Все смешалось в доме Облонских

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 26 27 28 29 30 31 32 33 ... 87

жизнь,которою он жил, на эту трудовую, чистую и общую прелестную жизнь.

Старик, сидевший с ним, уже давно ушел домой; народ весь разобрался.

Ближние уехали домой, а дальние собрались к ужину и ночлегу в лугу. Левин,

не замечаемый народом, продолжал лежать на копне и смотреть, слушать и

думать. Народ, оставшийся ночевать в лугу, не спал почти всю короткую летнюю

ночь. Сначала слышался общий веселый говор и хохот за ужином, потом опять

песни и смехи.

Весь длинный трудовой день не оставил в них другого следа, кроме

веселости. Перед утреннею зарей все затихло. Слышались только ночные звуки

неумолкаемых в болоте лягушек и лошадей, фыркавших по лугу в поднявшемся

пред утром тумане. Очнувшись, Левин встал с копны и, оглядев звезды, понял,

что прошла ночь.

"Ну, так что же я сделаю? Как я сделаю это?" - сказал он себе, стараясь

выразить для самого себя все то, что он передумал и перечувствовал в эту

короткую ночь. Все, что он передумал и перечувствовал, разделялось на три

отдельные хода мысли. Один - это было отречение от своей старой жизни, от

своих бесполезных знаний, от своего ни к чему не нужного образования. Это

отреченье доставляло ему наслажденье и было для него легко и просто. Другие

мысли и представления касались той жизни, которою он желал жить теперь.

Простоту, чистоту, законность этой жизни он ясно чувствовал и был убежден,

что он найдет в ней то удовлетворение, успокоение и достоинство, отсутствие

которых он так болезненно чувствовал. Но третий ряд мыслей вертелся на

вопросе о том, как сделать этот переход от старой жизни к новой. И тут

ничего ясного ему не представлялось. "Иметь жену? Иметь работу и

необходимость работы? Оставить Покровское? Купить землю? Приписаться в

общество? Жениться на крестьянке? Как же я сделаю это? - опять спрашивал он

себя и не находил ответа. - Впрочем, я не спал всю ночь, и я не могу дать

себе ясного отчета, - сказал он себе. - Я уясню после. Одно верно, что эта

ночь решила мою судьбу. Все мои прежние мечты семейной жизни вздор, не то, -

сказал он себе. - Все это гораздо проще и лучше..."

"Как красиво!- подумал он, глядя на странную, точно перламутровую

раковину из белых барашков-облачков, остановившуюся над самою головой его на

середине неба. - Как все прелестно в эту прелестную ночь! И когда успела

образоваться эта раковина? Недавно я смотрел на небо, и на нем ничего не

было - только две белые полосы. Да, вот так-то незаметно изменились и мои

взгляды на жизнь!"

Он вышел из луга и пошел по большой дороге к деревне. Поднимался

ветерок, и стало серо,мрачно. Наступила пасмурная минута, предшествующая

обыкновенно рассвету, полной победе света над тьмой.

Пожимаясь от холода, Левин быстро шел, глядя на землю. "Это что? кто-то

едет", - подумал он, услыхав бубенцы, и поднял голову. В сорока шагах от

него, ему навстречу, по той большой дороге-муравке, по которой он шел, ехала

четверней карета с важами. Дышловые лошади жались от колей на дышло, но

ловкий ямщик, боком сидевший на козлах, держал дышлом по колее, так что

колеса бежали по гладкому.

Только это заметил Левин и, не думая о том, кто это может ехать,

рассеянно взглянул в карету.

В карете дремала в углу старушка, а у окна, видимо только что

проснувшись, сидела молодая девушка, держась обеими руками за ленточки

белого чепчика. Светлая и задумчивая, вся исполненная изящной и сложной

внутренней, чуждой Левину жизни, она смотрела через него на зарю восхода.

В то самое мгновение, как виденье это уж исчезало, правдивые глаза

взглянули на него. Она узнала его, и удивленная радость осветила ее лицо.

Он не мог ошибиться. Только одни на свете были эти глаза. Только одно

было на свете существо, способное сосредоточивать для него весь свет и смысл

жизни. Это была она. Это была Кити. Он понял, что она ехала в Ергушово со

станции железной дороги. И все то, что волновало Левина в эту бессонную

ночь, все те решения, которые были взяты им, все вдруг исчезло. Он с

отвращением вспомнил свои мечты женитьбы на крестьянке. Там только, в этой

быстро удалявшейся и переехавшей на другую сторону дороги карете, там только

была возможность разрешения столь мучительно тяготившей его в последнее

время загадки его жизни.

Она не выглянула больше. Звук рессор перестал быть слышен, чуть слышны

стали бубенчики. Лай собак показал, что карета проехала и деревню, - и

остались вокруг пустые поля, деревня впереди и он сам, одинокий и чужой

всему, одиноко идущий по заброшенной большой дороге.

Он взглянул на небо, надеясь найти там ту раковину, которою он

любовался и которая олицетворяла для него весь ход мыслей и чувств нынешней

ночи. На небе не было более ничего похожего на раковину. Там, в недосягаемой

вышине, совершилась уже таинственная перемена. Не было и следа раковины, и

был ровный, расстилавшийся по целой половине неба ковер все умельчаюшихся и

умельчающихся барашков. Небо поголубело и просияло и с тою же нежностью, но

и с тою же недосягаемостью отвечало на его вопрошающий взгляд.

"Нет, - сказал он себе, - как ни хороша эта жизнь, простая и трудовая,

я не могу вернуться к ней. Я люблю ее".

XIII

Никто, кроме самых близких людей к Алексею Александровичу, не знал, что

этот с виду самый холодный и рассудительный человек имел одну,

противоречившую общему складу его характера, слабость. Алексей Александрович

не мог равнодушно слышать и видеть слезы ребенка или женщины. Вид слез

приводил его в растерянное состояние, и он терял совершенно способность

соображения. Правитель его канцелярии и секретарь знали это и предуведомляли

просительниц, чтоб отнюдь не плакали, если не хотят испортить свое дело. "Он

рассердится и не станет вас слушать", - говорили они. И действительно, в

этих случаях душевное расстройство, производимое в Алексее Александровиче

слезами, выражалось торопливым гневом. "Я не могу, не могу ничего сделать.

Извольте идти вон!" - кричал он обыкновенно в этих случаях.

Когда, возвращаясь со скачек, Анна объявила ему о своих отношениях к

Вронскому и тотчас же вслед за этим, закрыв лицо руками, заплакала, Алексей

Александрович, несмотря на вызванную в нем злобу к ней, почувствовал в то же

время прилив того душевного расстройства, которое на него всегда производили

слезы. Зная это и зная, что выражение в эту минуту его чувств было бы

несоответственно положению, он старался удержать в себе всякое проявление

жизни и потому не шевелился и не смотрел на нее. От этого-то и происходило

то странное выражение мертвенности на его лице, которое так поразило Анну.

Когда они подъехали к дому, он высадил ее из кареты и, сделав усилие

над собой, с привычною учтивостью простился с ней и произнес те слова,

которые ни к чему не обязывали его; он сказал, что завтра сообщит ей свое

решение.

Слова жены, подтвердившие его худшие сомнения, произвели жестокую боль

в сердце Алексея Александровича. Боль эта была усилена еще тем странным

чувством физической жалости к ней, которую произвели на него ее слезы. Но,

оставшись один в карете, Алексей Александрович, к удивлению своему и

радости, почувствовал совершенное освобождение и от этой жалости и от

мучавших его в последнее время сомнений и страданий ревности.

Он испытывал чувство человека, выдернувшего долго болевший зуб. После

страшной боли и ощущения чего-то огромного, больше самой головы,

вытягиваемого из челюсти, больной вдруг, не веря еще своему счастию,

чувствует, что не существует более того, что так долго отравляло его жизнь,

приковывало к себе все внимание, и что он опять может жить, думать и

интересоваться не одним своим зубом. Это чувство испытал Алексей

Александрович. Боль была странная и страшная, но теперь она прошла; он

чувствовал, что может опять жить и думать не об одной жене.

"Без чести, без сердца, без религии, испорченная женщина ! Это я всегда

знал и всегда видел, хотя и старался, жалея ее, обманывать себя", - сказал

он себе. И ему действительно казалось, что он всегда это видел; он

припоминал подробности их прошедшей жизни, которые прежде не казались ему

чем-либо дурным, - теперь эти подробности ясно показывали, что она всегда

была испорченною. "Я ошибся, связав свою жизнь с нею; но в ошибке моей нет

ничего дурного, и потому я не могу быть несчастлив. Виноват не я, - сказал

он себе, - но она. Но мне нет дела до нее. Она не существует для меня..."

Все, что постигнет ее и сына, к которому, точно так же как и к ней,

переменились его чувства, - перестало занимать его. Одно, что занимало его

теперь, это был вопрос о том, как наилучшим, наиприличнейшим, удобнейшим для

себя и потому справедливейшим образом отряхнуться от той грязи, которою она

забрызгала его в своем падении, и продолжать идти по своему пути деятельной,

честной и полезной жизни.

"Я не могу быть несчастлив оттого, что презренная женщина сделала

преступление; я только должен найти наилучший выход из того тяжелого

положения, в которое она ставит меня. И я найду его, - говорил он себе,

хмурясь больше и больше. - Не я первый, не я последний". И, не говоря об

исторических примерах, начиная с освеженного в памяти всех Прекрасною Еленою

Менелая, целый ряд случаев современных неверностей жен мужьям высшего света

возник в воображении Алексея Александровича. "Дарьялов, Полтавский, князь

Карибанов, граф Паскудин, Драм... Да, и Драм... такой честный, дельный

человек... Семенов, Чагин, Сигонин, - вспоминал Алексей Александрович. -

Положим, какой-то неразумный ridicule падает на этих людей, но я никогда не

видел в этом ничего, кроме несчастия, и всегда сочувствовал ему", - сказал

себе Алексей Александрович, хотя это и было неправда, и он никогда не

сочувствовал несчастиям этого рода, а тем выше ценил себя, чем чаще были

примеры жен, изменяющих своим мужьям. "Это несчастие,которое может

постигнуть всякого.И это несчастие постигло меня. Дело только в том, как

наилучшим образом перенести это положение". И он стал перебирать подробности

образа действий людей, находившихся в таком же, как и он, положении.

"Дарьялов дрался на дуэли..."

Дуэль в юности особенно привлекала мысли Алексея Александровича именно

потому, что он был физически робкий человек и хорошо знал это. Алексей

Александрович без ужаса не мог подумать о пистолете, на него направленном, и

никогда в жизни не употреблял никакого оружия. Этот ужас смолоду часто

заставлял его думать о дуэли и примеривать себя к положению, в котором нужно

было подвергать жизнь свою опасности. Достигнув успеха и твердого положения

в жизни, он давно забыл об этом чувстве; но привычка чувства взяла свое, и

страх за свою трусость и теперь оказался так силен, что Алексей

Александрович долго и со всех сторон обдумывал и ласкал мыслью вопрос о

дуэли, хотя и вперед знал, что он ни в каком случае не будет драться.

"Без сомнения, наше общество еще так дико (не то, что в Англии), что

очень многие, - и в числе этих многих были те, мнением которых Алексей

Александрович особенно дорожил, - посмотрят на дуэль с хорошей стороны; но

какой результат будет достигнут? Положим, я вызову на дуэль, - продолжал про

себя Алексей Александрович, и, живо представив себе ночь, которую он

проведет после вызова, и пистолет, на него направленный, он содрогнулся и

понял, что никогда он этого не сделает, - положим, я вызову его на дуэль.

Положим, меня научат, - продолжал он думать, - поставят, я пожму гашетку, -

говорил он себе, закрывая глаза, - и окажется, что я убил его, - сказал себе

Алексей Александрович и потряс головой, чтоб отогнать эти глупые мысли. -

Какой смысл имеет убийство человека для того, чтоб определить свое отношение

к преступной жене и сыну? Точно так же я должен буду решать, что должен

делать с ней. Но, что еще вероятнее и что несомненно будет, - я буду убит

или ранен. Я, невиноватый человек, жертва, - убит или ранен. Еще

бессмысленнее. Но мало этого; вызов на дуэль с моей стороны будет поступок

нечестный. Разве я не знаю вперед, что мои друзья никогда не допустят меня

до дуэли - не допустят того, чтобы жизнь государственного человека, нужного

России, подверглась опасности? Что же будет? Будет то, что я, зная вперед

то, что никогда дело не дойдет до опасности, захотел только придать себе

этим вызовом некоторый ложный блеск. Это нечестно, это фальшиво, это обман

других и самого себя. Дуэль немыслима, и никто не ждет ее от меня. Цель моя

состоит в том, чтоб обеспечить свою репутацию, нужную мне для

беспрепятственного продолжения своей деятельности". Служебная деятельность,

и прежде в глазах Алексея Александровича имевшая большое значение, теперь

представлялась ему особенно значительна.

Обсудив и отвергнув дуэль, Алексей Александрович обратился к разводу -

другому выходу, избранному некоторыми из тех мужей, которых он вспомнил.

Перебирая в воспоминании все известные случаи разводов (их было очень много

в самом высшем, ему хорошо известном обществе), Алексей Александрович не

нашел ни одного, где бы цель развода была та, которую он имел в виду. Во

всех этих случаях муж уступал или продавал неверную жену, и та самая

сторона, которая за вину не имела права на вступление в брак, вступала в

вымышленные, мнимо узаконенные отношения с новым супругом. В своем же случае

Алексей Александрович видел, что достижение законного, то есть такого

развода, где была бы только отвергнута виновная жена, невозможно. Он видел,

что сложные условия жизни,в которых он находился, не допускали возможности

тех грубых доказательств, которых требовал закон для уличения преступности

жены; видел то, что известная утонченность этой жизни не допускала и

применения этих доказательств, если б они и были, что применение этих

доказательств уронило бы его в общественном мнении более, чем ее.

Попытка развода могла привести только к скандальному процессу, который

был бы находкой для врагов, для клеветы, унижения его высокого положения в

свете. Главная же цель - определение положения с наименьшим расстройством -

не достигалась и чрез развод. Кроме того, при разводе, даже при попытке

развода очевидно было, что жена разрывала сношения с мужем и соединялась с

своим любовником. А в душе Алексея Александровича несмотря на полное теперь,

как ему казалось, презрительное равнодушие к жене, оставалось в отношении к

ней одно чувство - нежелание того, чтоб она беспрепятственно могла

соединиться с Вронским, чтобы преступление ее было для нее выгодно. Одна

мысль эта так раздражала Алексея Александровича, что, только представив себе

это, он замычал от внутренней боли и приподнялся и переменил место в карете

и долго после того, нахмуренный, завертывал свои зябкие и костлявые ноги

пушистым пледом.

"Кроме формального развода, можно было еще поступить, как Карибанов,

Паскудин и этот добрый Драм, то есть разъехаться с женой", - продолжал он

думать, успокоившись; но и эта мера представляла те же неудобства позора,

как и при разводе, и главное - это, точно так же как и формальный развод,

бросало его жену в объятия Вронского. "Нет, это невозможно, невозможно! -

опять принимаясь перевертывать свой плед, громко заговорил он. - Я не могу

быть несчастлив, но и она и он не должны быть счастливы".

Чувство ревности, которое мучало его во время неизвестности, прошло в

ту минуту, когда ему с болью был выдернут зуб словами жены. Но чувство это

заменилось другим: желанием, чтоб она не только не торжествовала, но

получила возмездие за свое преступление. Он не признавал этого чувства, но в

глубине души ему хотелось, чтоб она пострадала за нарушение его спокойствия

и чести. И, вновь перебрав условия дуэли, развода, разлуки и вновь отвергнув

их, Алексей Александрович убедился, что выход был только один - удержать ее

при себе, скрыв от света случившееся и употребив все зависящие меры для

прекращения связи и главное - в чем самому себе он не признавался - для

наказания ее. "Я должен объявить свое решение, что, обдумав то тяжелое

положение, в которое она поставила семью, все другие выходы будут хуже для

обеих сторон, чем внешнее status quo, и что таковое я согласен соблюдать, но

под строгим условием исполнения с ее стороны моей воли, то есть прекращения

отношений с любовником", В подтверждение этого решения, когда оно уже было

окончательно принято, Алексею Александровичу - пришло еще одно важное

соображение. "Только при таком решении я поступаю и сообразно с религией, -

сказал он себе, - только при этом решении я не отвергаю от себя преступную

жену, а даю ей возможность исправления и даже - как ни тяжело это мне будет

- посвящаю часть своих сил на исправление и спасение ее". Хотя Алексей

Александрович и знал, что он не может иметь на жену нравственного влияния,

что из всей этой попытки исправления ничего не выйдет, кроме лжи; хотя,

переживая эти тяжелые минуты, он и не подумал ни разу о том, чтоб искать

руководства в религии, - теперь, когда его решение совпадало с требованиями,

как ему казалось, религии, эта религиозная санкция его решения давала ему

полное удовлетворение иотчасти успокоение. Ему было радостно думать, что и в

столь важном жизненном деле никто не в состоянии будет сказать, что он не

поступил сообразно с правилами той религии, которой знамя он всегда держал

высоко среди общего охлаждения и равнодушия. Обдумывая дальнейшие

подробности, Алексей Александрович не видел даже, почему его отношения к

жене не могли оставаться такие же почти, как и прежде. Без сомнения, он

никогда не будет в состоянии возвратить ей своего уважения; но не было и не

могло быть никаких причин ему расстроивать свою жизнь и страдать вследствие

того, что она была дурная и неверная жена. "Да, пройдет время, все

устрояющее время, и отношения восстановятся прежние, - сказал себе Алексей

Александрович, - то есть восстановятся в такой степени, что я не буду

чувствовать расстройства в течении своей жизни. Она должна быть несчастлива,

но я не виноват и потому не могу быть несчастлив".

XIV

Подъезжая к Петербургу, Алексей Александрович не только вполне

остановился на этом решении, но и составил в своей голове письмо, которое он

напишет жене. Войдя в швейцарскую, Алексей Александрович взглянул на письма

и бумаги, принесенные из министерства, и велел внести за собой в кабинет.

- Отложить и никого не принимать, - сказал он на вопрос швейцара, с

некоторым удовольствием, служившим признаком его хорошего расположения духа,

ударяя на слове "не принимать".

В кабинете Алексей Александрович прошелся два раза и остановился у

огромного письменного стола, на котором уже были зажжены вперед вошедшим

камердинером шесть свечей, потрещал пальцами и сел, разбирая письменные

принадлежности. Положив локти на стол, он склонил набок голову, подумал с

минуту и начал писать, ни одной секунды не останавливаясь. Он писал без

обращения к ней и по-французски, употребляя местоимение "вы", не имеющее

того характера холодности, который оно имеет на русском языке. "При

последнем разговоре нашем я выразил вам мое намерение сообщить свое решение

относительно предмета этого разговора. Внимательно обдумав все, я пишу

теперь с целью исполнить это обещание. Решение мое следующее: каковы бы ни

были ваши поступки, я не считаю себя вправе разрывать тех уз, которыми мы

связаны властью свыше. Семья не может быть разрушена по капризу, произволу

или даже по преступлению одного из супругов, и наша жизнь должна идти, как

она шла прежде. Это необходимо для меня, для вас, для нашего сына. Я вполне

уверен, что вы раскаялись и раскаиваетесь в том, что служит поводом

настоящего письма, и что вы будете содействовать мне в том, чтобы вырвать с

Blog

Все смешалось в доме Облонских