоположную комнату. Мамулян повернулся к Кэрис.

- Ты привела его сюда, - сказал он.

Она не ответила. Рука Уайтхеда, державшая пистолет, дрожала. Оттуда, где он стоял, Мамулян представлял собой легкую мишень, разве что Кэрис стояла на пути. Если выстрелить ей в спину, пройдет ли пуля сквозь нее в Европейца? Мысль, хоть и отвратительная, должна была быть рассмотрена - сейчас главным вопросом было выживание. Но секундное замешательство, и возможность упущена. Европеец повел Кэрис к комнате, где раньше шла игра, и скрылся. Неважно - он очистил путь к бегству.

Он выскользнул из укрытия и подкрался к двери гардеробной. Когда он шагнул в коридор, он услышал голос Мамуляна: "Джозеф?" Уайтхед побежал к двери, зная, что возможность спасения без насилия была тонка, как паутинка. Он схватил ручку и повернул ее.

- Джозеф, - произнес голос позади него.

Рука Уайтхеда замерла, когда он почувствовал, как невидимые пальцы надавили на его затылок. Он заставил себя проигнорировать давление и налег на ручку. Она провернулась в его вспотевшей ладони. Мысль, дышавшая ему в затылок, сжалась кольцом вокруг его позвоночника - безошибочная угроза. "Что ж, - подумал он, - свой шанс я упустил". Он отпустил дверную ручку и медленно повернулся лицом к картежнику. Тот стоял в конце коридора, который сейчас начинал казаться темным продолжением туннеля, уходящего в глаза Мамуляна. Такие мощные иллюзии, но, всего лишь иллюзии. Он сопротивлялся им достаточно долго, чтобы распознавать их фальшь. Уайтхед поднял пистолет и направил его на Европейца. Не давая картежнику еще одного момента, чтобы смутить его, он выстрелил. Первый выстрел попал Мамуляну в грудь, второй - в живот. Недоумение отразилось на лице Европейца. Кровь хлынула из ран, заливая рубашку. Однако он не упал. Вместо этого, голосом, настолько обычным, что, казалось, в него никто не стрелял, он произнес: "Ты хочешь выйти наружу. Пилигрим?"

Позади Уайтхеда дверная ручка начала дрожать.

- Ты этого хочешь? - требовательно повторил Мамулян, - выйти отсюда?

- Да.

- Тогда иди.

Уайтхед отошел от двери, которая распахнулась с такой зверской силой, что ее ручка воткнулась в стену коридора. Старик отвернулся от Мамуляна, чтобы убежать, но перед тем, как он сделал шаг, свет из коридора был высосан кромешной тьмой по ту сторону двери, и, к своему ужасу, Уайтхед осознал, что за порогом отель исчезал: не было ни ковров, ни зеркал, ни лестниц, ведущих в другой мир. Только жуткое безмолвие, в котором он бродил полжизни назад: площадь и темное небо с дрожащими звездами.

- Выходи, - пригласил его Европеец. - Это ждало тебя все эти годы. Давай! Иди!

Пол под ногами Уайтхеда, казалось, стал скользким, - он чувствовал, как скользит к прошлому. Его лицо обдувал мягкий ветер, летящий навстречу по коридору. Он пах весной. Вислой, несущейся к морю в десяти минутах ходьбы отсюда, цветами. Конечно, он пах цветами. То, что он по ошибке принял за звезды, было на самом деле лепестками, белыми лепестками, которые нес ему ветер. Вид лепестков был слишком очевидным, чтобы игнорировать их, они вели его обратно в эту великую ночь, когда в течение нескольких блестящих часов ему был обещан целый мир. Лишь только он позволил своим чувствам ощутить ночь, перед ним появилось дерево, необыкновенное, как он всегда и представлял его, слегка покачивающее своей белой верхушкой. Кто-то мелькнул в тени его ветвей, сгибающихся под тяжестью цветов, малейшее движение влекло за собой новый каскад лепестков.

Его возбужденное сознание попыталось в последний раз ухватиться за реальность существования отеля - он протянул руку, чтобы дотронуться до двери номера, но рука потонула в темноте. Всматриваться не было времени. Тот, кто подсматривал из-за ветвей, уже выбирался из их укрытия. "Дежа вю" нахлынуло на Уайтхеда - за исключением того, что, когда он в первый раз был здесь, он смог разглядеть только мельком человека под деревом. На этот раз прячущийся часовой показался целиком. С приветственной улыбкой лейтенант Константин Васильев показал свое обожженное лицо человеку, пришедшему из будущего. Сегодня Васильев не потащится на свидание с мертвой женщиной, сегодня он обнимет Вора, который постарел, обзавелся кустистыми бровями и бородой, но чье присутствие здесь он ждал всю свою жизнь.

- Мы уж думали, что ты никогда не придешь, - сказал Васильев. Он отодвинул ветку в сторону и полностью вышел на свет этой фантастической ночи. Он был горд, демонстрируя себя, хотя его волосы полностью сгорели, его лицо было красно-черным, тело было прострелено в нескольких местах. Его брюки были расстегнуты, член напряжен. Возможно, чуть позже, они оба отправятся к его любовнице, он и вор. Выпьют водки, как старые друзья. Он ухмыльнулся Уайтхеду: - Я говорил им, что ты придешь в конце концов. Я знал, что придешь. Чтобы снова увидеть нас.

Уайтхед поднял пистолет, который все еще держал в руке, и выстрелил в лейтенанта. Видение не исчезло от этого насильственного акта, однако, слегка качнулось. Крики - на русском языке - послышались со всех концов площади.

- Ну посмотри, что ты наделал, - сказал Васильев. - Сейчас сбегутся солдаты.

Вор осознал свою ошибку. Он никогда не пользовался оружием после наступления комендантского часа - это было прямым приглашением к аресту. Он слышал, как топот сапог приближается к нему.

- Нам надо поспешить, - заторопил его лейтенант, небрежно выплевывая пулю, которую он держал в зубах.

- Я не пойду с тобой, - сказал Уайтхед.

- Но мы ждали так долго, - ответил Васильев и тряхнул ветку, как сигнал к последующим действиям. Дерево подняло ветви, как невеста, сбрасывая свое приданое из лепестков. В течение минут ничего не было видно от вихря лепестков. Когда они стали оседать, усеивая землю вокруг, он начал различать знакомые лица, ожидавшие его под ветвями. Люди, которые в разные годы приходили на этот пустырь, к этому дереву, которых Васильев забирал под него, и они гнили и стенали там. Иванджелина была среди них, ее раны, так аккуратно скрытые, когда она лежала в своем гробу, сейчас были совершенно открыты. Она не улыбалась, она раскрывала ему свои объятия, ее губы произнесли его имя - "Джойо", - когда она шагнула вперед. За ней был Билл Той, одетый в вечерний костюм, как для "Академии". Его глаза кровоточили. Рядом с ним с лицом, ободранным от губ до бровей, стояла женщина в ночной рубашке. Были и другие, некоторых он узнавал, большинство нет. Женщина, которая привела его к картежнику, тоже была здесь, с обнаженной грудью, как он и помнил. Ее улыбка была так же ужасна, как тогда. Здесь были и солдаты, те, которые, как и Васильев, проиграли Мамуляну. На одном, изрешеченном пулями, была юбка. Из ее складок, появился нос. Сол - или его прогнивший скелет - принюхивался к своему старому хозяину и ворчал.

- Видишь, как давно мы ждем? - сказал Васильев. Потерянные лица все смотрели на Уайтхеда, их рты были открыты. Но никто ни издавал ни звука.

- Я ничем не могу помочь вам.

- Мы хотим успокоиться, - сказал лейтенант.

- Так идите.

- Мы не можем без тебя. Он не умрет без тебя.

И наконец вор все понял. Это пространство, которое он видел в сауне в Убежище, существовало внутри Европейца. Эти призраки были созданиями, которые он поглотил. Иванджелина! Даже она. Они, их полуразрушенные останки, ждали в этой пустыне между жизнью и смертью, пока Мамуляна не затошнит от существования и он не ляжет и не умрет. Тогда и они, наверное, обретут свою свободу. До тех пор их лица будут демонстрировать ему свое беззвучное "О", меланхолически-печальный облик.

Вор покачал головой.

- Нет, - сказал он.

Он не отдаст свое дыхание. Даже ради целого сада деревьев и целой нации отчаявшихся лиц. Он повернулся спиной к площади Мюрановского и ее жалобным призракам. Солдаты кричали уже совсем близко, скоро они будут уже здесь. Он отвернулся к отелю. Коридор верхнего этажа был все еще здесь, за порогом разбомбленного дома - нереальное совмещение руин и роскоши. Он направился к нему по булыжнику площади, игнорируя приказания солдат остановиться. Крики Васильева были, однако, громче. "Ублюдок!", - неслось ему вслед. Вор отбросил его вопли и шагнул с площади обратно в тепло холла, подняв сразу же пистолет.

- Старенькие новости, - сказал он. - Ими ты не испугаешь меня. - Мамулян все еще стоял в другом конце коридора: минуты, которые вор провел на площади, казалось, пролетели здесь незаметно.

- Я не боюсь! - выкрикнул Уайтхед. - Ты слышишь, ты, бездушный ублюдок? Я не боюсь!

Он выстрелил снова, на этот раз в голову Европейца. Этот выстрел попал ему в щеку. Потекла кровь. Перед тем, как Уайтхед смог бы выстрелить еще раз, Мамулян ответил.

- Нет предела, - дрожащим голосом произнес он, - для того, что я должен сделать!

Его мысль схватила вора за горло и сжала. Старик задергался в конвульсиях, пистолет выпал из его руки, мочевой пузырь и кишки отказали ему в повиновении. Сзади него на площади призраки зааплодировали. Дерево встряхнулось так неистово, что те несколько соцветий, которые еще оставались на нем, были сметены воздухом. Некоторые из них полетели сквозь дверь, преодолевая порог прошлого и настоящего, как снежные хлопья. Уайтхед отлетел к стене. Краем глаза он увидел Иванджелину, плюющую в него кровью. Он начал сползать по стене, тело его извивалось, словно в муках невыносимой боли. Одно слово просочилось сквозь его стиснутые челюсти:

- Нет!

На полу ванной Марти расслышал отказ. Он попытался пошевелиться, но его сознание было слишком замутнено, а избитое тело слишком болело. Держась за ванну, ему удалось подняться на колени. О нем явно забыли - его роль в процедуре была чисто комическим разнообразием. Он попытался встать, но его нижние конечности не слушались, они подогнулись и он упал снова, чувствуя, каждый синяк как два.

В холле Уайтхед, свалившись на четвереньки, нес околесицу. Европеец направился к нему, чтобы нанести последний милосердный удар, но вмешалась Кэрис.

- Оставь его, - сказала она.

Обезумевший Мамулян повернулся к ней. Кровь одинокой струйкой бежала по его щеке.

- Ты тоже, - прошептал он. - Нет предела.

Кэрис попятилась в комнату. Свеча на столе начала ярко вспыхивать и пульсирующее пламя становилось белым и плотным. Европеец смотрел на Кэрис голодными глазами. Его мучила жажда - инстинктивная реакция на потерю крови, и все, что он видел в ней, - это пищу. Как вор, жадный до еще одной клубники, хотя его живот уже был полон.

- Я знаю, кто ты такой, - сказала Кэрис, смотря на него в упор.

В ванной Марти услышал ее слова. "Глупо, - подумал он, говорить ему это".

- Я знаю, что ты сделал.

Дымчатые глаза Европейца расширились.

- Ты никто, - заговорила девушка. - Ты просто солдат, который встретил монаха и задушил его во сне. Что ты сделал такого, чем можешь гордиться? - Яростно бросала она ему в лицо. - Ты никто! Никто и ничто!

Он протянул руку, чтобы схватить ее. Она обежала вокруг карточного стола, но он отшвырнул его - карты рассыпались по полу - и поймал ее. Его рука, как громадная пиявка, присосалась к ее руке, вытягивая кровь и отдавая только пустоту, только бесцельную тьму. Он снова был Архитектором ее снов.

- Боже, помоги мне, - задыхаясь прошептала она. Ее чувства рушились и серая масса потоком заполняла их место. Он вырвал ее из ее тела одним наглым движением и поместил ее в себя, отпустив оболочку, которая упала на пол рядом с перевернутым карточным столиком. Он оттер губы тыльной стороной ладони и взглянул на евангелистов. Они стояли в дверном проеме, уставясь на него. Его тошнило от собственной жадности. Она была внутри его - вся целиком, - и этого было слишком много. И святые еще портили все дело, глядя на него, как будто он был чем-то отвратительным, у темноволосого дрожала голова.

- Ты убил ее, - сказал он. - Ты убил ее.

Европеец отвернулся от обвинений, его организм закипал. Он уперся в стену локтем и предплечьем, как пьяный, собирающийся поблевать. Ее присутствие в нем было мучением. Оно не успокаивалось, а нарастало и нарастало. И ее бурление вызвало еще большее: Штраусс, прорывающий его кишки; собаки у его ног; отворенная кровь и дым; и, затем дальше, намного дальше этих нескольких ужасающих месяцев, - другие испытания: двор и снег, и звездный свет, и женщины, и голод, постоянный голод. И к тому же на своей спине он постоянно ощущал взгляды христиан.

Один из них заговорил - блондин, которого он мог бы захотеть чуть позже. Он, и она, и все они.

- И это все? - потребовал ответа Чэд. - И это все, ты, гребаный лгун? Ты обещал нам Потоп!

Европеец прижал ладонь ко рту, чтобы остановить выходящий дым и представил волну, перекатывающуюся через отель, через город, обрушивающуюся на Европу и смывающую ее целиком с лица земли.

- Не искушайте меня, - сказал он.