Золотой дождь джон гришем перевод с английского: М. Тугушевa (гл. 1-26), А. Санин (гл. 27-53). Ocr tymond Анонс
| Вид материала | Документы |
- Камера джон гришем перевод с английского Ю. Кирьяка. Ocr tymond Анонс, 6452.48kb.
- Завещание джон гришем перевод с английского И. Я. Доронина. Ocr tymond Анонс, 5160.59kb.
- Галили клайв баркер перевод с английского Е. Болыпелапова и Т. Кадачигова. Перевод, 8625.28kb.
- Верный садовник джон ле карре перевод с английского В. Вебера Анонс, 5260.5kb.
- Перевод с английского под редакцией Я. А. Рубакина ocr козлов, 6069.44kb.
- Влюбленный шекспир энтони берджесс перевод с английского А. И. Коршунова. Ocr бычков, 3065.29kb.
- Erich Fromm "To Have Or to Be?", 2656.93kb.
- Игра мистера рипли patricia Highsmith "Ripley's Game" Перевод с английского И. А. Богданова, 3159.87kb.
- Проклятая игра клайв баркер перевод с английского Д. Аношина. Ocr денис, 5278.8kb.
- А. Конан-Дойль новоеоткровени е перевод с английского Йога Рàманантáты, 2314.23kb.
Дек любит борьбу, любит привлекать к ответу, особенно если при этом можно накопать много грязи во время приглушенных разговоров по телефону с анонимными кротами. Я сообщаю ему несколько подробностей относительно Келли и Клиффа Райкеров, и меньше чем через час он проскальзывает в мой кабинет с горделивой усмешкой на устах.
Он читает записи:
- Три дня назад Келли Райкер поступила в больницу Святого Петра в полночь - должен добавить - с рядом травм.
Кто-то из соседей вызвал в ее квартиру полицию. Соседи заявили, что происходит очень сильный семейный скандал. Полицейские нашли Келли избитой до полусмерти, на диване в ее норе. Клифф Райкер был пьян, очень возбужден и сначала хотел угостить полицейских так же, как до этого жену. Он действовал алюминиевой бейсбольной битой, очевидно, его любимым видом оружия. Его быстро утихомирили, арестовали, обвинили в оскорблении насильственным действием и увезли. Ее же в карете "скорой помощи" доставили в больницу.
Она сделала краткое заявление, из которого следовало, что он явился домой пьяный после матча, последовала глупая перебранка, они стали драться, и этот матч он выиграл. Она сказала, что он дважды ударил ее битой по лодыжке и дважды кулаком по лицу.
Всю прошлую ночь я не спал, думая о Келли Райкер, ее карих глазах и покрытых загаром ногах, и сейчас при мысли, что ее могли зверски избить, мне стало тошно. Но Дек, рассказывая о том, как все это произошло, внимательно наблюдает за мной, так что я делаю совершенно равнодушное лицо, как игрок в покер, который не хочет, чтобы другие узнали, какая карта у него на руках.
- У нее забинтованы запястья, - говорю я, и Дек с горделивым видом переворачивает страницу. У него есть еще один рапорт, из другого источника, от старшего пожарной команды.
- На руках у нее глубокие царапины. В какой-то момент избиения он распластал ее на полу, изо всех сил зажал ее руки и пытался изнасиловать. Но, очевидно, переоценил свои возможности. Наверное, слишком накачался пивом. Когда ее нашли полицейские, она была голая, только прикрыта одеялом.
Она не могла убежать с раздробленной лодыжкой.
- А что с ее мужем теперь?
- Провел ночь в тюрьме. Освобожден под залог, который внесла его семья. Дело через неделю будет слушаться в суде, но окончится ничем.
- Почему?
- Все за то, что она возьмет обвинения обратно. Они расцелуются и помирятся, и она опять утихнет, пока он снова не изобьет ее.
- Но как ты можешь знать заранее...
- Да потому, что так было уже не раз. Восемь месяцев назад полицейских вот так же вызывали соседи, была такая же драка, но в тот раз ей повезло больше. Наверное, под рукой не оказалось биты. Полицейские их разняли, немного посоветовались на месте, мол, они еще дети, к тому же недавно поженились, они поцелуются и помирятся. Три месяца назад он уже пустил в ход биту, и она провела неделю в больнице Святого Петра со сломанными ребрами. Дело было передано в Мемфисский полицейский департамент, в отдел домашнего насилия, и они там много поработали, чтобы привлечь его к суровой ответственности. Но она любит своего мужа и не стала давать показания. Ну, естественно, дело закрыли. И так все время.
Мне нужно несколько минут, чтобы врубиться. Я уже подозревал, что дома у нее не все как надо, но не представлял, что так ужасно. Ну как может мужчина алюминиевой битой избивать свою жену? Как мог Клифф Райкер уродовать такое совершенное лицо?
- И так все время, - повторяет Дек, прекрасно угадывая мои мысли.
- Есть еще что-нибудь?
- Нет. Просто не влезай в это, вот и все.
- Спасибо. - Я чувствую, что у меня кружится голова и слабеют колени. - Спасибо.
Он поднимается.
- Не стоит благодарности.
Неудивительно, что Букер гораздо больше занят подготовкой к экзамену, чем я. И естественно, что он обо мне беспокоится. Он наметил на сегодня ускоренную пробежку по всем предметам, которые нужны для экзамена, и мы должны встретиться в конференц-зале в фирме Шэнкла.
В соответствии с инструкцией Букера я приезжаю ровно в полдень. Контора Букера блещет новизной и бурлит рабочим энтузиазмом. Но самое странное, что все лица здесь черные. Я побывал за последний месяц не в одной юридической фирме. Но могу вспомнить только одну черную секретаршу и ни одного адвоката-негра. А здесь не видно ни единого белого лица. Даже несмотря на то что сейчас время ленча, здесь стоит трудовой гул. Все функционирует: процессоры, ксероксы, факсы, телефоны, - в коридорах столпотворение. Секретарши торопливо закусывают прямо за рабочими столами, которые у всех завалены высокими стопками папок с неотложными делами. Адвокаты и их помощники весьма вежливы, но очень спешат, очень заняты. И еще здесь принят строгий этикет в одежде - темные костюмы, белые рубашки для мужчин, для женщин простые темные платья, никаких ярких цветов, брюки тоже исключены.
Перед моими глазами проносится видение Лаймена Стоуна, но я его резко отгоняю.
Букер объясняет, что Марвин Шэнкл правит своим кораблем с большой строгостью. Он сам безупречно одет, чрезвычайно профессионален, придерживается неумолимо жесткого рабочего распорядка и ожидает того же и в той же мере от своих партнеров и всего штата.
Конференц-зал расположен в тихом месте. Я ответственен за ленч и разворачиваю пакет с сандвичами, которые прихватил в "Йогисе". Задаром. Мы минут пять болтаем, главным образом о семье Букера и наших товарищах по колледжу. Он задает несколько вопросов насчет моей работы, но соблюдает дистанцию. Однако я уже все ему рассказал. Почти все. Предпочитаю лишь умолчать о своем дежурстве в больнице Святого Петра и о том, чем я там занимаюсь.
Букер стал чертовски важным адвокатом! Спустя минуту после времени, запланированного на праздную болтовню, он смотрит на часы и начинает рассказывать, какой великолепный день занятий он наметил для нас. Мы будем работать шесть часов подряд, делая лишь краткие перерывы на чашку кофе и чтобы сходить в туалет, а ровно в шесть мы должны отсюда убраться, потому что конференц-зал зарезервировал для своих нужд кто-то другой.
С четверти первого до часа тридцати мы повторяем федеральный закон о налогообложении. Главным образом выступает Букер, он всегда больше соображал в том, что касается налогов. Мы штудируем материалы, предназначенные для подготовки к экзамену, но для меня налоги - такие же непроходимые дебри, как и прошлой осенью.
В час тридцать он позволяет мне выпить чашку кофе и воспользоваться туалетом, и после этого до двух тридцати веду игру я, и мы повторяем федеральные правила опроса свидетелей. Потрясающая ерунда. Высокоактивный букеровский энтузиазм заразителен, и мы стремительно прорываемся через иногда скучнейший материал.
Провалить экзамен на звание адвоката - это кошмар для любого молодого юриста, уже принятого на работу, но я чувствую, что для Букера это было бы особенно страшно. Честно говоря, для меня свет на экзамене клином не сошелся бы. Да, это сокрушило бы мое самоуважение, но я бы выжил. Я бы просто стал еще усиленнее заниматься и через полгода опять пошел бы сдавать. И Брюзер за меня не слишком переживал бы при условии, что я смогу заарканивать одного-двух клиентов ежемесячно. А если подвернется лишнее выгодное дельце, то он вообще не будет беспокоиться, сдам я экзамен или нет.
Но Букер может оказаться в очень сложном положении.
Подозреваю, что мистер Марвин Шэнкл сделает его жизнь несчастной, если он завалит экзамен. Если же он провалится дважды, то Шэнкл, по всей вероятности, отправит Букера в анналы истории.
Ровно в два тридцать в конференц-зал входит Марвин Шэнкл собственной персоной, и Букер представляет меня.
Марвину пятьдесят с небольшим, он очень подтянут и собран.
У него слегка поседевшие виски. Голос мягкий, но глаза смотрят в упор. Мне кажется, от этого взгляда ничего не укроется даже в самых дальних уголках. Он просто живая легенда в юридических кругах, и для меня большая честь познакомиться с ним.
Букер устроил так, что Шэнкл прочтет нам лекцию. И почти час мы внимательно слушаем, как он обнажает перед нами пружины законодательства по защите гражданских прав и против дискриминации при найме на работу. Мы делаем заметки, задаем несколько вопросов, но главным образом слушаем его.
Затем он уходит на собрание, а мы следующие полчаса предоставлены сами себе и на полной скорости пробегаем антитрастовый и антимонопольный законы. В четыре начинается еще одна лекция.
Наш следующий лектор Тайрон Киплер, партнер Марвина, окончивший Гарвард, его специальность - Конституция Соединенных Штатов. Он начинает медленно и заводится постепенно, по мере того как Букер допекает его вопросами. Мне же чудится, что уже ночь и я засел в кустарнике и вдруг выскакиваю из него как сумасшедший с огромной бейсбольной битой вроде той, с какой когда-то играл "беби" Рут <Рут Джордж Герман (1895-1948) - известный бейсболист>, и вышибаю дух из Клиффа Райкера. Чтобы окончательно не заснуть, я хожу вокруг стола, отхлебываю кофе, пытаясь сосредоточиться.
В конце отведенного ему часа Киплер полон воодушевления, и мы донимаем его вопросами. Он останавливается на полуфразе, раздраженно бросает взгляд на часы и сообщает, что должен идти. Его ждут в суде. Мы благодарим его за потраченное время, и Киплер покидает нас.
- У нас еще час, - говорит Букер. Уже пять минут шестого. - Что будем делать?
- Давай-ка глотнем пивка.
- Извини, но у нас еще права собственности и этика.
Этика - это то, что мне необходимо, но я устал и совсем не настроен на то, чтобы вспоминать, как тяжелы мои грехи.
- Давай права собственности.
Букер стремительно пересекает комнату и хватает книги.
Уже почти восемь, когда я тащусь сквозь лабиринт коридоров в самом сердце больницы Святого Петра и вхожу в бар.
Мой любимый столик занят каким-то врачом и санитаркой. Я беру кофе и сажусь поблизости. Санитарка очень привлекательна и совершенно растеряна, и, если судить по доносящемуся шепоту, можно предположить, что их связь терпит крушение. Ему шестьдесят, у него на лысине явно искусственно пересаженные волосы и подвергшийся хирургическому вмешательству подбородок. Санитарке лет тридцать, и, очевидно, ей не суждено подняться до статуса жены. Только любовница на час. Шепот очень серьезный.
У меня нет настроения заниматься дальше. С меня на сегодня достаточно, и побуждает меня к занятиям только тот факт, что Букер еще в своей конторе и рьяно готовится к экзамену.
Через несколько минут парочка внезапно встает и уходит.
Она в слезах. Он холоден и жесток. Я сажусь за свой столик, раскладываю тетрадки и пытаюсь заниматься.
И жду.
Келли приезжает сразу после десяти, но кресло на колесиках толкает незнакомый человек. Она бросает на меня холодный взгляд и указывает сопровождающему на столик в центре бара. Он подвозит ее. Я смотрю на него. Он смотрит на меня.
Я понимаю, что это Клифф. Он примерно моего роста, не больше шести футов одного дюйма, плотный и с намечающимся пивным брюшком. Однако плечи у него широкие, и бицепсы нагло выпирают буграми под короткими рукавами тенниски, слишком для него узкой и особенно выношенной под мышками. Он в туго обтягивающих джинсах. Волосы у него темно-каштановые, кудрявые и не по моде длинные. И слишком густая растительность на руках и лице. Видимо, Клифф относился к числу подростков, которые начинают бриться в восьмом классе.
У него зеленоватые глаза и красивое лицо, которое кажется гораздо старше, чем бывает в девятнадцать лет. Он обходит ее загипсованную лодыжку, которую сломал бейсбольной битой, и направляется к стойке за напитками. Келли чувствует, что я на нее смотрю. Очень осторожно она поглядывает и в самую последнюю минуту быстро мне подмигивает. Отчего я едва не давлюсь кофе.
Не нужно много воображения, чтобы представить, о чем эти двое сейчас говорили. То были угрозы, извинения, мольбы, опять угрозы. Такое впечатление, что сегодня вечером они сильно не в ладах. У обоих суровые лица. И свои напитки они тянут через соломинку молча, время от времени обмениваясь словом-двумя. Они похожи сейчас на двух влюбленных юнцов, которые в разгаре ссоры и очень дуются друг на друга.
Вот он что-то коротко говорит, она еще короче отвечает. Они смотрят друг на друга, только когда это необходимо, а чаще отводят взгляд в сторону. Я прячусь за раскрытой книгой. Келли так устроилась в кресле, что может посматривать на меня без опасности быть застигнутой врасплох. Клифф сидит ко мне почти спиной и то и дело поворачивается, но она вовремя предупреждает меня взглядом, и я успеваю деловито вцепиться себе в волосы и нырнуть в учебники, прежде чем он обратит внимание на меня.
Через десять минут нерушимого молчания она говорит что-то такое, что вызывает яростный ответ. Хотел бы я слышать, о чем они толкуют. Вот он, фыркая, внезапно бросает ей в лицо какие-то слова. Она платит ему взаимностью. Разговор все громче, и я быстро схватываю, что они спорят о том, должна ли она давать против него показания в суде. Такое впечатление, что она еще не решила, и это, по-видимому, беспокоит Клиффа всерьез. Он быстро распаляется, что неудивительно для такого буяна, и она предупреждает его, чтобы он не кричал. Он оглядывается вокруг и старается говорить потише.
Сейчас я уже не слышу его слов.
Она сначала провоцирует его, а теперь успокаивает, но он по-прежнему очень обеспокоен. Он весь кипит, и они снова некоторое время сидят, набычившись и не глядя друг на друга.
А затем она опять нарушает молчание. Она что-то шепчет, спина у него напрягается, руки трясутся, речь полна отборной брани. Они с минуту ругаются, потом она замолкает и опять не обращает на него внимания. Но Клифф не желает, чтобы его игнорировали, и поэтому опять говорит все громче. Келли опять велит вести себя потише, ведь они не одни. Но он кричит еще громче и поясняет, что он сделает, если она не откажется от намерения подать на него в суд. И если она все-таки подаст, то он попадет в тюрьму и так далее и тому подобное.
Она что-то говорит, чего я не слышу, и вдруг он изо всей силы хлопает по столу стаканом с пенящейся колой и вскакивает с места. Кола расплескивается на половину зала, на соседних столиках и на полу хлопья углекислой пены. Сама Келли залита с головы до ног. Она в ужасе открывает рот, закрывает глаза и начинает плакать. Слышно, как он топает по коридору, ругаясь и проклиная все на свете.
Я инстинктивно вскакиваю, но она быстро качает головой. Я сажусь снова. Кассирша, которая наблюдала всю эту сцену, подходит с полотенцем. Она подает его Келли, и та вытирает кока-колу с лица и ладоней.
- Извините, - обращается она к кассирше.
Халат Келли промок насквозь. Она изо всех сил старается сдержать слезы, вытирая гипс и ноги. Я сижу почти рядом, но помочь не могу. Я делаю вывод, что она боится, как бы он не вернулся и не застал нас за разговором.
В больнице немало мест, где можно посидеть со стаканчиком колы или выпить кофе, но она привела его сюда. Келли хотела, чтобы я увидел, какой он есть, и я почти уверен, что она намеренно подначивала его, чтобы я убедился, какой у него взрывной характер.
Мы долго смотрим друг на друга, пока она методично вытирает лицо и руки от колы. По лицу текут слезы, их она вытирает тоже. Ей присуще это необъяснимое женское свойство - плакать незаметно. Она не рыдает и не всхлипывает, губы у нее не искривляются. Руки не дрожат. Она просто сидит, словно совсем в другом мире, смотрит на меня остановившимися глазами и промокает кожу белым полотенцем.
Идет время, но я теряю ему счет. Появляется хромой санитар и вытирает лужу вокруг нее. В бар вбегают три санитарки, громко разговаривая и смеясь, но разом останавливаются и затихают, увидев, в каком состоянии Келли. Они смотрят, шепчутся, иногда поглядывая на меня.
Ушел Клифф довольно давно, и можно думать, что больше сегодня не вернется, а мысль быть джентльменом меня восхищает. Санитарки уходят, и Келли тихонько подзывает меня указательным пальцем. Теперь я могу спокойно к ней подойти.
- Извините, - говорит она, когда я опускаюсь около нее на корточки.
- Все в порядке.
И затем она произносит слова, которые я никогда не забуду:
- Ты отвезешь меня в мою палату?
В другой обстановке эти слова могли бы иметь очень глубокий подтекст и далеко идущие последствия, и на минуту я улетаю воображением на какой-то экзотический пляж, где двое молодых любовников решают наконец приступить к делу.
Но ее палата, конечно, не имеет ничего общего с моими мечтами, дверь ее может открыть толпа желающих, даже адвокаты могут взять ее на абордаж.
Я осторожно лавирую с Келли, сидящей в кресле, между столиками и выезжаю в коридор.
- Пятый этаж, - бросает она через плечо.
Я не спешу. Я очень горжусь тем, что я такой благородный рыцарь. Мне нравится, что мужчины поглядывают на нее и потом оборачиваются, пока мы проезжаем по коридору.
Мы на несколько секунд оказываемся одни в лифте. Я становлюсь около нее на колени.
- Ты в порядке? - спрашиваю я.
Келли уже не плачет. Глаза ее влажны и немного красны, но она владеет собой. Она быстро кивает и говорит:
- Спасибо. - Затем берет мою руку и крепко ее сжимает. - Я тебе так благодарна.
Лифт вздрагивает и останавливается. Входит врач, и она быстро отпускает мою руку. Я становлюсь за креслом, словно преданный муж. Мне опять хочется держать ее руку в своей.
Уже почти одиннадцать, судя по настенным часам на пятом этаже. Если не считать нескольких санитарок и технических служащих, в коридоре пусто и поэтому тихо. Дежурная медсестра на посту дважды оглядывает меня, пока мы проезжаем мимо. Миссис Райкер отбыла в кафе в обществе одного мужчины, а возвращается с другим.
Мы поворачиваем налево, и она указывает на свою дверь.
К моему удивлению и восторгу, у нее отдельная палата с окном и ванной. Горит свет.
Я не знаю, может ли Келли хоть как-то передвигаться, но в данный момент она совершенно беспомощна.
- Ты должен помочь, - говорит она. И мне повторять не надо. Я осторожно наклоняюсь, и она обвивает мою шею руками. Она прижимается ко мне сильнее, чем это необходимо, но я не возражаю. Халат вымочен кока-колой, но меня это не особенно трогает. Келли уютно прильнула ко мне, очень тесно, и я сразу ощущаю, что на ней нет лифчика. Я прижимаю ее к себе еще крепче.
Затем бережно поднимаю из кресла, задача легкая, потому что весит она не больше ста десяти фунтов с гипсом и всем остальным. Мы осторожно шагаем к постели, как можно медленнее, лелеем ее драгоценную больную ногу, стараясь поудобнее ее устроить, и я медленно опускаю Келли на кровать.
Мы неохотно выпускаем друг друга из объятий. Наши лица почти соприкасаются, когда та же самая дежурная медсестра впархивает в палату, поскрипывая резиновыми тапочками на плиточном полу.
- Что случилось? - восклицает она, показывая на грязный халат.
Мы еще на разомкнули объятий и пытаемся это сделать сейчас.
- О, это! Просто случайность, - объясняет Келли.
Медсестра ни минуты не стоит на месте. Она открывает ящик комода под телевизором и вынимает сложенный чистый халат.
- Ну, значит, нужно переодеться, - говорит она, бросая халат на кровать около Келли. - И нужно вымыться с губкой в ванне. - Она на секунду замолкает, кивает в мою сторону и говорит:
- Пусть он тебе поможет.
Я делаю глубокий вдох и чувствую, что сейчас потеряю сознание.
- Я сама справлюсь, - заверяет Келли, кладя халат на столик около кровати.
- Часы посещения закончились, миленький, - обращается ко мне медсестра. - Вам, ребятишки, надо скорее переодеться. - И, вильнув бедрами, выскакивает из палаты.
Я затворяю дверь и подхожу к краю кровати. Мы испытующе смотрим друг на друга.
- А где губка? - спрашиваю я, и мы смеемся. У нее большие ямочки на щеках.
- Садись сюда. - Она похлопывает по краю кровати. Я устраиваюсь рядом. Ноги у меня висят. Мы не касаемся друг друга. Она подтягивает белую простыню к подмышкам, словно хочет прикрыть пятна на халате.
Я совершенно ясно представляю себе ситуацию. Избитая жена - тем не менее замужняя женщина, пока она не получила развод. Или пока не убила негодяя.
- Так что ты думаешь о Клиффе? - спрашивает она.
- А ты ведь хотела, чтобы я его увидел, правда?
- Наверное.
- Его надо расстрелять.
- Ну, это слишком сурово для небольшого скандала, а?
Я замолкаю на минуту и отворачиваюсь. Я решил, что не буду играть с ней в ее игры. Раз мы разговариваем, разговор должен быть честным. И вообще, что я здесь делаю?
- Нет, Келли, это не сурово. Любой мужчина, который бьет свою жену алюминиевой битой, должен быть расстрелян. - Произнося это, я внимательно за ней наблюдаю, и она не отводит своего взгляда.
- Как ты об этом узнал?
- Из документации. Из полицейских рапортов, справок "скорой помощи", медицинских карт в больнице. Сколько ты еще будешь ждать? Пока он не стукнет тебя битой по голове? Он же может тебя убить, ты ведь понимаешь. Парочка хороших ударов по черепу...
- Перестань! Не тебе судить, каково это. - Она смотрит в стенку, потом опять смотрит на меня, и опять у нее текут слезы. - Ты не представляешь даже, о чем говоришь.
- Тогда расскажи.
- Если бы я хотела это обсуждать, я подала бы в суд. А ты не имеешь права копаться в моей жизни.
- Подай на развод. Я завтра же принесу необходимые бумаги. Сделай это сейчас, пока ты в больнице и тебя лечат от еще не прошедших травм. Разве могут быть лучшие доказательства? Дело пойдет как по маслу, и через три месяца ты будешь свободной женщиной.
Она качает головой с таким видом, словно я абсолютный идиот. Возможно, я действительно идиот.
- Ты не понимаешь.
- Да, конечно, не понимаю. Но я очень ясно представляю себе одну скверную картину. Если ты не избавишься от этого потаскуна, то можешь через месяц погибнуть. У меня записаны названия и телефоны трех обществ помощи женщинам, которые страдают от насилия в семье.
- Насильственных действий!
- Совершенно точно. Ты относишься к таким женщинам. Келли, ты подвергаешься оскорбительному насилию. Вот этот синяк у тебя на лице - явное доказательство, что муж тебя бьет. Ты можешь получить помощь. Заполни документы на развод и получи эту помощь.
Она секунду обдумывает мой совет. В комнате тихо.
- Развод ничего не изменит. Я уже пыталась развестись.
- Когда?
- Пару месяцев назад. А ты не знал? Уверена, что сведения об этом сохранились в суде. Что толку от всех этих бумажек?
- И что с разводом?
- Я забрала заявление назад.
- Почему?
- Потому что устала от пинков, которыми он меня угощал. Он собирался меня убить, если я не заберу заявление. Он говорит, что любит меня.
- Все ясно. Можно тебя еще кое о чем спросить? У тебя есть отец или брат?
- А что?
- Потому что, если бы мою дочь избивал муж, я сломал бы ему шею.
- Отец ничего не знает. Мои родители еще никак не переварят бывшую беременность. Они никогда мне этого не простят. Они презирали Клиффа с того самого момента, как он вошел в нашу дверь, и, когда разразилась скандальная история с беременностью, они перестали общаться с нами. Я не разговаривала с родителями с тех пор, как уехала из дому.
- А брата у тебя нет?
- Нет. Нет никого, кто позаботился бы обо мне. И не было до сих пор.
Удар прямо в цель, и мне требуется время, чтобы собраться с духом.
- Я сделаю все, что хочешь, - отвечаю я. - Но ты должна заполнить документы на развод.
Она вытирает пальцами слезы, и я подаю ей салфетку со стола.
- Я не могу их заполнить.
- Но почему?
- Потому что он меня убьет. Он все время об этом твердит. Послушай, когда я написала первое заявление, у меня был адвокат-мошенник, я нашла его по объявлению. Я думала, все адвокаты одинаковые. А он решил, что будет очень умно, если Клиффу вручат повестку о разводе прямо на работе, перед его дружками по пьянке и бейсбольной команде. Клифф, конечно, был этим унижен. Тогда я впервые попала в больницу. Я забрала заявление о разводе через неделю, но он все время мне угрожает. Он убьет меня.
В ее глазах ясно читаются страх и ужас. Она слегка меняет положение и хмурится, словно чувствует в лодыжке острую боль. Келли стонет и просит:
- Ты можешь положить мне под ногу подушку?
Я вскакиваю.
- Конечно.
Она показывает на две пухлые подушки на стуле.
- Одну из них, - говорит она. И это, конечно, означает, что простыню надо снять.
Я подаю подушку. Она секунду медлит, оглядывается.
- И подай мне халат.
Я встаю, делаю неверный шаг и вручаю ей чистый халат.
- Нужна моя помощь? - спрашиваю я.
- Нет, просто отвернись. - Она уже дергает кверху халат, что на ней, и старается снять его через голову. Я очень медленно отворачиваюсь.
Она не торопится. Она зачем-то, черт возьми, бросает грязный халат на пол, около меня. Она за моей спиной, меньше чем в пяти шагах, совершенно голая, если не считать трусиков и гипса. Я искренне верю, что, если вот сейчас обернусь и посмотрю на нее, она не станет возражать. И у меня кружится голова, когда я об этом думаю.
Я закрываю глаза и спрашиваю себя: что я здесь делаю?
- Руди, ты не подашь мне губку? - воркует Келли. - Она в ванной. Намочи ее в теплой воде. И пожалуйста, принеси полотенце.
Я поворачиваюсь. Она сидит посредине кровати, придерживая у груди тонкую простыню. Чистый халат лежит рядом.
Я не в силах не смотреть.
- Вон там, - кивает она.
Я делаю несколько шагов в крошечную ванную, где и нахожу губку. Я подставляю ее под струю воды и наблюдаю за Келли в зеркале над раковиной. Через щель в двери я могу разглядеть ее спину. Всю спину. Кожа у нее гладкая и смуглая, но между лопатками я вижу безобразный синяк.
И решаю, что помогу ей вымыться. Она ведь тоже этого хочет, я вижу. Она уязвлена всем случившимся и очень волнуется. И ей хочется пофлиртовать, и чтобы я видел ее тело. Я же весь дрожу и трепещу.
А затем слышу голоса. Вернулась медсестра. Она уже вовсю суетится и болтает, когда я вхожу в комнату. Она замолкает и усмехается, словно ей удалось нас застукать.
- Время вышло, - говорит она. - Уже почти одиннадцать тридцать. У нас здесь не гостиница. - Она выдергивает у меня губку. - Я сама помогу, а ты отсюда сматывайся.
Но я стою, улыбаюсь Келли и мечтаю о том, чтобы прикоснуться к ее ногам. Медсестра твердой рукой хватает меня за локоть и толкает к двери.
- Ступай, - ворчит она, делая вид, что сердится.
***
В три утра я проскальзываю через лужайку в гамак и в забытьи качаюсь в эту тихую ночь, глядя на звезды, мерцающие сквозь ветви и листья. Я вспоминаю каждое восхитительное движение Келли, слышу ее жалобный голос и мечтаю о ее ногах.
Мне выпало на долю защищать ее, ведь больше некому.
Она ждет, что я ее спасу и опять соберу по кусочкам. И так ясно и понятно нам обоим, что случится потом.
Я ощущаю ее цепкое прикосновение к своей шее и как на несколько драгоценных секунд она крепко прижалась ко мне.
Я чувствую ее легкое, как пушинка, тело, так уютно и естественно устроившееся у меня на руках.
Она хочет, чтобы я видел ее, чтобы вытирал ее губкой, намоченной теплой водой. Я знаю, она этого хочет. И завтра, вернее, сегодня вечером, я это намерен осуществить.
Я смотрю сквозь деревья на восходящее солнце и засыпаю, считая часы до того времени, когда снова ее увижу.