Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по разное  

На правах рукописи

БУРОВ Сергей Глебович

ПОЛИГЕНЕТИЧНОСТЬ ХУДОЖЕСТВЕННОГО МИРА

РОМАНА Б.Л. ПАСТЕРНАКА ДОКТОР ЖИВАГО

10.01.01 - Русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени

доктора филологических наук

Ставрополь - 2011

Работа выполнена

в ГОУ ВПО Ставропольский государственный университет

Научный консультант:        доктор филологических наук профессор

       Бронская Людмила Игоревна

Официальные оппоненты:        доктор филологических наук профессор

       Кихней Любовь Геннадьевна

НОУ ВПО Институт международного права и экономики им. А.С. Грибоедова

доктор филологических наук профессор

       арионова Марина Ченгаровна

       Институт социально-экономических и гуманитарных исследований ЮН - РАН

       доктор филологических наук профессор

       Тропкина Надежда Евгеньевна

       ГОУ ВПО Волгоградский государственный педагогический университет

Ведущая организация        ГОУ ВПО Российский университет

       дружбы народов

Защита состоится 27 апреля 2011 г. в 10 часов на заседании диссертационного совета ДМ 212.256.02 при ГОУаВПО Ставропольский государственный университет по адресу: 355009, г.аСтаврополь, ул. Пушкина, 1а, ауд. 406.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке ГОУаВПОаСтавропольский государственный университет по адресу: 355009, г. Ставрополь, ул. Дзержинского, 120.

Автореферат разослан л___ марта 2011 г.

Ученый секретарь диссертационного совета

доктор филологических наук, профессор                        А.А. Фокин

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Диссертация посвящена проблеме полигенетичности художественного мира Б.Л. Пастернака, исследуемого на примере романа Доктор Живаго. Истолкование романа исходит из представления об интерпретации как реализации герменевтического круга (по В. Дильтею). Предварительно в качестве этапа герменевтического понимания было предпринято исследование композиционной структуры Доктора Живаго1. Выявленная алгоритмическая система субтекстов позволила перейти к анализу не просто отдельных интертекстуальных связей, но их системной проявленности в романе. Такой подход создает условия для онтологического структурного момента понимания. Задача охватить анализом весь роман обусловила распределение анализируемого материала по главам диссертации, которое вкупе с неоднократным обращением к отдельным участкам текста предстает практической реализацией представления о герменевтическом круге как парадоксе несводимости понимания и истолкования текста к логически непротиворечивому алгоритму (Э.Д. Хирш).

В работе принят метод интерпретации, который П. Рикёр в Конфликте интерпретаций назвал регрессивно-прогрессивным, требующим долгого пути, предполагающим постепенное погружение в фундаментальную онтологию и углубление методологических возможностей истолкования. Регрессивность как аналитический метод применительно к роману Доктор Живаго представляет собой выявление первичных слоев - сначала линейной структуры как системы субтекстов и сказочного слоя в произведении2, затем, в реферируемой диссертации - претекстов, которые участвуют в интертекстуальной работе Пастернака. Прогрессивностью же как методом синтетическим предстает определение смыслов, порождаемых при взаимодействии претекстов друг с другом как на пространстве повествования, так и в рамках одного участка текста. Необходимость использовать такие подходы вместе и их диалектическая связь были подчеркнуты П. Рикёром и соответствуют видению истории и культуры Пастернаком, который не только (во многом за счет интертекста) обозначал предпосылки исторической и культурной трагедии России, но и телеологическую проспективность ее исхода, рисовал эсхатологическую картину ожидаемого будущего, мотив которого играет значительную роль в художественной системе писателя. В этом ключе внимание, уделяемое в диссертации фактам биографии Пастернака, объясняется тем, что понимание как способ бытия предполагает поглощение интерпретирующего (в данном случае самого писателя) тем материалом, который он подвергает интерпретации, иначе его бытие как исходное условие понимания никоим образом не будет соответствовать этому материалу.

Актуальность исследования. Динамика развертывания романного повествования определяется алгоритмически организованной композиционной структурой, которой подчинены реализации в художественном тексте тех или иных тем и мотивов. Процесс смыслопорождения, происходящий за счет взаимодействия претекстов на пространстве произведения, обусловлен общими для романов Серебряного века принципами организации произведений и определяет их жанровый генезис. Первичность последнего по сравнению с интертекстуальными связями диктует необходимость обозначения типологических особенностей Доктора Живаго, вписывающих его в жанр романа. Такой анализ дает основание для последующего рассмотрения интертекстуальных связей, которые надстроены над типологическим сходством литературных произведений, разнообразят жанровую парадигму (И.П. Смирнов), и взаимодействия претекстов, кодирующих элементы текста и нарушающих линейность чтения. Перспективность интертекстуального анализа романа была обозначена еще в 1986 году Н. Корнвеллом, назвавшим этот метод одним из трех наиболее плодотворных в отношении исследований Доктора Живаго3, и подтверждена продуктивностью работ многих литературоведов.

Тенденция к обобщению результатов исследований, накопленных за десятилетия пастернаковедческих штудий, реализуется как в фундаментальных работах, посвященных биографии писателя (К. Барнс, Г. де Маллак, Е.Б. Пастернак, Л.С. Флейшман), историко-культурному (Вяч. Вс. Иванов, Л.С. Флейшман), интертекстуальному (С. Витт, Б.М. Гаспаров, А.К. Жолковский, А.В. Лавров, А. Ливингстон, М.Ф. Роуланд и П. Роуланд, К.М. Поливанов, И.П. Смирнов, Н.А. Фатеева, О. Хьюз) аспектам исследований творчества Пастернака, так и в библиографиях и трудах, представляющих аналитические обзоры достижений исследователей в разных сферах пастернаковедения: Т.Н. Беловой; Е.Б. Пастернака и Е.В. Пастернак; К.М. Поливанова; Н.А. Фатеевой; Н. Корнвелла и др. Библиография, посвященная творчеству Пастернака, огромна и стала отдельным предметом усилий исследователей. Так, International Bibliography of Criticism (1994) М. Сендича за период 1914Ц1990 насчитывает 1049 позиций, а библиография, собранная Э. Гребер и пока не опубликованная - более 1600. Другие списки менее весомы. По авторитетной оценке Е.Б. и Е.В. Пастернаков, библиография написанного о Пастернаке уже превышает шестизначные цифры, выделить в ней существенное и сказать кратко об этом трудно. Первый подытоживающий обзор исследований творчества Пастернака был сделан в 1962 году Г.П. Струве, следующие - в 1972 году Дж. В. Диком, во многом обновившем наблюдения Струве, и в 1986-м Н. Корнвеллом, который представил весь спектр мнений и интерпретаций, существовавших на то время. Даже те несколько сотен работ, которые были доступны, производят впечатление необычайной (в том числе внутренней) противоречивости и содержат разнородные подходы, некоторые из которых явились актуальными для данного исследования. Противоречивостью отмечены и оценки перспектив пастернаковедения, которое за последние 20 лет, если не раньше, стало отдельной сферой литературоведения. Так, если еще в 1961 году Г. Боуман, оценивая изученность романа Пастернака, посчитал, что it is difficult to say anything new about Doctor Zhivago, то в 1981-м Я. Лилли отметил, что many facets have yet to be illuminated. Последнее мнение за протекшие годы лишь приобрело в актуальности.

Поскольку теория литературы изоморфна своему материалу (И.П. Смирнов), и критика лишь отражает внутренние противоречия Доктора Живаго и творчества Пастернака в целом, постольку в пастернаковедении было достаточно много конструктивных программ исследования романа. Существующие 12 стратегий классифицированы Н. Корнвеллом в 1986 году в два класса - беллетристический и пост-беллетристический. Первый включает традиционные текстуальные, биографические, идеологические и оценочные прочтения. Второй - формалистически-структуралистские, аллегорические, в рамках теории восприятия и читательской реакции, интертекстуальные, деконструкционные, метатекстуальные, супра / интеркультурные и метакритические, во многом развивающие традиционные подходы. Поскольку, согласно П. Рикёру, линтерпретированное бытие выделяется только в движении интерпретации, и онтологичность понимания, по М. Хайдеггеру, остается включенной в методологию интерпретации, то основной в данной работе избрана интертекстуальная стратегия. Другие использованы в качестве дополнительных. В частности, из метакритической категории особенно важным представляется an approach to a particular text through and across the prevaling spectrum of literary theory (Н. Корнвелл). Дискредитация теоретизирования привела к поискам выходов, одними из которых стали медленное чтение и точечная интерпретация, практически реализованные Р. Бартом в работе S/Z и позже предложенные В. Каннингэмом. Данные методы (однако, при учете теории интертекста, разработанной И.П. Смирновым) были использованы в диссертации в применении к Доктору Живаго. Это в полной мере соответствует тяготению ткани повествования и особенно Эпилога к деконструкции организующих роман культурных кодов, а с другой стороны - к спрессовыванию в единице текста целых систем, которые ранее требовали полного развертывания. Попыткой приложения к роману крупноформатной идеи, оправдывающей данные подходы, в данной работе стал анализ ретроспективного кодирования повествования парадигматическими комплексами, характеризующими историческое развитие русской литературы. Предельность упомянутых двух методов, изоморфных предельности Доктора Живаго как текста, демонстрирующего неспособность структур развертываться вновь и вновь в прежнем циклическом режиме, заключается в том, что исчерпывающий анализ в принципе невозможен, а тот, что произведен, становится невоспроизводимым, хотя и остается возможность пополнения результатов типологически близкими наблюдениями. Жанр исследования в свете такой финальности его объекта приобретает черты филологического комментария, что, с определенной точки зрения, может лишь подчеркивать вторичность литературоведческого дискурса относительно литературы. Однако противовесом этому низведению к подсобности служит не только понимание того, что и сама литература фикциональна в отношении действительности, но и олитературивание литературоведения, которое особенно ярко проявилось в работах Р. Барта, Ж. Батая и др., и было доведено в некоторых трудах (например, К.А. Свасьяна о творчестве Ф. Ницше) до стадии эстетизации самого литературоведческого письма.

Г. де Маллак определил Доктор Живаго как произведение, написанное в ключе a post-modernistic realism. В исследованиях романа вопрос о происхождении и специфике самобытности реалий является одним из самых актуальных. Этим определяется преимущественное внимание к категории интертекстуальности, уделяемое в работе. Под интертекстуальностью в ней понимается слагаемое широкого родового понятия, так сказать интер[Е]альности, имеющего в виду, что смысл художественного произведения полностью или частично формируется посредством ссылки на иной текст, который отыскивается в творчестве того же автора, в смежном искусстве, в смежном дискурсе или в предшествующей литературе (И.П. Смирнов). Доктор Живаго - благодарный объект для интертекстуального анализа, поскольку представляет собой произведение, в котором комбинируемые гетерогенные элементы связаны не только причинно-следственными и метафорическими, но по большей части метонимическими отношениями, что, как показал Р.О. Якобсон, является важнейшей чертой поэтики Пастернака. Интертекстуальный анализ подразумевает, прежде всего, работу по опознанию источников и лишь затем - выяснение особенностей их трансформации в произведении, что позволяет выявить не только глубинные смыслы текста, но и условия его прочтения. Поиск источников ведется по тематической линии: писатель лимитирован в выборе претекстов принятым им тематическим заданием (И.П. Смирнов). Многие претексты Доктора Живаго опознаны, но еще больше остаются пока вне сферы внимания литературоведов, например, масонский и алхимический пласты в романе, требующие отдельного исследования. Мы не только учли многие из источников, следы которых в произведении анализировались исследователями, но и предприняли то же самое в отношении еще не попадавших в поле внимания.

Выявление ключевой роли интертекста для понимания романа, невозможно без учета того, что Доктор Живаго является текстом, в котором Пастернак дописывал незавершенные сюжеты своих более ранних произведений. Этот момент (вслед за И.П. Смирновым) акцентируют в своей работе С.А. Куликова и Л.Е. Герасимова, которые считают интратекстуальный дискурс Пастернака главным в романе. Нам представляется, однако, что при определении приоритетного метода Пастернака должны приниматься во внимание не только аллюзии на его ранние произведения, но и объем скрытой полемики с кем-либо, и картина способов организации материала за счет какого-либо кода, и многочисленные способы намекания и виды намеков на тексты и произведения других авторов, и, наконец, то, что Пастернак сам применял источниковедческий метод чтения произведений предшественников, в частности, стихов А.А. Блока. В пастернаковедении стало почти общим местом наблюдение, что творчество писателя имеет корни в множестве источников, спектр которых простирается от мифологии, народного творчества, литературы и философии - до музыки, живописи и кино. Написаны десятки работ, посвященным проблемам, вписывающимся в эти направления, в том числе и избранные Куликовой и Герасимовой. Данное исследование может восполнить дефицит обобщающих трудов, в которых определялись бы лудельный вес дискурсов Пастернака и диапазон средств и методов его интертекстуальной работы.

Значение интертекстуального анализа в применении к Доктору Живаго заключается в том, что он позволяет увидеть, как активизируются различные типы эстетик, как взаимодействуют коды, как вскрытие определенного пласта значений позволяет интерпретировать какую-либо деталь в контексте другого кода. В работе мы сосредоточены на коннотациях, вторичных смыслах, которые являются следствием множественности кодирования текста. Интерпретировать ту или иную деталь или участок текста значит понять, как реализуется эта множественность, отреагировать на заманчивость примера Р. Барта, который вслушивался в многоголосие текста. Что касается проблемы интертекстуальности, рассмотрению которой посвящены работы многих исследователей, в частности Б.М. Гаспарова, А.К. Жолковского, И.П. Смирнова, Н.А. Фатеевой, то мы исходили из того, что сигналы интертекстуального отношения имеют двойную функцию - апеллятивную и экзегетическую: они призваны не только сдвинуть внимание рецепиента с авторского слова на чужое, заимствуемое и трансформируемое (ведь они некая загадка [Е]), но и возвести читателей на такой метауровень, находясь на котором, те в принципе могут истолковать значение контакта между двумя текстами, дистанцированными друг от друга во времени. Коротко: в интертекстуальных сигналах (или: эмфазах) писатель косвенно формирует свое понимание того, как и куда течет историческое время (И.П. Смирнов).

Круг претекстов Доктора Живаго чрезвычайно широк. Его максимально возможный учет, а также то, что у Пастернака практически нет явных цитат4, затрудняет анализ романа, в том числе и тем, что связан с необходимостью описания источников, интертекстуальные следы которых обнаруживаются в романе. Вскрытие различных значений какой-либо детали или участка текста размывает синтагматику работы, уводит в сторону и, в общем-то, разрушает последовательность анализа. Тем не менее, выявление максимума интертекстуальных связей позволяет выстроить костяк той роли, которую играет в романе тот или иной персонаж или деталь. Особенности романа определяются, в частности, тем, что Пастернак строил его с использованием моделей мифологических, сказочных, а также моделей предшествующей литературы, будь то сюжетные линии романов или традиционные темы. В диссертации предпринята попытка выявить особенности трансформаций этих моделей, рассматривая их манифестации в тексте и их взаимодействие с учетом структуры линейного пространства, исследованной нами ранее. Кроме того, проанализированы составные некоторых персонажей и ситуаций в литературном, автобиографическом, социальном контекстах.

В принципе, каждое из отражений чужих текстов в Докторе Живаго, может быть рассмотрено по вертикали: можно проследить, как многократно и многообразно использован в романе тот или иной мифологический сюжет, сказка, произведение литературы, собственная биография Пастернака или биографии других людей. Роман дает яркие иллюстрации теоретического положения, гласящего, что обращение к претексту в творчестве писателя обязательно повторяется. Многократное наложение на текст одной и той же модели и выявление ее реализаций, а также, с другой стороны, исследование изоморфизма текстов вскрывают смысловой потенциал произведения, что уже было предпринято нами как при исследовании влияния на Доктор Живаго моделей и мотивов русской волшебной сказки и посвященных их исследованию трудов В.Я. Проппа (в упомянутой работе), так и при анализе следов, оставленных в романе творчеством и биографическим текстом П.Я. Чаадаева5. В идеале необходимо было бы составить исчерпывающий каталог всех манифестаций в Докторе Живаго той или иной использованной писателем модели, но получившаяся огромная работа была бы тогда аналитическим и принципиально неполноценным двойником романа - таким же, как и другие подобные двойники, стремящиеся исчерпать это произведение каждый в своей сфере. Данное исследование - шаг на пути к комплексному рассмотрению произведения с учетом многих вступающих в работу культурных моделей6. Именно множественностью источников обусловлена фрагментарность и калейдоскопичность Доктора Живаго и его многомерность и многоголосость. Связанная с этим нелинейность компенсируется жесткостью линейного построения, в котором субтексты разных видов образуют группы, связанные отношениями параллелизма и контраста. Эти отношения обеспечивают дополнительные возможности перекличек и переходов от одного элемента текста к другому, связанному с ним пучком смыслов. Переклички поддерживаются и внутренним динамизмом повествования. Регулярность вступления в работу субтекстов обусловливает сюжетику, которая подчиняется аналитическому подходу писателя к компоновке повествования. За композиционное же размещение субтекстов ответственна не только лэстетика, но и идейное задание, которое выполняет специфика выстройки романа.

С учетом предварительно проанализированной композиционной структуры романа, позволяющей видеть его как систему параллелизмов и определять регулярность присутствия трансформируемых интертекстов, так сказать, на макроуровне, способ анализа следов чужих текстов в произведении используется в двух разновидностях: 1) их поиск в пространстве самого Доктора Живаго, предполагающий проекцию романа на чужой текст, и здесь ключом служит понимание специфики линейной структуры Доктора Живаго, параллелизмы которой позволяют опознать чужое слово в его любой трансформации, и 2) наложение претекста на роман, дающее возможность увидеть именно те участки текста, которые вступают в интертекстуальные отношения с чужим словом. Такие подходы позволяют избежать произвольности и одноразовости прочтений и уйти от чтения как сугубо принудительной процедуры, когда интертекст становится формой террора, когда интертекст, по мысли М. Риффатерра - лэто уже не то, что я свободно могу воспринимать, а то, что я обязан выискивать. Особенно таким террором грешат большие претексты. Выступающие в таком качестве романы входят в отношение когерентности с Доктором Живаго, и потому мало кто берется за выявление максимума связей крупных произведений. Предпринимая такую попытку, мы руководствовались принципом, что наилучшая интерпретация - это та, что открывает путь новым толкованиям, а максимум выявленных связей увеличивает возможности толкований.

Объектом исследования является роман Б.Л. Пастернака Доктор Живаго как центральное и самое сложное произведение писателя, представляющее собой интертекстуальный палимпсест, созданный в контексте и с учетом литературы Серебряного века и явившийся итогом творческого пути. Кроме всего корпуса текстов Пастернака, включая переписку, к исследованию привлекаются также произведения и факты биографий И.Ф. Анненского, А.А. Ахматовой, А. Белого, Вяч. Ив. Иванова, В.В. Маяковского, П.А. Флоренского, М.И. Цветаевой и др., отдельные тексты зарубежной литературы и мемуарные свидетельства.

Предмет исследования - проблема полигенетичности художественного мира Пастернака, обусловленная использованием в Докторе Живаго мотивов и творческих установок, являющихся общими для литературы Серебряного века. Полигенетичность как явление художественного осмысления Пастернаком творческой практики художников-предшественников и современников выявляется благодаря анализу интертекстуальных связей романа с кругом текстов вышеназванных и других авторов и специфики инверсирования культурного материала, а также влияний, оказанных на формирование образов героев биографиями писателей.

Цель диссертации состоит в изучении генезиса художественной ткани романа Доктор Живаго, выявлении особенностей скрытой полемики Пастернака с текстами и их авторами и порождаемых при этом смыслов.

Поставленная цель предполагает решение следующих задач:

1. Проанализировать особенности типологической близости Доктора Живаго с литературой Серебряного века:

- рассмотреть роман как явление конца литературы, произведение, преодолевающее литературу и подытоживающее эпоху; исследовать литературный, исторический, идеологический, биографический фоны текста;

- исследовать установки Пастернака на устную речь, эпистолярность, интимизацию и обращенность к специфическому читателю, обусловленные как философско-эстетическими принципами литературы Серебряного века, так и внутренней эволюцией писателя;

- охарактеризовать жанровые признаки романа и ориентацию на традицию, осуществляемую как этический выбор; выявить специфику протагониста.

2. Определить проявленные в романе тенденции художественного моделирования:

- проанализировать элементы писательской стратегии Пастернака, обусловливающие поэтику таинственного;

- исследовать особенности символического реализма (Г.П. Струве) Пастернака: его отталкивание от футуризма, реабилитацию символизма и тяготение к реализму;

- выявить специфику инверсирования претекстов, в частности, особенности их профанизации, а также внутритекстовые связи, обусловливающие циклическое инверсированное воспроизведение тем и мотивов;

- исследовать особенности реинтерпретации Пастернаком претекстов за счет оперирования с посттекстами.

3. Вскрыть отразившиеся в Докторе Живаго влияния некоторых произведений 1900Ц1930-х годов, которые еще не становились предметом рассмотрения в пастернаковедении, при этом с максимально возможной полнотой выявляя участвующие в работе другие претексты:

- рассмотреть композиционное значение и генезис мотивов дома, бала и выстрела;

- проанализировать генезис персонажей и мотивов основных локусов: мелюзеевского, московского, уральского (варыкинского);

- исследовать интертексты, присутствие которых в мелюзеевском локусе определяет особенности реакции Пастернака на произведения современников (в основном - футуристов) и предшественников;

- на примере варыкинского локуса определить следы влияния некоторых произведений Вяч. Ив. Иванова и И.Ф. Анненского, а также черт этих поэтов, послуживших прототипическими при создании образов героев Доктора Живаго.

Теоретическую и методологическую основу диссертации составляют труды отечественных и западных ученых, занимавшихся проблемами полигенетичности текста, теории интертекстуальности, теории романа, аспектами творчества Пастернака и его биографией: В.В. Абашева, В.С. Баевского, К. Дж. Барнса, Р. Барта, М.М. Бахтина, Д.М. Бетеа, П.А. Бодина, Э. Вильсона, С. Витт, Б.М. Гаспарова, М.Л. Гаспарова, Л.Е. Герасимовой, Г. Гиффорда, Л.Л. Горелик, А.К. Жолковского, Вяч. Вс. Иванова, Н. Корнвелла, С.А. Куликовой, А.В. Лаврова, А. Ливингстон, М.Ю. Лотмана, Ю.М. Лотмана, И. Мазинг-Делич, Г. де Маллака, Г.В. Обатнина, М. Окутюрье, Е.Б. Пастернака, Е.В. Пастернак, В.Я. Проппа, Ж. де Пруайар, О. Раевской-Хьюз, П. Рикёра, О. Ронена, М.Ф. Роуланд, П. Роуланда, К.М. Поливанова, И.П. Смирнова, И.А. Сухановой, Е. Фарыно, Н.А. Фатеевой, Л.С. Флейшмана, В.С. Франка, К. Эванс-Ромейн, А.М. Эткинда, А. Юнггрен, Р.О. Якобсона и др.

В исследовании использованы герменевтико-интерпретационный, структурно-семиотический, интертекстуальный, историко-функциональный, сравнительно-типологический и биографический методы, а также методика мотивного анализа. При рассмотрении художественной практики Пастернака учитывались не только идейно-эстетические и социально-политические факторы, воздействовавшие на формирование и эволюцию художественного мира писателя, но и факты его биографии. Правомерность применения к Доктору Живаго интертекстуального анализа, вскрывающего связи романа с широким кругом литературных, критических, политических и др. текстов, произведений музыки и живописи, обусловлена тем, что во вторичной культуре постмодернизма лотдельное произведение [Е] может быть истолковано только в его интертекстуальных связях, то есть как итог совместной работы разных текстов (И.П. Смирнов).

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Роман Доктор Живаго представляет собой жанровую модель на поздней стадии эволюции модернизма. Реставрация традиционной жанровой формы происходит после периода конца литературы, разрушения сюжетности в жанре романа и работы в параметрах бессюжетной прозы. Вместе с тем реанимированный роман впитывает как достижения последней, так и многочисленные прививки разнообразных культурных систем, становясь произведением, подытоживающим эпоху.

2. Несмотря на воинствующую креативность (И.П. Смирнов) Пастернака, его роман (и шире - все творчество) обнаруживает органическую связь с предшествующими литературными течениями: реализмом, символизмом, футуризмом и представляет собой синтезирующее произведение, вступающее с ними в отношения притяжения-отталкивания.

3. Конструктивно важные мотивы воспроизводятся в своих вариантах в зависимости от развертывания линейной структуры повествования и являются общими для романов Серебряного века. Ключевыми являются мотив отправки героя на СВостокТ (на испытания) и возвращения в свой Дом. Если романы XIX века (Евгений Онегин, Преступление и наказание, Братья Карамазовы и др.) завершались отправкой на СВостокТ (в широком смысле), то романы XX-го, в частности Доктор Живаго, воспроизводили (часто в свернутом виде) движение героя к отправке, но основной упор их авторами делался на испытаниях, которым подвергались герои на СВостокеТ, и на возвращении домой, в СЦентрТ. Доктор Живаго представляет собой роман, не только вобравший в себя модель романов XIX века, но и алгоритмически воспроизводящий ее трижды: отправка Юрия Живаго на Первую мировую войну (на СЗападТ); на Урал и гражданскую войну (на СВостокТ); смерть доктора, свидетельством возвращения в СЦентрТ (в Москву) при этом служат Стихотворения Юрия Живаго.

4. Эволюция протагониста зависит от одновременного кодирования текста литературными, сказочными, мифологическими претекстами, доминирование которых на фоне других по мере продвижения повествования в будущее ориентировано на все большую архаику.

5. В генерировании импликативных смыслов произведения участвуют не только литературные тексты, но и биографии писателей - предшественников и современников Пастернака. Степень апологетизации и/или отторжения Пастернака от текстов и биографий последних зависит от меры профанирования ими таинственного, обусловливающего принципы поэтики Пастернака.

6. Разворачивание в тексте той или иной чужой структуры происходит амбивалентно - не только в апологетических, но и в дезавуирующих целях, что производится за счет инверсирования. Претексты участвуют в движении повествования и генерировании смыслов в соответствии с алгоритмами линейной структуры текста, всякий раз подвергаясь различному инверсированию. Последнее представляет собой важнейший прием скрытой полемики Пастернака с источником или его апологетизации.

7. Для полноценного научного осмысления жанровой формы и генезиса Доктора Живаго необходимо перенести центр внимания исследований произведения на его структуру и интертекстуальные связи, что позволит видеть генезис текста и порождение смыслов, происходящее за счет столкновений на его пространстве внетекстовых структур.

Научная новизна работы состоит в том, что в ней впервые:

1. Произведен комплексный анализ романа Доктор Живаго как со стороны его типологических связей с русской литературой Серебряного века, так и в плане влияний целого круга авторов и их произведений. Исследованы факторы, определившие эволюцию индивидуально-творческой системы писателя и русской литературы данного периода, важнейшим из которых является установка на создание произведения, подытоживающего эпоху как со стороны тематической, так и со стороны операциональной.

2. Особенностью настоящего исследования является то, что генезис романа вскрывается с помощью такой системообразующей категории художественного дискурса постмодернизма как интертекстуальность. Благодаря этому стало возможным как выявление максимально прочитываемого числа источников (в том числе и интратекстуальных связей с произведениями самого Пастернака), участвующих наряду со специально исследуемыми в построении художественной ткани произведения, так и анализ результатов их взаимодействий на пространстве текста и роли в организации повествования.

3. Выявлен механизм инверсирования претекстов, что в контексте поэтики таинственного Пастернака позволяет им оставаться неузнанными и служит своего рода средством культурной мимикрии в условиях советской литературы и идеологического прессинга 1950-х годов.

4. Предложен подробный анализ отражений в тексте Доктора Живаго отдельных произведений и фактов биографий таких авторов как И.Ф. Анненский, А.А. Ахматова, Вяч. Ив. Иванов, В.В. Маяковский, М.И. Цветаева, П.А. Флоренский и др. Конкретные случаи данных влияний по большей части еще не попадали в сферу внимания исследователей. Почти не рассматривались и результаты столкновений на определенных участках и в деталях романа нескольких претекстов.

5. Феномен Доктора Живаго исследован с учетом результатов, полученных как отечественным, так и зарубежным пастернаковедением. Сделанные в диссертации наблюдения и выводы вносят определенный вклад в разработку проблем типологии русской литературы Серебряного века и генезиса поздней прозы Пастернака, расширяют круг источников романа, позволяют оценить значимость для писателя того или иного явления культуры и определить его отношение к ним.

Теоретическая значимость диссертации заключается в выдвижении новой модели интерпретации крупного произведения русской литературы XX века. Эта модель предполагает рассмотрение текста в системе герменевтического круга, регрессивно-прогрессивного метода П. Рикёра и с применением метода интертекстуального анализа. Доктор Живаго исследуется как в отношении аспектов поэтики, так и в плане интертекстуальных влияний, определивших функционирование его структур и порождение смыслов. В диссертации предложено рассмотрение полигенетичности Доктора Живаго как синхронной работы структурно разнородных рядов, скрыто подключающих смысловые комплексы чужих текстов (и актуализирующих память культуры) и явно - гетерогенные темы и мотивы. При этом значимым является как то, что претексты подвергаются инверсированию, так и то, что анализ их проявленности позволяет определять значимое отсутствие в тексте структур, не менее важных для формирования семантики произведения. С учетом алгоритмов, определяющих динамику внутренних структур романа и свойственных и другим романам Серебряного века, такой анализ позволяет не только с оптимальной полнотой демонстрировать картину источников Доктора Живаго, но и определять его скрытые смысловые интенции. Аналогичный подход к другим романам упомянутого периода может быть весьма продуктивным. Исследование художественной прозы Пастернака позволяет углубить представление о многомерности дискурса литературы модернизма и расширить диапазон подходов к ней. Результаты работы могут применяться при исследовании культурно-семиотических механизмов, работающих в русской литературе Серебряного века, закономерностей литературного процесса, выявления особенностей динамики и смены литературных течений.

Практическая значимость исследования состоит в расширении круга источников текста Доктора Живаго, возможности применения выявленного и проанализированного в работе материала для дальнейшего изучения как данного произведения, так и всего творчества Пастернака, а также для использования результатов работы при научном издании и комментировании романа Пастернака. Положения и выводы исследования могут быть использованы в построении курсов по истории русской литературы ХХ века, теории литературы, культурологии, литературы и искусства, нарратологии, мифопоэтике, методологии литературоведческого исследования, спецкурсов и спецсеминаров, посвященных изучению жизни и творчества Пастернака, при составлении учебных пособий, а также при написании курсовых и дипломных работ. Материалы диссертации могут быть востребованы при написании исследований, посвященных интерпретации текста, взаимодействию литературы и других видов искусства. Исследователям творчества писателей Серебряного века, и в частности Пастернака, результаты работы позволят углубить методику исследования художественного дискурса модернизма, использовать их при исследовании взаимоотношений произведений литературы, а также взаимоотношений литературного текста и биографии писателя. Методологические принципы, предложенные в диссертации, могут быть использованы для анализа типологически близких произведений литературы, а также для исследования интертекстуальных связей художественного текста.

Апробация работы. Основные положения и результаты диссертационного исследования докладывались и обсуждались на заседании кафедры истории новейшей русской литературы Ставропольского государственного университета. Результаты работы были изложены на международных, всероссийских, межвузовских научных и научно-практических конференциях: в Москве (1990), Воронеже (1991), Донецке (1992), Киеве (1995); Пятигорске (2006), Армавире (2007, 2008, 2010).

Структура работы обусловлена поставленными целью и задачами. Диссертация состоит из введения, четырех глав (включающих 18 параграфов), заключения и библиографического списка, включающего 420 наименований. Общий объем исследования - 650 с.

Общая логика исследования заключается в последовательном рассмотрении произведения сначала в фокусе типологической близости с романами Серебряного века, затем - в контексте отношений к футуризму, символизму и реализму, и наконец (по ходу исследования) - в выявлении следов конкретных источников и определении особенностей оперирования писателя с ними. Притяжения и отталкивания с упомянутыми литературными течениями конкретизируются на примерах отраженной в романе реакции Пастернака на факты биографий отдельных авторов и их произведения. Такая логика обращения к роману и исследования претекстов продиктована разновекторностью интенций произведения и внутренней динамикой взаимодействующих друг с другом кодов, организующих текст.

Роль 1-й главы заключается в исследовании работы некоторых из этих кодов в романе, а также в рассмотрении особенностей Доктора Живаго, определяющих его принадлежность к литературе Серебряного века. В романе выделяются три основных локуса: московский (Центр), мелюзеевский (Запад) и уральский (Восток). Соответственно, во 2-й главе предметом исследования становится московское повествование, разделяющее и обрамляющее мелюзеевский и уральский локусы. В 3-й главе преимущественное внимание уделяется мелюзеевскому участку текста, в 4-й - уральскому.

Поскольку Пастернак стремился написать реалистический роман и проецировал по ходу текста изображаемую действительность на все более отдаленное прошлое, Первая книга Доктора Живаго полемизирует преимущественно с футуризмом, а Вторая - с символизмом. Выявление следов произведений писателей, принадлежащих к этим течениям, а также следов их биографических текстов сосредоточено в основном в 3-й и 4-й главах, тогда как во 2-й исследуются интертекстуальные переклички с писателями и мыслителями, находившимися вне течений.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

Во введении определено направление исследования, обоснованы актуальность и научная новизна работы, указаны объект и предмет, поставлены цель и задачи, определены теоретическая и методологическая основы, изложены основные положения, выносимые на защиту, описаны теоретическая и практическая значимость, даны сведения об апробации, описана структура.

В первой главе Б.Л. Пастернак и его роман в контексте традиции: литература и история как механизмы организации повествования рассмотрены жанровые и сюжетные особенности Доктора Живаго в контексте эволюции модернистской литературы. Роман исследуется как одно из литоговых произведений Серебряного века, отвечающее идеям конца литературы, ее бесписьменного бытования и впитывающее в трансформируемом виде культурную толщу предшествующего времени и современности. Прежде всего, речь идет об органической связи и притяжении-отталкивании с реализмом, символизмом, футуризмом. Множественность кодирования текста литературными, сказочными, мифологическими претекстами обусловливает эволюцию протагониста как ориентированного на все более архаические культурные слои.

В параграфе 1.1. Корреляция художественной системы Б.Л.аПастернака с идейно-эстетическими установками литературы Серебряного века: УДоктор ЖивагоФ как явление Уконца литературыФ определяется место писателя и его произведения в духовной культуре его времени, особенности его внелитературности как исключения себя из сферы официальной культуры и как стремления автора выйти за пределы литературы. Последнее реализовывалось за счет того, что, стремясь написать именно роман, Пастернак не только оживлял, но и отменял жанр романа. Прагматика плохого качества произведения заключается в том, какими писатель видел аудитории читателей и особенности воздействия романа. Тенденции, подводящие к распадающемуся Эпилогу, определены как стремление к минималистичности; как упрощенчество, соответствующее примитивизации советского мира и все более обозначающейся социальной идентификации повествователя-Евграфа; как намеренную наивность в шиллеровском смысле, парадоксально компенсированную стремлением избегать наивности; как установка на спрессовывание информации.

Поскольку Доктор Живаго генетически связан с Серебряным веком русской литературы, полемическому обсуждению подвергнут термин Серебряный век и трактовка границ этого периода истории литературы, предложенная в работе О. Ронена. Доводы подкрепляются дальнейшим анализом особенностей романа, общих для литературы упомянутого периода.

Значимое отсутствие Пастернака в литературе (и в плане официального признания, и как позиция) влекло за собой соответствующую недоступность: физическую недоступность текста для советского читателя и недоступность романа для понимания. С последней связаны противоречивые оценки, которые давались роману со времени его публикации в 1957 году. Они объясняются множественностью способов прочтения, обусловленной множественностью кодирования текста, к которому прибег автор. Попытки вскрыть роман с помощью кодов-ключей предполагают видение структуры линейного пространства текста, как изоморфной отраженной в романе линейной картине хода истории. Такая картина, в свою очередь, выступает противовесом контрастирующей с ней нелинейной и полифонической картине мира, показанного в романе. Композиционную структуру мы исследовали путем анализа линейной структуры пространства, описанной через определение относительно изолированных участков текста - алгоритмической системы субтекстов7. В параграфе кратко представлены итоги данного исследования. Горизонтальное строение романа, выявленная система параллелизма позволили прослеживать внутритекстовые переклички и составлять картину интертекстуальных связей. С учетом структуры линейного пространства Доктора Живаго в диссертации рассмотрены особенности инверсирования в романе некоторых литературных произведений, фактов биографий писателей, культурных и других реалий. Инверсирование представляется основной процедурой, которая как метод интертекстуальной работы потребовалась Пастернаку для компрометации и апологетизирования претекстов, а также моделирования и остранения как культурных, так и социально-политических конфликтов. Доктор Живаго рассмотрен как произведение, испытавшее внутреннее функциональное воздействие (Б.Л. Пастернак) разнообразных культурных текстов как в отношении жанровом, так и хронологическом. Для читателя текст романа оказывается губкой-генератором чужих структур. Скрыто вводя в текст ту или иную скрытую цитату, Пастернак подвергал ее многоступенчатому инверсированию, что позволяло придать тому или иному персонажу или ситуации необходимую степень профанности. Этим объясняется наличие в романе разветвленной системы двойников.

В произведении, полном случайных событий и деталей, встреч и совпадений, которые сразу же были по большей части с неудовольствием отмечены многими критиками, парадоксальным образом нет ничего случайного. Проблеме совпадений уделено особое внимание. Мы связываем ее с поиском поздним Пастернаком неслыханной простоты, нового языка прозы, установкой на создание текста, дописывающего Откровение.

В литературе Серебряного века и биографиях художников исследователи выделяют ряд стабильных мотивов, каждый из которых в творчестве конкретного писателя реализуется индивидуально. Рассмотрению некоторых таких мотивов у Пастернака и исследованию особенностей ориентации Доктора Живаго на Апокалипсис посвящен параграф 1.2. Апокалиптические мотивы в романе: УДоктор ЖивагоФ как подытоживание эпохи и УдописываниеФ Откровения Иоанна. Итоги эпохи подводились представителями Серебряного века в течение нескольких десятилетий после 1917 года. У Пастернака такое подытоживание шло в каждой выпускаемой книге. Очень сильны финальные настроения были у него в течение 1920-х годов и достигли пика к 1929-му. И не случайно главный герой Доктора Живаго умирает именно в этом году - переломном в истории страны и судьбах писателей. Другим критичным моментом было решение уже после войны писать литоговый роман. Доктор Живаго, который создавался с установкой на антилитературность, стремится слиться с жизнью путем отталкивания от литературы и ее течений, стать актом жизнетворчества. Дописывая символизм, тяготея к реализму и отталкиваясь от футуризма, Пастернак одновременно отталкивался и от советской официальной литературы, и от собственного стиля до 1940 года. К этой определенности Пастернак шел все 1930-е годы, когда для него особенно важным стало следование традиции. Приступив к работе над Доктором Живаго, Пастернак (после Охранной грамоты и других произведений) вернулся к сюжетной прозе, учитывая опыт бессюжетности в литературе. Эволюционный процесс в искусстве и, в частности, переход Пастернака лот усложненности стиля в начале творческого пути к УклассическойФ простоте в конце Ю.М. Лотман обозначил (в статье Риторика) формулой: переход от риторической ориентации к стилистической. В таком ракурсе особенность Доктора Живаго мы определяем как скрываемую от внимания читателя наполненность чужими текстами, пропущенными через организующее авторское начало. Последнее обусловливает выдержанный стиль при видимости его эстетического распада. Это было обусловлено тем, что стремление Пастернака написать сюжетную вещь включало противоборство с установками левой литературы на разложение письма. Воскрешая роман и полагая, что только большая сюжетная проза оправдывает его как писателя, Пастернак стремился воспользоваться всеми возможностями жанра по впитыванию культурной толщи и создавал своего рода метапрозу. Огромное количество информации, замурованное в Докторе Живаго, требует пристального и медленного чтения, остановок, расшифровки, однако жанр романа требует достаточно быстрого продвижения читателя. Главное произведение Пастернака мимикрически соответствует обоим способам чтения. При этом, чем ближе к концу, тем явственнее проступают признаки распада текста, разрушения сюжетности. Ответом на эту деструкцию, которая на новом витке воспроизводит конец литературы и невозможность сюжетной прозы, преодоленные когда-то Пастернаком, оказываются Стихотворения Юрия Живаго, функционально выступающие в роли нового мифа, дающего новый сюжет. По ходу повествования сакральное с переднего плана уходит вглубь, остается лишь профанный план происходящего. Внешне части Окончание и Эпилог предстают образцом распада литературы. Вместе с тем усиление по мере приближения к концу романа простоты и множественности прочтений текста является результатом интерференции кодов. Тенденция к неразрешимости, множественности и создает простую поверхность текста.

В условиях катастрофизма эпохи, вызвавшего прочтение писателями своего времени как являющего и конец литературы, и конец истории, ответом социальной и культурной ломке и нарождающимся советским мифам было выдвижение мифологического же противовеса. Далеко не старые писатели неоднократно начинали подводить итоги. Таким последним произведением эпохи и был для Пастернака его мифологизирующий метароман.

Провидение светлого будущего в финалах романов, ориентированного на последние главы Откровения, имеет свою традицию в русской литературе: от сна Раскольникова - до чтения писаний Сковороды Николаем Аблеуховым и обретения вечного покоя Мастером и Маргаритой. Доктор Живаго - чрезвычайно значимое звено в этой традиции и едва ли не последний роман в русской литературе XX века, строившийся и как биороман, отстаивающий ценность родовой жизни и завершающийся деторождением - генерированием не знака, а тела, и в то же время как лапокалиптический роман (И.П. Смирнов). В параграфе предпринят анализ Доктора Живаго как символико-аллегорической версии Откровения Иоанна Богослова, фабульным дописыванием которого он, по мысли Пастернака, является. Рассмотрены точки зрения исследователей и эволюция восприятия Откровения Пастернаком. Апокалиптический код организует текст романа на сюжетно-фабульном, композиционном и мотивном уровнях. По ходу повествования фигура рассказчика становится все более значительной, а изображаемое историческое время все более сжимается. Сжатие времени заканчивается вечностью мифа (часть шестнадцатая, глава 5). Отражается это и на пространственной структуре, разрешающейся в дисконтинуум. Апокалиптичность романа поддерживается очевидным влиянием блоковской идеи возмездия и ненависти к теориям прогресса, отразившимся также в построении романа как демонстрации смены трех поколений семьи Живаго (Р.Л. Джексон).

Исследована ориентация романа на Апокалипсис в жанровом отношении, соотношения с Иоанном Богословом Юрия и Евграфа Живаго, для которых он выступает общим прототипом. При этом образ Юрия Живаго совмещает черты духовного облика как Иоанна, так и Христа. Через постановку вопросов о цели истории, ее смысле и значении предстает в Докторе Живаго эсхатология России. Явное выведение кода на поверхность текста проявляется в стремлении отождествить повествовательную фактуру Доктора Живаго с фактурой Откровения. Пастернак сделал это в конце произведения, что дает усиленную проекцию на Откровение всего предшествующего текста. Этическая программа автора сливается с эстетической. Текст романа оказывается дописывающим большое, истинное искусство, то, которое называется Откровением Иоанна (Б.Л. Пастернак), дух произведения - тождественным духу Откровения.

В параграфе 1.3. Полемика романа с художественными направлениями литературы Серебряного века: от футуризма через символизм к реализму обрисована проблема отношения Пастернака к традиции и вопрос, актуальный со времени выхода Доктора Живаго в свет: по какому ведомству - реалистическому или символистскому - числить роман. Позиция Пастернака объясняется не только канонизированностью футуристов и неканонизированностью символистов в литературной ситуации 1950-х, но и логикой внутреннего пути Пастернака, которая определяется сменой циклов его отталкивания от одних культурных моделей и следования другим.

Неосимволизм Доктора Живаго проявляется, в частности, в том, что повествование подхватывает сосредоточенность символистских текстов на начальной фазе пути и апокалиптическом конце, но в гораздо большей мере интересуется тем, как герой его проходит. Начальная пора жизни Юрия Живаго изображается автором подчеркнуто реалистично. А символичность постепенно усиливается по мере продвижения к концу. Нарастает и апокалиптичность изображаемых событий, в чем сказывается усиление ориентации текста на Откровение Иоанна. Эта закономерность - общая для прозы Серебряного века, в которой Апокалипсис становится важнейшим кодом повествования (в случае Доктора Живаго - особенно Второй книги). Сближение Пастернака (усиливающееся к концу романа) с символизмом - инверсионное. Выступая в романе, а также в переписке апологетом символизма, дописывающим его, Пастернак боролся тем самым с десимволизирующей ориентацией культуры в целом (Ю.М. Лотман). Впрочем, актуальной для него была и борьба с тотальной советской мифологизацией жизни, символизировавшей действительность на свой манер.

С тенденцией к ослаблению и устранению авторского начала в Докторе Живаго напрямую связана интертекстуальная многослойность произведения, его смысловая работа, организованная по принципу палимпсеста. Если текст приобретал черты анонимного, это означало, что он приобретал статус рукописи догуттенберговой эпохи. Это лобезличивающее начало отмечает тяготение романа к эпопее (как называл роман сам Пастернак). Однако авторское начало выполняет и функцию обесценивания множества голосов участников. Таким образом, работают две тенденции: а) яркой индивидуализации жанровости Доктора Живаго и б) ее разложения, в частности, за счет обезличивания авторского начала и персонажей, говорящих по сути тем же авторским голосом. Первая тенденция, кроме прочего, обусловливает формульность стиля, которая отличается от фольклорной тем, что в последней обусловлена не недостаточностью, но избыточностью авторства, свойственной этому этапу в развитии словесного искусства (И.П. Смирнов).

У Пастернака действуют две стратегии утаивания: внешняя - через отрицание символичности, внутренняя - через устранение большей части намеков на источники текста и редукции претекстов до их простейших семантических составляющих (И.П. Смирнов). Разумеется, перечнем задействованных источников, смысл повествования не исчерпывается. Главное - та система, в которую они помещаются и, вступая во взаимодействие, порождают новые смыслы. Тяготение к реализму и стремление дописать символизм, выраженное, в частности, через отталкивание от футуризма и инверсированное использование опыта как символистов, так и предшествовавших им реалистов XIX века, выражаются в том, что текст обретает не явное, как у символистов, символическое значение, а тайное, содержащееся в нем не только в силу символической природы языка, но и как результат преодоления и в то же время продолжения символизма. Нельзя сбрасывать со счетов и отталкивание Пастернака в своей реалистической манере от социалистического реализма. Всем этим определяются особенности цитации в романе. Поскольку Доктор Живаго представляет собой сплошную шифровку (или: сплошное поле скрытых цитат), а ключами к шифрам являются тексты - мифологические, художественные, научные и пр., постольку функция исследователя сводится к тому, чтобы продемонстрировать, как эти ключи действуют, склеить мозаику расшифровок в убедительное прочтение.

Символизм для Пастернака, ощущавшего себя в нашей современности, представлялся осевым явлением, относительно которого по хронологической линии симметрично располагались враждебные ему и нашей современности и контрастирующие по отношению друг к другу реализм и постсимволизм. Именно в силу того, что Пастернак ощущал трудность отделения себя от футуризма (и тем настойчивее подчеркивал свое отталкивание от него), гораздо ближе оказался ему реализм, подготовивший символизм, а не развенчивавший его, как футуризм. В Докторе Живаго он лобновлял символизм, проводя мысль, что самой подлинной является действительность, себя преодолевшая, то есть ставшая искусством, в то время как считающаяся настоящей, неотменимой - на самом деле призрачна. В романе символы наполняются реальным, буквальным содержанием, приобретают реалистический вес и оказываются, так сказать, сверх-футуристическими. При этом общая символическая система произведения размывается, и символы становятся автономными. Синтез триады стилей в романе предстает продуктивной тяжбой борющихся качеств, любое из которых инверсировалось Пастернаком с позиции нашего времени. Каждый из стилей в чем-то проигрывал, но и приобретал за счет других. Если символисты теоретически обосновывали возможность творчества-теургии, но были недовольны тем, что получается, то Пастернак о теургии не теоретизировал, но создавал роман как произведение именно теургическое. Это утверждение не только не противоречит тому, что Доктор Живаго в то же время и роман реалистический, но, более того, развивает мнение А. Ливингстон о том, что Pasternak had no inclination to repeat that either. His desire was to name what was Сas yet unnamed and newТ. В таком качестве роман являет читателю буквальность воплощения в жизни мифа, сказки, литературы. Отметим и обращенность ориентации произведения: отталкивание автора от постсимволизма, к которому он принадлежал - через апологию (трансформируемого) символизма - к реализму. Роман в таком ракурсе предстает реалистической прозой будущего, которая, впитав достижения предыдущих школ, футуристически отражает прошлое на всех языках культуры.

В параграфе 1.4. Установки на устную речь и эпистолярность как принципы работы Б.аЛ.аПастернака над романом. Традиция как этический выбор внимание сосредоточено на том, что конец литературы актуализировал традицию устной передачи опыта, устного слова. Тема бесписьменности литературы была одной из наиболее занимавших писателей пореволюционного времени. Реализация в тексте установки на его чтение вслух выступала условием истинности, запоминаемости и гарантии его дальнейшей, также устной, передачи. Писатель рассчитывал уже не на читателя, а на слушателя, как соучастника в действе, которое описывается в тексте. Работа над романом была связана у Пастернака именно с установкой на устную передачу. Расчет на герметичность текста, его обращенность к кругу лизбранных читателей был также общим для писателей Серебряного века. В советское время он получил дополнительную акцентировку. Но в любом случае воспроизводилась ситуация времен первохристианства.

В литературе модернизма особое значение имел конец. В Докторе Живаго, не только учитывающем опыт символистского романа, но и продолжающем его, важное значение конца проявилось воспроизводством апокалиптической фабулы и переменой ориентации на время. Если литература символизма, как явление письменной культуры, ориентирована на прошлое, то Доктор Живаго - на будущее, но обращенное назад, в глубины истории, и потому представляющее собой прошлое навыворот. Такая устремленность в будущее определила установку на устную передачу содержания кругу лизбранных, наделявшую роман статусом предания.

Установка на бесписьменное бытование литературы, на устное слово тесно связана с возрастанием роли эпистолярного жанра и приобретением прозой его свойств. Если в XIX веке печатное слово было обращено от государства к обществу, а письменное от одного частного лица к другому (Ю.М. Лотман), то в 1920Ц30-е годы в связи с усилением идеологического контроля и подавлением свободного выражения мыслей в литературе возникла не только тенденция устного бытования литературы, но и произошел возврат к частной переписке. Удельный вес и значение эпистолярного жанра в жизни и творчестве многих писателей, и в частности Пастернака, резко возросли. Общим свойством, отмечающим работу в эпистолярном жанре многих писателей как до революции, так и после нее, является автометаописательность. В условиях 1940Ц50-х для Пастернака апокалиптичность исторических событий и духовной жизни последних десятилетий обусловила расчет на лизбранных, который, создавая высокое духовное напряжение, вступал в конфликт со стремлением Пастернака быть услышанным широким кругом читателей. Роман приобрел качество послания к лизбранным, которое оказалось предназначено всему миру и было прочитано им.

Пастернак считал свой роман удачей, какая не снилась. Добиться успеха ему помогло следование традиции. Прослежена эволюция отношения Пастернака к традиции с 1920-х годов до времени создания Доктора Живаго. Так, в 1920-е в выборе Пушкина как образца и традиции как противовеса послереволюционной современности Пастернаку помогла своей созвучностью статья Б.М. Эйхенбаума Проблемы поэтики Пушкина (1921). Преемственность Пастернака по отношению к Пушкину особенно выразительна при сравнении романа с Капитанской дочкой. Проанализированы некоторые пушкинские мотивы и сюжетные ходы, трансформация которых показательна для интертекстуальной работы Пастернака.

Параграф 1.5. Образ протагониста романа как конденсатор культурной памяти посвящен проблеме генезиса образа главного героя. Связь с традицией выражается в том, что, если в ХIХ веке на смену активному герою романтизма приходил герой безвольный и стареющий душою, то в Докторе Живаго коллизию смены героя Пастернак воспроизвел в обновленном виде: и безвольный Живаго, и кончающий самоубийством его волевой двойник Антипов-Стрельников наделены живой душой и сердцем. Сходство и отличие Живаго по отношению к героям литературы ХIХ века проявляется и в том, что он тоже - маленький человек, но совсем иной, чем в прошлом веке: амплуа маленького человека и лишнего человека работают лишь в отношении социума. Тем выше в личностном плане оказывается трагедия героя. Доктор Живаго реализует оба варианта судьбы лишнего человека. Через Стрельникова, воплощающего ролевые действия героя, и Живаго, сохраняющего статусное амплуа, в романе представлены обе проблемы романа ХIХ века: изменения социальной действительности и преображения духовного облика героя. Роль демонического героя-лгубителя - у Комаровского. Живаго и Стрельников наделяются отличительными чертами противопоставленного ему героя-лспасителя, который обычно приходит со стороны. Оба они по отношению к Ларе (России) выступают как пришлые спасители - подлинный и ложный. Отказ Живаго от того, чтобы быть волевым - это отказ от придания смыслов новому порядку, однако он при этом (а также повествователь) оперирует смыслами, археология которых позволяет прогрессивно (в рикёровском смысле) реконструировать мир, вошедший в стадию разложения. Эта реконструкция призвана служить противовесом советской сознательности, претендующей быть источником смысла.

Для Пастернака самым важным было дать протагониста как свидетеля времени, повторяющего путь страданий Христа. Главный герой романа духовно пребывает в сфере сакрального, и читатель может прорваться в этот скрытый план, лишь расшифровав внешние знаки (текст), использовав их, как ключи к внутреннему. В момент смерти Живаго физически переходит как раз в эту невидимую сферу - план бессмертия, Царства Божьего. При этом доктор - не только отверженный миром, но и отвергающий его. И наоборот: не только приемлющий мир, но и совпавший с ним. Его реинтеграция в мир посредством стихов возможна только из состояния бессмертия.

Пастернак сделал своего героя врачом и писателем по рецепту М.Ю. Лермонтова, сравнившего в предисловии к Герою нашего времени писателя с врачом. Доктор Живаго оказывается в инверсионных отношениях с Героем нашего времени. Если врач был лодной из центральных фигур художественных текстов реализма (И.П. Смирнов), то поэт, писатель имели тот же статус в символизме. Весьма значимы для Пастернака были и личности писателей-врачей В.И. Даля, А.П. Чехова и М.А. Булгакова. В романах Серебряного века герой часто - художник (писатель, поэт, философ), юродивый, пророк, неузнанный мессия, безумец. Христианское, или, вернее, неохристианское начало в нем - главное. Эпизоды его биографии прочитываются как инверсированные реализации житийных сюжетов, поскольку, кроме прочих культурных моделей, биография строится по схеме агиографической. Протагонист в то же время - персонаж автобиографический. На примере Живаго демонстрируется необратимое разрушение социальной, но не духовной биографии героя. Он лишний человек, продолжающий плеяду подобных фигур литературы XIX и начала XX веков. Прослежена эволюция такого героя и в других произведениях писателя.

Во второй главе Образ дома как доминанта организации пространства в московском локусе: дом как место рождения трагедии рассмотрен один из конструктивно важных мотивов Доктора Живаго - мотив дома, который воспроизводится в зависимости от развертывания композициионной структуры повествования и от реализованности контрастирующего с ним мотива отправки героя на СВостокТ (на испытания). Романы XIX века завершались такой отправкой, тогда как романы XX-го, в частности Доктор Живаго, воспроизводили движение героя к отправке, но основной упор их авторами делался на испытаниях героев на СВостокеТ и на возвращении домой. Мотив дома в романе интертекстуально определен влиянием статьи П.А. Флоренского Органопроекция. Бал как центральное событие, происходящее в доме, оказывается чреват конфликтом, отражающим степень противостояния в социуме и реализующимся в выстреле, контрастом которому служит дружба персонажей.

В параграфе 2.1. Образ дома в московских субтекстах: структура и функции внимание сосредоточено на пространственной модели Доктора Живаго. Движение героя в романах Серебряного века, и в том числе в романе Пастернака - это путь к настоящему Дому, при этом герой обязательно проходит испытания. Начиная с Евгения Онегина, герои романов русской литературы отправляются на СВостокТ, под которым понимается не только Сибирь, но и Кавказ. Но если в литературе XIX века и даже начала XX герой (от Евгения Онегина - до Николая Аблеухова) делает это в конце повествования, то в Докторе Живаго отъезд на СВостокТ, совершаемый не по своей воле, уравновешивается таким же невольным, но с иной мотивировкой, предшествующим испытанием на СЗападеТ. Сибирь (шире - СВостокТ) с XIX века стала культурной мифологемой, движение туда обусловливало литературный сюжет и давало композиционную модель произведения (Ю.М. Лотман). В начале XX века композиционно структурирующей становится ось СВосток - ЗападТ (в Докторе Живаго она расширяется: СВосток - Россия (Москва) - ЗападТ). В романе Пастернака дом главного героя находится в Москве и контрастирует с другими домами, в которых живет или в которые попадает Юрий Живаго за СЗападеТ (в Мелюзееве) и на СВостокеТ (в Варыкино и Юрятине). Исследовано значение упомянутых домов, особенно тех, в которых происходят кульминационные события романа.

Картина эволюции (постепенной социальной деградации) Юрия Живаго, подобная той, что проявляется при рассмотрении отношения героя к домам, наблюдается и при анализе других общих для московского повествования тем, в частности, темы бала. Пастернак, вводя ее, трансформировал кульминационный сюжетный ход русских романов не только XIX века от Пушкина до Толстого, но и начала XX-го. Выстрел Лары на елке у Свентицких актуализирует кульминационность бала в контексте дворянской культуры и враждебность этой культуре революционных настроений нового XX века. По три разновидности трансформации данного сюжетного хода присутствуют в каждом отрезке московского повествования. Параграф содержит таблицу распределения домов московского повествования по субтекстам и описание специфики каждого дома и их прототипов.

Значимое место, отводимое в Докторе Живаго дому, описываемому регулярно и во множестве профанирующих разновидностей, свидетельствует о его особом значении для героя и автора. Дом - с его благополучием, разрушением, уходом старых и появлением новых жильцов - предстает показателем наличия / отсутствия свободы у человека, а также положения семьи в социуме и ее состояния. Следствием разрушения дома становится крушение социального уклада, разрушение семьи. Подкрепление своей позиции Пастернак мог находить в отношении к образу дома П.А. Флоренского.

Параграф 2.2. Влияние идей УОрганопроекцииФ П.А. Флоренского на структуру образов романа Б.Л.аПастернака посвящен исследованию интертекстуальных следов упомянутой работы, проявляющихся в Докторе Живаго. Обсужден вопрос о том, каким образом и благодаря кому Пастернаку стало известно содержание этой статьи, проведена аналогия между книжками, которые писал Живаго после возвращения в Москву в 1922 году, и работами Флоренского. К Органопроекции и оптическим идеям мыслителя отсылает интерес Живаго к физиологии зрения. Нами рассмотрены мотивы технических проекций голосового аппарата, нервной системы, сердца и дома как синтетического орудия, которое объединяет в себе многие орудия. У Пастернака вслед за Флоренским дом подобен человеческому телу, а разные части домашнего оборудования [Е] органам тела (П.А. Флоренский).

Кульминацией происходящего в каждом из домов московского повествования, в которых живет или в которые попадает Живаго, служит бал, представленный, как правило, в профанном варианте. Структурные позиции трансформаций балов в участках московского повествования различаются по включенности каждой из этих трансформаций в части. Рассмотрению бала и порождаемого им социального конфликта, разрешающегося выстрелом, посвящен параграф 2.3. Бал и выстрел как кульминация сюжета в романе: трансформации мотивов в контексте традиций русской литературы ХIХЦХХ вв.. Преимущественное внимание в нем уделяется эпизоду празднования Рождества у Свентицких и последнему, инверсионному аналогу бала в романе - пребыванию Юрия Живаго к комнате в Камергерском переулке. В последнем случае мотив прихода героя на пир проявлен не столько через сказочные или евангельские коннотации, сколько через литературный код - за счет использования стихотворения Г.Р. Державина На смерть князя Мещерского, стихотворения М.И. Цветаевой Квиты: вами я объедена..., статьи О.Э. Мандельштама Слово и культура и автоцитат из раннего творчества.

Чтобы оценить особенности балов и их вариантов в Докторе Живаго, мы обращаем внимание на то, какие изменения по сравнению с балами, описанными в литературе XIX века, появились в произведениях начала XX-го. В литературе Серебряного века бал стал местом, где наиболее остро выявлялись неблагополучие эпохи, распад человеческих отношений. В Докторе Живаго конфликт, местом разрешения которого служит дом Свентицких, обусловлен пространством, где происходит действие, и интертекстуальными значениями, которыми наделяются части этого пространства. Рассмотрено функциональное значение последних.

Если елка у Свентицких ориентирована на бал, как явление дворянской культуры XIX века, и в частности, на балы в изображении Л.Н. Толстого, то роман в двадцати ведрах - дружба Юрия Живаго с Мариной Щаповой - представляющий собой кульминацию пребывания героя в доме Маркела (бывшем доме Свентицких), отсылает к культуре разночинцев, и в частности, к роману Ф.М. Достоевского Бедные люди. В таком определении романа иронически обыгрывается ставшая жанровым штампом сюжетная ситуация не только Бедных людей, но и вообще литературы XIX века.

Несмотря на то, что новый роман заканчивается буквальным разночинством, социальной деградацией и исторической регрессией, в личностном плане он демонстрирует позитив: от взрывающегося выстрелом деградировавшего дворянского бала - к полному христианского самопожертвования разночинскому роману в двадцати ведрах. Новое разночинство действует в новой исторической модели развития русского общества, движущегося теперь не к революции, а от нее. Этому процессу зеркального порождения структур сопутствует смена кодовых доминант, исторически обратная тому, как в романе за революциями (в трех участках московского повествования) следуют войны - Первая мировая, гражданская, Вторая мировая. Если, в довоенном участке повествования кодовой доминантой текста является русский роман XIX - начала XX веков, то в революционном и далее ею становится русская сказка, а в нэповском - Евангелие. Чтобы полнее продемонстрировать, какие внутренние связи пронизывают триаду московских участков текста, проведено сравнение ситуаций, связанных с прибытием и пребыванием Живаго на елке у Свентицких и домами, в которых он находится в нэповский период - с дворницкой Маркела и комнатой в Камергерском переулке.

Выстрел и дружба связываются с двумя любимыми женщинами - Ларой и Мариной (Тоня, как жена соответственно будущая и бывшая, в обоих случаях по-разному отсутствует) - и знаменуют второе рождение героя. Выстрел и дружба находятся соответственно в противопоставленных друг другу участках повествования и различным образом невидимы героем. Выстрел и дружба связываются в романе и с двумя мужчинами - Юрием Живаго и Антиповым-Стрельниковым, и пара эта оказывается симметрична двум аналогично противопоставленным друг другу относительно Лары женщинам. Отношения Живаго и Стрельникова мы определяем как дружбу-вражду двойников, которая представляет собой трагически противоречивую духовную близость (лпритяжение к Ларе, символизирующей Россию) и в то же время отталкивание (социально-политический план). В связи с тем, что одним из прототипов как Комаровского, так и Антипова-Стрельникова был В.В. Маяковский, и самоубийство персонажа отсылает к его гибели, отразившейся в стихотворении Пастернака Смерть поэта, в параграфе анализируются как черты Маяковского, проявляющиеся в образе Стрельникова, так и переклички с прозой Доктора Живаго упомянутого стихотворения и других ранних текстов Пастернака. Рассмотрена также параллель СПастернак и МаяковскийТ / СЛермонтов и ПушкинТ. Мотивы дружбы и выстрела вступают и в соотношения со стихотворением О.Э. Мандельштама К немецкой речи.

Связь дружбы и выстрела проявляется в каждом из трех участков московского повествования. Но если в довоенном ее можно проанализировать, рассматривая сюжетную кульминацию романов XIX - начала XX веков, - бал, то в революционном такой кульминацией предстает вечеринка в тесном кругу родных и друзей, а в нэповском - индивидуальное творчество, места которому в социуме нет. Так в каждом из периодов времени показывается взрыв социальных противоречий. И всякий раз Живаго так или иначе пребывает в одиночестве. Все три ситуации исследованы в работе.

В параграфе 2.4. Интертекстуальные следы романа В.П. Свенцицкого УАнтихристФ в УДокторе ЖивагоФ продолжено рассмотрение интертекстуальных составляющих эпизода на елке у Свентицких, в частности подоплеки отношений в треугольнике САнтипов-Стрельников - Лара - КомаровскийТ. И здесь важное значение имеет фигура философа, писателя и журналиста Валентина Павловича Свенцицкого, к личности и творчеству которого Пастернак, судя по всему, проявлял значительный интерес. Уделено внимание эпизодам из жизни Свенцицкого, нашедшим отражение в Докторе Живаго. Использование Пастернаком фамилии Свенцицкого применительно к хозяевам дома сигнализирует о включении кода, с помощью которого, как выясняется, могли или еще будут прочитываться те или иные персонажи и события. Известные факты, связанные со Свенцицким, Пастернак распределил едва ли не на всех главных персонажей романа. Выявлено их сходство не только со Свенцицким, но и с героями его романа Антихрист.

Влияние того или иного автора, сказавшееся в Докторе Живаго, осложнено не только тем, что иной раз при малой частоте упоминаний какого-либо автора, обнаруживается его большое влияние, но и тем, что интертекстуальные следы этого влияния всякий раз вступают во взаимодействие с типологически близкими следами других авторов. Одна и та же деталь получает множественное кодирование, и результаты скрытой конфронтации или притяжения этих кодов позволяют приподнимать завесу тайны над смыслом многих эпизодов. Узнавание интертекста и получение читателем этих результатов, очевидно, входило в замысел Пастернака, спрессовавшего в романе такое колоссальное количество информации, что в принципе недостаточной оказывается любая попытка прочтения даже самого малого отрывка текста. Однако подобные попытки как раз и оправдываются замыслом автора. В качестве примера такого луплотнения (А.-Ж. Греймас) в третьей главе Полигенетичность персонажей мелюзеевского локуса: инверсирующая переоценка прототипов рассматриваются персонажи мелюзеевского участка романа. В центре внимания - отражения в Докторе Живаго личности В.В. Маяковского, персонажей некоторых его произведений, а также личностей и текстов поэтов-современников - Н.Н. Асеева, А.А. Ахматовой, М.И. Цветаевой и др. В главе анализируются интертекстуальные следы, дающие представление о совмещении оппозиционных кодов: в частности, то, как при создании образа Антипова-Стрельникова Пастернак использовал детали биографии Маяковского и отдельные мотивы его творчества, и как этот материал сочетается с проекцией персонажа на апостола Павла. Генетику Антипова-Стрельникова дополняет выяснение его сказочного интертекстуального родства с героем лубочной повести Ерусланом Лазаревичем. Что касается Ахматовой и других, то основное внимание сосредоточено на образе Устиньи. В одном из разделов содержится анализ происхождения второстепенного персонажа - Коли Фроленко, игравшего связующую роль между мадемуазель Флери и Гинцем. Инверсионные операции с претекстами Пастернак проводит не только в апологетических, но и в дезавуирующих целях, показательным примером чего являются интертексты, связанные с образом Фроленко. Алгоритмы линейной структуры текста позволяют определять регулярность появления героев под личинами, которые они надевают.

Пастернак сознательно выстраивал свою биографию и образ главного героя романа с ориентацией не только на классиков, но и на поэтов-современников. Образы персонажей создавались путем контаминации черт нескольких прототипов. В параграфе 3.1. Евангельские и литературные источники образа Антипова-Стрельникова представлен анализ фактов биографии Маяковского и интертекстуальных следов его произведений в Докторе Живаго. Маяковский - единственный поэт поколения Пастернака, прямо названный в романе в качестве исторического лица. Тема самоубийства - одна из тех, с которыми идет спор в романе - постоянно звучит в ранних произведениях Маяковского, в частности, в поэме Флейта-позвоночник.

Антипов-Стрельников наделен не только чертами Маяковского, но и апостола Павла, причем на последнего оказывается спроецирован и Маяковский. Рассмотрены некоторые детали жизнеописания героя романа и соответствующие ключевые моменты жития апостола. Аналогия Антипова-Стрельникова с Маяковским позволяет сопоставлять прототипов героя. Одним из таковых является герой древнерусской повести Еруслан Лазаревич. Именем лубочного героя называет Антипова-Стрельникова Руфина Онисимовна Войт-Войтковская, прототипами которой являются ветхозаветная Руфь и бабушка русской революции Е.К. Брешко-Брешковская.

Трагедия начинается у Антипова с отказа от имени, его смены, а недоступность Маяковского для Пастернака - с поэмы л150000000. Рассмотрены следы этого произведения в Докторе Живаго и мотив второго рождения, важный для обоих поэтов. Еще одной моделью трагедии современного художника для Пастернака была Трагедия Владимир Маяковский.

Живаго в беседе с Дудоровым говорит, что Маяковский лэто какое-то продолжение Достоевского. Или, вернее, это лирика, написанная кем-то из его младших бунтующих персонажей. Поскольку Антипова-Стрельникова связывает с Маяковским множество деталей и ассоциаций, это дает основание взглянуть на героя Пастернака с точки зрения его связей с персонажами Достоевского. Едва ли не первое, что указывает на эти связи - имя и отчество Антипова-Стрельникова. Они отсылают к герою повести Достоевского Вечный муж Павлу Павловичу Трусоцкому. Вторым не менее важным прототипом Антипова-Стрельникова из этого произведения был Алексей Иванович Вельчанинов, бывший любовник жены Трусоцкого. Исследованы интертекстуальные связи Доктора Живаго с этой повестью.

В параграфе 3.2. Полигенетичность образов второстепенных персонажей: полемическая работа Б.аЛ. Пастернака с претекстами как средство пародирования продолжен анализ следов произведений Маяковского в Докторе Живаго, и внимание сконцентрировано на второстепенных персонажах - юном комиссаре Гинце и помощнике начальника станции Коле Фроленко. Прототипами были не только герои Маяковского, но и сам поэт. Гинц связывается в романе с Авраамовой жертвой. Его качества намекают на главного персонажа Бани Маяковского - матерого советского служащего Победоносикова. Интертекстуальное родство Гинца с персонажем Маяковского и самим поэтом позволяет решить вопрос о прототипе антагониста Гинца - бирючевского телеграфиста Коли Фроленко. Многие детали отсылают к сподвижнику и последователю Маяковского и бывшему соратнику Пастернака по Центрифуге Н. Асееву. Проанализированы факты биографии последнего, отразившиеся в образе Фроленко и интертекстуальные связи с Баней.

Параллельное и совершенно разное обыгрывание в Первой и во Второй книгах Доктора Живаго Бани позволяет различить во Второй книге двойника Фроленко - студента Блажеина. Доказано, что последний - это переменивший обличье и сменивший имя Фроленко, и оба представляют пародию на Асеева. Отношение к нему Пастернака рассмотрено также на фоне писательской творческой дискуссии 1931 года. Еврейская тема, звучащая в связи с ходящей по ночному Крестовоздвиженску лавочницей Галузиной, прототипом которой была М.И. Цветаева, связана с фрагментом романа А. Белого Москва. Тождественность Фроленко и Блажеина дают основание к поиску аналогичных соотношений других второстепенных персонажей. В параграфе рассмотрены образы Флери и Устиньи, разыгрывающих роль сказочной яги и представляющих соответственно западное и восточное начала. В уральском повествовании им соответствуют Галузина и Кубариха. Исследована вероятность того, что Кубариха - это Устинья, в ходе революционных перипетий сменившая облик. Последняя предстает также безымянной крестьянкой, у которой Тоня на станции, расположенной до Урала, выменивает ползайца. Прослежены общие черты всех троих, и в качестве прототипов Устиньи рассмотрены А.А. Ахматова и О.М. Фрейденберг. В связи с мелюзеевским повествованием исследовано интертекстуальное присутствие стихотворения Ахматовой Лотова жена и полемичного по отношению к нему стихотворения самого Пастернака Анне Ахматовой. К этой полемике подключены также стихотворения Цветаевой из цикла Ахматовой.

Качеством златоустости Устинья, неизвестная крестьянка, Галузина и Кубариха объединены с двойниками-мужчинами: Клинцовым-Погоревших, Костоедом, Власом Галузиным и Ливерием. Цветаевский претекст обеспечивает на интертекстуальном уровне более или менее сильную скрытую контрастную связь между всеми перечисленными героинями, с одной стороны, и персонажами-мужчинами - с другой. Далее внимание сосредоточено на перечисленных персонажах-мужчинах и их прототипах. В отношении Ливерия это Маяковский, Костоеда - Ленин, гр. Н.Н. Муравьев-Амурский и гр. В.В. Муравьев-Амурский. Образ Устиньи как лисходный в отношении крестьянки и Кубарихи, а также мелюзеевское повествование рассматривается далее в связи с циклом Цветаевой Куст, рассказами А. Белого Куст и Йог. Последний дает еще один ключ к фигуре комиссара Гинца. Другими претекстами, участвующими в работе, являются также казка Ш. Перро Кот в сапогах, ее переложение, сделанное Г. Каллау, Кот в сапогах Л. Тика и стихотворение А.А. Блока Митинг.

В качестве примера множественного кодирования литературными претекстами в параграфе выявлены интертексты кульминационного для мелюзеевского повествования эпизода стука в окно лобломка липового сука (Б.Л. Пастернак), содержащего морскую тем, которая отсылает к творчеству М.И. Цветаевой. Важнейшей здесь является скрытая автоцитация Пастернака: отсутствующая в доме ночью Устинья как выразительница народного мнения является персонификацией парадоксально безличного ля из стихотворения Лесное (1913). Последнее позволяет понять отношения Устиньи и Клинцова-Погоревших. Автоцитирование распространяется и на стихотворения книги Сестра моя - жизнь. Производящая наряду с суком стук оторвавшаяся ставня представляет выразительный пример множественного кодирования текста даже на самых мелких уровнях. Стук сука и ставни отсылает, в частности, к поэме А.А. Блока Двенадцать, к незавершенной трагедии А.А. Ахматовой Энума Элиш, рассказу М.А. Шолохова Двухмужняя, романам Ч. Диккенса Приключения Оливера Твиста и М.Ю. Лермонтова Герой нашего времени, стихотворению Э. По Ворон.

В параграфе 3.3. Исторические прототипы Клинцова-Погоревших и его учителей внимание сосредоточено на фигурах современников Пастернака, черты которых проявлены в образе этого персонажа: поэта Д.В. Петровского и друга Пастернака К.Г. Локса. Биографическая связь первого с Украиной определяет ее инфернальное и хтоническое значение в романе. Манера поведения Клинцова-Погоревших и детали поездки Юрия Живаго из Мелюзеева в Москву отсылают к статье А.В. Амфитеатрова Мое масонство. Утка которую дарит доктору его спутник, отсылает к таким претекстам как Дикая утка Ибсена и Закат Европы О. Шпенглера.

Еще одним прототипом Клинцова-Погоревших был М.А. Волошин. Рассмотрены эпизоды романа, подтверждающие такое сближение. Претекстами сцен, связанных с Клинцовым, выступают стихотворения Волошина Петроград, Русь глухонемая, Демоны глухонемые, трактующие тему Бесов Достоевского и притчи из Евангелия от Луки о бесах, вселившихся в стадо свиней. Это позволяет отождествить Клинцова с квартирохозяином, которому Юрий Живаго и Марина в Москве носят дрова. Рассмотрены и другие источники эпизода, в частности, одна из записей П.Я. Чаадаева.

       Параграф 3.4. Алхимические коннотации мелюзеевского локуса как пространства запретной любви: Юрий Живаго и Лара включает рассмотрение алхимического пласта значений топонима Мелюзеев. Название города указывает на черную фазу Великого Делания и отсылает к средневековой легенде о змеедеве Мелюзине. Множество деталей и образов в мелюзеевском локусе тем или иным образом корреспондирует с легендой. Так, например, Лара при всяком появлении в романе, подобно нимфической Мелюзине, оказывается тем или иным образом связана с водой. Подобно Мелюзине, которая поднимается из своего водного царства и принимает Учеловеческий обликФ, по возможности вполне конкретный (К.Г. Юнг), Лара появляется в жизни Юрия Живаго в пограничных ситуациях, в моменты ломки личной судьбы и / или социального порядка. При этом всякий раз рядом присутствует ее старший двойник, и обе представляют собой персонификации лархетипа объективной души, коллективного бессознательного (К.Г. Юнг). В параграфе рассмотрены соответствующие ситуации. Среди других источников, оказавших влияние на общую атмосферу мелюзеевского повествования и интертекстуально определяющих отношения Юрия Живаго и Лары, анализируются Незнакомка А.А. Блока, Хуторки Я.П. Полонского и Побег М.И. Цветаевой. Интертексты, вступающие в работу в мелюзеевском участке, конфликтуют между собой в силу принадлежности к литературе романтизма и реализма, а также к национальным литературам.

В параграфе 3.5. Скрытая трансформация образа Устиньи: мимикрия под социальную среду при сохранении амплуа основное внимание уделено Устинье, которая в дальнейшем (после мелюзеевского) повествовании, как мы доказываем, появлялась в облике безымянной крестьянки, а затем Кубарихи. У этой крестьянки во время поездки на Урал Тоня обменивает на вышитое петухами, парубками, дугами и колесами полотенце зажаренного ползайца. Петухи отсылают к рассказу М.А. Булгакова Полотенце с петухом, интертекстуальные следы которого далее проанализированы. Кроме ассоциаций с блоковским олицетворением России, а также направленной на мужчин женской агрессивности Настасьи Филипповны из Идиота Ф.М. Достоевского (И.П. Смирнов), описание одежды и лица безымянной крестьянки отсылает к одежде и лицу поэта из Иваново-Вознесенска А.А. Барковой, которая, таким образом, является еще одним, кроме Ахматовой, и противопоставленным последней, прототипом рассматриваемых героинь Доктора Живаго, и в особенности безымянной женщины. Прослежена также связь Устиньи с Клинцовым-Погоревших, которому тождествен безымянный муж-охотник, подстреливший зайца.

Роль Кубарихи в партизанском отряде аналогична роли Устиньи как хлыстовской Богородицы в тысячелетнем зыбушинском царстве, что еще раз свидетельствует: они, а также безымянная крестьянка - один и тот же человек. Подтверждается это и значением имен Кубарихи. Рассмотрены претексты, к которым отсылают эти имена, в частности, стихотворения А.С. Пушкина Городок и В.В. Хлебникова Там, где жили свиристели, и черты, отсылающие к одному из прототипов - А.А. Ахматовой.

В четвертой главе Полигенетичность персонажей варыкинского локуса: полемика с символизмом исследованы интертекстуальные связи уральского участка текста с отдельными произведениями Вяч. Ив. Иванова, И.Ф. Анненского, В.А. Комаровского и других авторов. Рассмотрены реинтерпретации Пастернаком более ранних претекстов, становившихся предметом внимания старших поэтов-современников, а также прототипы персонажей романа. Показано, как обращение к старшим претекстам обусловливает дизъюнкцию посттекстов - интертекстуальных откликов на произведения предшественников со стороны символистов. И как порождение смыслов в Докторе Живаго происходит за счет столкновений на его пространстве внетекстовых структур.

Параграф 4.1. Семья Вяч.аИв. Иванова как прототипический источник образов членов семьи Микулицына посвящен рассмотрению ситуаций Доктора Живаго, свидетельствующих как о масштабе и особенностях влияния Вяч. Ив. Иванова на Пастернака, так и об отношении последнего к личности и творчеству старшего поэта. Так, семейная ситуация Иванова, женившегося на падчерице, воспроизводится в романе неоднократно, на строго обусловленных участках текста и в развитии. Выявлены интертексты, связанные с именем умершей жены Микулицына, в частности, следы рассказа Б.К. Зайцева Аграфена и стихотворений гр. В.А. Комаровского. Выявлены прототипы сестер Тунцевых (сестры Синяковы, Аверкиевы), Микулицыной (Ф.Н. Збарская, В.К. Шварсалон, сказочная яга, Д.П. Святополк-Мирский) и Микулицына (М.А. Волошин, К.Д. Бальмонт, Л.Я. Карпов, Б.И. Збарский, былинный герой Микула Селянинович, Д.В. Аверкиев, Вяч. Ив. Иванов и др.). Рассмотрено значение вопросов, которые задает доктору Микулицына.

Контакты Пастернака с Ивановым включали разговоры о Маяковском. Исследовано значение змеиной темы в романе, связанной с эпизодом совместного пребывания Пастернака и Иванова в Петровском на Оке и с творчеством Иванова и Маяковского. Внимание обращено на С.К. Шварсалона как одного из прототипов сына Микулицына - Ливерия, в плен к которому попадает доктор. Рассмотрены интертекстуальные связи стихотворения Земля, вошедшего в Стихотворения Юрия Живаго. В творчестве Иванова источниками этого текста являются одноименное стихотворение 1928 года и доклад Евангельский смысл слова УземляФ (1909, 1929). Аллюзии на Иванова в Докторе Живаго вводились автором, как правило, с оглядкой на Гете, а с другой стороны - на Маяковского. Трое поэтов были самыми масштабными фигурами в литературе своего времени. А внимание Иванова к Гете давало толчок к осмыслению произведений и личности каждого на фоне другого.

В параграфе продолжено исследование влияние творчества и семейной ситуации Иванова, сказавшееся в Докторе Живаго. При использовании в изображении треугольника САмалия Карловна - Комаровский - ЛараТ семейной ситуации Иванова Пастернака нисколько не смущало то, что Зиновьева-Аннибал умерла своей смертью, а вовсе не травилась и не была отравлена. Момент отравления и другие биографические коллизии связаны с другими прототипами, но ивановский сюжет о женщине, ищущей истинного мужа в случае Амалии Карловны остается актуальным. В качестве прототипов последней рассмотрены З.Н. Нейгауз, О.В. Ивинская и О.М. Фрейденберг, предложившая наряду с В.Я. Проппом и Б.В. Казанским свою трактовку Тристана и Исольды. Сцена отравления рассмотрена и с учетом биографической составляющей - попытки самоубийства Пастернака в 1932 году.

В параграфе 4.2. Реинтерпретация Б.Л. Пастернаком произведений литературных предшественников через посредство дизъюнкции вторичных претекстов Вяч. Ив. Иванова определено, как сказались некоторые положения статьи Иванова Гете на рубеже двух столетий, которая содержит истолкования важнейших произведений немецкого классика, в образах героев и композиционной структуре Доктора Живаго, и какие соответствия им имеются в биографии Пастернака. Вероятность обсуждения Пастернаком с Ивановым названной статьи и творчества Гете определяет то, что упоминание одного из этих писателей или аллюзия на какое-либо его произведение всякий раз отзываются появлением в тексте деталей и мотивов, указывающих на черты личности и мотивы творчества другого. Гете и Иванов предстают в паре, своего рода двойниками - такими же, какими были в духовном мире Пастернака, к примеру, Толстой и Шопен. Негативные отзывы позднего Пастернака об Иванове объясняются, по-видимому, соперничеством и скрытым стремлением самому предстать двойником Гете. Этот мотив был одной из сил, двигавших колоссальную работу по переводу Фауста в период создания Доктора Живаго. В романе стремление преодолеть Иванова выразилось в реинтерпретации Пастернаком тех же гетевских образов, мотивов и положений, на которые обращал внимание в статье старший современник. И Пастернак, и его герой шли вслед за Гете по третьему пути, который Иванов определил как путь творчества про запас, во имя вечности и на пользу грядущих времен. В статье Иванова Гете на рубеже двух столетий Пастернак усмотрел не просто попытку подключения к традиции, но и своего рода узурпацию права на преемственность, тем более сильные, что производились они одним из самых глубоких мыслителей современности. Доктор Живаго в этом свете предстает серьезным полемическим аргументом, за счет которого происходило подключение самого Пастернака к магистральной линии европейской культуры. В работе прослежены особенности следования Живаго по пути Гете, истолкованном Ивановым.

Еще одна реинтерпретация произведения Гете, осуществленная Пастернаком в результате чтения статьи Иванова, просматривается в интертекстуальных следах Коринфской невесты. И в данном случае Пастернак учитывал истолкование баллады Гете, которое дал Иванов, и отталкивался от него. Интерес Пастернака к Коринфской невесте (переведенной А.К. Толстым) объясняется также его интересом к франкмасонству, который играл не последнюю роль в его напряженном внимании к произведениям и личностям Иванова и Гете, которые были масонами. В связи с этим предпринят анализ фигуры Комаровского, его связи с Уралом и Дальним Востоком и черт, перешедших от прототипа - поэта гр. В.А. Комаровского. Рассмотрены факты биографии последнего, стихотворения, а также топонимы, которые могли привлечь внимание Пастернака.

В параграфе 4.3. Соположение претекстов: образ Гамлета в посттексте И.Ф. Анненского как образца поэта для Б.Л. Пастернака и его главного героя отмечено, что стихотворение Гамлет и соотносимые с ним места в прозаическом тексте романа вступают в интертекстуальную игру не только с Гамлетом Шекспира, но и с многочисленными посттекстами - отражениями и трактовками трагедии в литературе. Обычно проекция Живаго на Гамлета (а также на Христа) проявляется в романе в связи с болезнями доктора, которые предстают разнообразными эквивалентами творческого вдохновения, пророческого видения и смерти. Так, варыкинская запись доктора о болезни представляет собой инверсию конца статьи И.Ф. Анненского Проблема Гамлета, являющего посттекстом, который сополагается шекспировскому претексту, и стихотворения в прозе Моя душа. Другими участвующими в работе претекстами являются произведения М.И. Цветаевой, Ф.И. Тютчева и П.Я. Чаадаева.

Проблема влияния Анненского на Пастернака рассмотрена посредством анализа отношения Пастернака к старшему поэту, интереса к его биографии и творчеству, детали которых нашли отражение в Докторе Живаго. Особое значение для Пастернака имел последний год жизни и обстоятельства смерти Анненского, на которые спроецированы события последнего года жизни главного героя. Если Анненский давал Юрию Живаго музыку в сердце, которая позволяла гамлетизировать действительность, то Пушкин - лугль, пылающий огнем вместо сердца, дабы поэт Живаго жег сердца людей. Глава 5 девятой части романа интертекстуально связана и со стихотворением А.С. Пушкина Пророк. Пастернак подверг инверсированию не только этот текст, но и собственные его трактовки, которые дал в цикле Тема с вариациями и стихотворении Лето. Выявлены переклички с Пророком в сцене глажки Лары в Мелюзееве и варыкинских записях Живаго.

Еще одним текстом, на который ориентировано как стихотворение Гамлет, так и описание сна Живаго во время болезни в Варыкино (шире - его занятий там) является статья Вяч. Ив. Иванова Кризис индивидуализма, в которой Гамлет рассматривается (наряду с Дон-Кихотом) как предтеча современного индивидуализма и один из светлых мучеников, первых Угероев нашего времениФ. В Докторе Живаго эта статья отразилась и концептуально (в том, как Пастернак решил проблемы индивидуализма и анархизма, реализма и следования традиции), и в деталях. Рассмотрению этих отражений посвящен параграф 4.4. Поля интертекстуальных значений в собирательных образах братьев Живаго, в котором продолжается анализ гамлетизма героя. Ассоциирование Гамлета Шекспира с Пророком Пушкина, скрыто явленное в Докторе Живаго, могло восходить именно к статье Иванова, которая встала в один ряд с текстами, на которые Пастернак ориентировал не только соответствующие участки повествования, но и духовный мир главного героя. Понять позицию Живаго помогает противопоставление Ивановым Гамлета Дон-Кихоту. Путь доктора - это путь героя, проходящего путями тайнознания все фазы индивидуализма, отмеченные Ивановым. Живаго отличен от Гамлета и Дон-Кихота, но он остается отличен и когда встает в один ряд с героями, наследующими им - с Заратустрой Ф. Ницше. Характеристика анархизма, которую Иванов дает в статье - один из ключей к пониманию тайных мотивов действий героя Пастернака, скрытых за кажущейся безыскусностью и простотой того, что вынесено на поверхность текста.

Заключительная часть Кризиса индивидуализма является не только ключом к судьбам героев (Юрия Живаго в сцене разговора с Гордоном и Дудоровым; друзей в финале романа) и литогам Доктора Живаго, но и во многих аспектах - к позиции и судьбе Пастернака. В свете идей Иванова Живаго предстает мистическим анархистом, нашедшим свой путь, прошедшим его до конца и в конце жизни экстатически, подобно пророку, воспринимающим мир. Отчуждение от социума и одиночество нарастают у Живаго по ходу повествования и достигают пика в Москве 1922Ц1929 годов. Важнейшую роль в духовном оформлении позиции героя сыграло его пребывание на Урале и в Сибири, в партизанском плену. Сказочные мотивы проникновения героя на тот свет и возвращения из линого мира ассоциировались у Пастернака с несколькими случаями возвращения в советскую Москву представителей луходящей расы (М.И. Цветаева). Все эти люди - Д.Ф. Самарин, С.М. Волконский, Вяч. Ив. Иванов - послужили прототипами Юрия Живаго. Рассмотрена общность с доктором каждого из них.

Исследована также роль Евграфа в отношении Юрия Живаго, подобной роли Иоанна Богослова в отношении Христа. Внимание уделено и фигуре Васи Брыкина, сопровождавшего доктора по пути с Урала в Москву и также предстающего в роли Иоанна, но профанного. В этом качестве Брыкин являет собой негативного двойника Евграфа. Значение фигуры Евграфа проясняется интертекстуальным материалом, связанным с его матерью - княгиней Столбуновой-Энрици. Рассматриваемыми претекстами являются Петербург А. Белого, стихотворение А.С. Пушкина Я памятник себе воздвиг нерукотворный и ода Г.Р. Державина Фелица.

В Заключении диссертации подводятся итоги исследования полигенетичности Доктора Живаго как гибридного романа, делаются выводы об общих творческих установках Пастернака и перспективности исследований интертекстуальности его творчества.

Положения и результаты исследования изложены в 32 публикациях по теме диссертации общим объемом 155,27 п.л., в том числе 3 монографиях (122,6 п.л.), 9 статьях в изданиях, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки РФ для публикации основных научных результатов диссертаций на соискание ученой степени доктора наук (8,32 п.л.); 20 публикациях в сборниках научных трудов, материалах международных и всероссийских научных и научно-практических конференций (24,35 п.л.).

Монографии (122,6 п.л.)

1. Буров С.Г. Сказочные ключи к Доктору Живаго [Текст] / С.Г. Буров. - Пятигорск: РИА на КМВ, 2007. - 968 с. (57,11 п.л.).
2. Буров С.Г. Пастернак и Чаадаев [Текст] / С.Г. Буров. - Пятигорск: Изд-во ПГЛУ, 2009. - 218 с. (13,6 п.л.).
3. Буров С.Г. Игры смыслов у Пастернака: В 2-х ч. [Текст] / С.Г. Буров. - Ставрополь: Изд-во СГУ, 2010. - Ч. I. - 225 с.; Ч. II. - 229 с. (51,89 п.л.).

Статьи в рецензируемых научных изданиях, включенных в реестр

ВАК Министерства образования и науки РФ (8,32 п.л.)

4. Буров С.Г. Повесть о двух городах Ч. Диккенса в Докторе Живаго Б. Пастернака [Текст] / С.Г. Буров // Русская литература, 2004. - № 2. - С. 90Ц134 (2,59 п.л.).
5. Буров С.Г. О сказочном морфологизме Доктора Живаго Б.Л. Пастернака [Текст] / С.Г. Буров // Научная мысль Кавказа. - Ростов-н/Д., 2006. Ц№ 8 (Спецвыпуск). - С. 358Ц363 (0,35 п.л.).
6. Буров С.Г. Прототипы Агриппины Тунцевой в Докторе Живаго Б. Пастернака [Текст] / С.Г. Буров // Культурная жизнь Юга России. - Краснодар, 2010. - № 2(36). - С. 56Ц59 (0,45 п.л.).
7. Буров С.Г. Проблема Гамлета и личность И. Анненского в Докторе Живаго Б. Пастернака [Текст] / С.Г. Буров // Вестник Пятигорского государственного лингвистического университета. - Пятигорск: Изд-во ПГЛУ, 2010. - № 2. - С. 204Ц211 (1,0 п.л.).
8. Буров С.Г. Борис Пастернак и Вячеслав Иванович Иванов: два стихотворения Земля и два подхода к гениальности [Текст] / С.Г. Буров // Культурная жизнь Юга России. - Краснодар, 2010. - № 3(37). - С. 65Ц68 (0,45 п.л.).
9. Буров С.Г. Булгаков как одна из тайн Доктора Живаго Пастернака [Текст] / С.Г. Буров // Вестник Ставропольского государственного университета. - Ставрополь: Изд-во СГУ, 2010. - № 71(6). - С. 76Ц85 (1,0 п.л.).
10. Буров С.Г. В. Маяковский и Н. Асеев в мелюзеевском локусе Доктора Живаго Б. Пастернака [Текст] / С.Г. Буров // Вестник Пятигорского государственного лингвистического университета. - Пятигорск: Изд-во ПГЛУ, 2010. - № 3. - С. 206Ц213 (1,0 п.л.).
11. Буров С.Г. Полигенетичность образа Юрия Живаго как проявление памяти культуры [Текст] / С.Г. Буров // Культурная жизнь Юга России. - Краснодар, 2010. - № 4(38). - С. 52Ц57 (0,68 п.л.).
12. Буров С.Г. О прототипах Микулицына в Докторе Живаго Б. Пастернака [Текст] / С.Г. Буров // Вестник Пятигорского государственного лингвистического университета. - Пятигорск: Изд-во ПГЛУ, 2010. - № 4. - С. 202Ц207 (0,8 п.л.).

Публикации в периодических изданиях, сборниках материалов

международных и всероссийских научных конференций (24,35 п.л.)

13. Буров С.Г. К вопросу об интертекстуальном прочтении стихотворений О. Мандельштама, обращенных к Н. Штемпель [Текст] / С.Г. Буров // Воронежский период в жизни и творчестве О.Э. Мандельштама: Материалы междунар. научной конф. - Воронеж, 1991. - С. 31Ц34 (0,23 п.л.).
14. Буров С.Г. Апокалипсические аллегории в романе Б. Пастернака Доктор Живаго [Текст] / С.Г. Буров // Целостность художественного произведения и проблемы его анализа и интерпретации: Тезисы междунар. конф. 13Ц16 октября 1992 года. - Донецк: ДонГУ, 1992. - С. 61Ц64 (0,23 п.л.).
15. Буров С.Г. Особенности трансформации сюжетно-композиционной схемы Капитанской дочки в Докторе Живаго Б. Пастернака [Текст] / С.Г. Буров // Материалы Пушкинской междунар. научной конф. 1Ц2 марта 1995 года (к 200-летию со дня рождения А.С. Пушкина). - Киев, 1995. - С. 130Ц132 (0,17 п.л.).
16. Буров С.Г. Испанцы М.Ю. Лермонтова и вакансия поэта в Докторе Живаго Б.Л. Пастернака [Текст] / С.Г. Буров // Русский язык и межкультурная коммуникация. - Пятигорск: Изд-во ПГЛУ, 2005. - № 1 (5). - С. 126Ц132 (0,41 п.л.).
17. Буров С.Г. Доктор Живаго Б.Л. Пастернака как инверсия волшебной сказки [Текст] / С.Г. Буров // Актуальные проблемы герменевтики и интерпретации художественного текста: Сб. научных трудов: Филологические чтения, посвященные Дням славянской письменности и культуры. Вып. 3. - Пятигорск: Изд-во ПГЛУ, 2006. - С. 52Ц69 (1,06 п.л.).
18. Буров С.Г. М.И. Цветаева как скрытый раздражитель в Докторе Живаго Б.Л. Пастернака [Текст] / С.Г. Буров // Вестник Пятигорского государственного лингвистического университета. - Пятигорск: Изд-во ПГЛУ, 2006. - № 1. - С. 119Ц125 (0,41 п.л.).
19. Буров С.Г. Дом в Докторе Живаго Б.Л. Пастернака и влияние Органопроекции П.А. Флоренского [Текст] / С.Г. Буров // Университетские чтения-2006: Материалы научно-метод. чтений ПГЛУ. Ч. VI. - Пятигорск: Изд-во ПГЛУ, 2006. - С. 175Ц180 (0,35 п.л.).
20. Буров С.Г. Вечный муж Ф.М. Достоевского в Докторе Живаго Б.Л. Пастернака [Текст] / С.Г. Буров // Синергетика образования: Межвуз. сб.: Четвертые Междунар. Кирилло-Мефодиевские научно-педагогич. чтения. Армавир, 18Ц19 апреля 2008. - М., Ростов-н/Д., 2008. - С. 337Ц344 (0,47 п.л.).
21. Буров С.Г. Борис Пастернак и фотография [Текст] / С.Г. Буров // Научный вестник Южного Федерального округа. - Пятигорск, 2008. - № 1(5). - С. 7Ц16 (0,59 п.л.).
22. Буров С.Г. К вопросу о генетике Юрятина и Варыкино в Докторе Живаго Б.Л. Пастернака [Текст] / С.Г. Буров // Научный вестник Южного Федерального округа. - Пятигорск, 2008. - № 2(6). - С. 10Ц15 (0,35 п.л.).
23. Буров С.Г. Масонский подтекст обращений Б.Л. Пастернака к И.В. Сталину [Текст] / С.Г. Буров // Творчество В.В. Кожинова в контексте научной мысли рубежа XX - XXI веков: Сб. статей 6-й междунар. научно-практ. конф. / Сост. Н.И. Крижановский; под ред. Н.Л. Федченко. - Армавир: ИП Шурыгин В.Е., 2008. - С. 16Ц20 (0,29 п.л.).
24. Буров С.Г. Пастернак и Достоевский: Записки из Мертвого дома на новый лад [Текст] / С.Г. Буров // Синергетика образования: Научный журнал (социальные и гуманитарные науки). - Армавир, 2009. - № 3(16). - С. 26Ц53 (1,65 п.л.).
25. Буров С.Г. Мотив стука в Докторе Живаго в аспекте полигенетичности текста [Текст] / С.Г. Буров // Творчество В.В. Кожинова в контексте научной мысли рубежа XX - XXI веков: Сб. статей 7-й междунар. научно-практ. конф. / Сост. Н.И. Крижановский; под ред. Н.Л. Федченко. - Армавир: ИП Шурыгин В.Е., 2009. - С. 18Ц21 (0,23 п.л.).
26. Буров С.Г. Пастернак в контексте Серебряного века (1 часть) [Текст] / С.Г. Буров // Научный вестник Южного Федерального округа. - Пятигорск, 2009. - № 1(9) - С. 14Ц23 (0,59 п.л.).
27. Буров С.Г. Пастернак в контексте Серебряного века (2 часть) [Текст] / С.Г. Буров // Научный вестник Южного Федерального округа. - Пятигорск, 2009. - № 3(11). - С. 41Ц51 (0,64 п.л.).
28. Буров С.Г. Пастернак в контексте Серебряного века (3 часть) [Текст] / С.Г. Буров // Научный вестник Южного Федерального округа. - Пятигорск, 2009. - № 4(12). - С. 7Ц31 (1,48 п.л.).
29. Буров С.Г. Востребованный жанр: Записки из подполья Ф.М. Достоевского в Докторе Живаго Б.Л. Пастернака [Текст] / С.Г. Буров // Синергетика образования: Научный журнал (социальные и гуманитарные науки). - Армавир, 2010. - № 1(17). - С. 12Ц22 (0,64 п.л.).
30. Буров С.Г. Об интертекстуальных предках Евграфа в Докторе Живаго [Текст] / С.Г. Буров // Синергетика образования: Материалы Шестых Междунар. Кирилло-Мефодиевских чтений. - Армавир, 2010. - № 2(18). - Ч. 2. - С. 127Ц133 (0,41 п.л.).
31. Буров С.Г. К вопросу об интертекстах в Докторе Живаго Б. Пастернака [Текст] / С.Г. Буров // Синергетика образования: Материалы заочной междунар. научно-практ. конф. Когда строку диктует чувствоЕ, посвященной 120-летию Б. Пастернака. - Армавир, 2010. - № 3(19). - С. 26Ц46 (1,23 п.л.).
32. Буров С.Г. Алхимическая семантика детали в Докторе Живаго Б.Л. Пастернака [Текст] / С.Г. Буров // Синергетика образования: Научный журнал (социальные и гуманитарные науки). - Армавир, 2010. - № 4(20). - С. 20Ц26 (0,4 п.л.).

---

1 Буров С. Сказочные ключи к Доктору Живаго. - Пятигорск, 2007. - С. 20Ц93. Субтекст определяется как циклически организованное и обладающее четкими границами сюжетное пространство, локализация которого обусловлена работой определенного кода (или кодов) и его зависимостью от общего линейного повествования. Субтекст представляет собой синхронный срез участка структуры.

2 Буров С. Сказочные ключи к Доктору Живаго. - Пятигорск, 2007. - 968 с.

3 Два других - это исследование романа в свете традиций русской прозы, особенно экспериментальной прозы Андрея Белого, предполагающее не-реалистическое прочтение романа, и рассмотрение Доктора Живаго в плане теории читательского восприятия и истории литературы, при котором роман интерпретируется как произведение искусства, впитавшее опыт настоящего времени.

4 Те прямые цитаты, что присутствуют в романе, вводятся на уровне метатекста и с указанием на автора (Пушкин, Тютчев, Шекспир и др.) с целью неявного ввода себя Пастернаком в историю и литературу.

5 Буров С.Г. Пастернак и Чаадаев. - Пятигорск, 2009. - 218 с.

6 Диссертация вошла в монографию: Буров С.Г. Игры смыслов у Пастернака. В 2-х ч. - Ставрополь: Издательство СГУ, 2010. - Ч. I, 225 с.; ч. II, 229 с.

7 Буров С. Сказочные ключи к Доктору Живаго. - Пятигорск, 2007. - С. 20Ц93.

Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по разное