Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по разное  

На правах рукописи

ДМИТРИЕВА Екатерина Евгеньевна

Н.В. ГОГОЛЬ В ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКОМ КОНТЕКСТЕ:

МЕЖДУ ЯЗЫКАМИ И КУЛЬТУРАМИ

Специальность 10.01.01 - русская литература,

10.01.03 - литература народов стран зарубежья

(западноевропейская литература)

А В Т О Р Е Ф Е Р А Т

диссертации на соискание ученой степени

доктора филологических наук

Москва - 2011

Работа выполнена на кафедре русской литературы филологического факультета

Московского педагогического государственного университета

НАУЧНЫЙ КОНСУЛЬТАНТ Ц	доктор филологических наук, профессор Коровин Валентин Иванович
ОФИЦИАЛЬНЫЕ ОППОНЕНТЫ Ц	доктор филологических наук, профессор Виролайнен Мария Наумовна доктор филологических наук, профессор   Гольденберг Аркадий Хаимович доктор филологических наук, профессор Ильченко Наталья Михайловна
ВЕДУЩАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ Ц	Санкт-Петербургский государственный университет

Защита состоится "5" марта 2012 г. в 12 часов на заседании диссертационного совета Д 212.154.02 при Московском педагогическом государственном университете по адресу: 119991, г. Москва, ул. Малая Пироговская, д. 1, ауд. № 304.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Московского педагогического государственного университета по адресу: 119991, Москва, ул. Малая Пироговская, д. 1.

Автореферат разослан "____" ____________ 2011 г.

Ученый секретарь

диссертационного совета Волкова Е.В. 

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Тема настоящего диссертационного исследования Гоголь в западноевропейском контексте имеет давнюю предысторию.

Еще современники в связи с выходом каждого нового произведения Гоголя отмечали, кто в положительном, кто в отрицательном плане, его связь с европейскими авторами и существенную зависимость от них. Так, по выходе в свет первой прозаической книги Гоголя Вечера на хуторе близ Диканьки в литературной маске Рудого Панька критики увидели неудачное подражание Вальтеру Скотту (Н.А. Полевой)1. Подражание шотландскому романисту,  на этот раз вполне  достойное, увидели затем и в Тарасе Бульбе (А.С. Пушкин2, В.А. Кречетов3, П. Кулиш4). Издатель Библиотеки для чтения О. Сенковский в своих рецензиях на гоголевские произведения  нередко сравнивал Гоголя с  французским писателем Поль-де-Коком5. Гоголя сопоставляли с Мольером6, Данте7, Сервантесом, Вергилием, Байроном8. Гоголевских героев соотносили с персонажами Ф. Шиллера9,  Л.Тика10.

В 1858 г. Эжен Моро, публикуя свой  перевод Мертвых душ на французский, представляет в предисловии Гоголя как русского Бальзака, русского Мольера, русского Стерна и даже утверждает, что Стерн, будь он русским, сам бы написал Мертвые души11. 

Что касается лакадемического литературоведения конца XIX - начала XX веков, то в нем отчетливо доминировала тенденция выстраивать путь Гоголя как эволюцию от лэстетического романтизма, носившего космополитический характер, к романическим сюжетам родной страны и старины12. Тем самым связь Гоголя с европейской литературой (культурой) виделась преимущественно в его ранних произведениях.

Поворот от понимания творчества Гоголя и, в первую очередь, его поэмы Мертвые души как явления социального и национального к пониманию его как явления мировой культуры намечается  в начале ХХ века в русской символистской критике (Д.С. Мережковский, Андрей Белый, В.Я. Брюсов) и религиозной философии (В. Соловьев, В. Розанов, К. Мочульский13), а также русской эмигрантской критике14. 

       Вместе с тем в 1900Ц1920-е годы появляются и отдельные работы, посвященные воздействию на Гоголя тех или иных европейских писателей (статьи Н.И. Петрова15, В.В. Данилова16, Н.К. Кульмана17, немецких исследователей А. Штендер-Петерсона и А. Дауенхауера18, а также  книга Г.И. Чудакова Отношение творчества Н.В.Гоголя к западно-европейским литературам (Киев, 1908).

В ставших уже литературоведческой классикой статьях В.В. Виноградова рассматривалась связь Гоголя (Тараса Бульбы) с В. Скоттом и французскими неистовыми романтиками (ранний В. Гюго, Ж. Жанен), а также с традициями Л. Стерна19. О Гоголе как продолжателе В. Скотта в изображении гибели родового быта писал в 1937 г. и Г. Лукач20. В том же году процесс снижения Гоголем гофмановского типа в русле бальзаковского отца Горио описал  Л. Гроссман21.

Темы связи Гоголя с западноевропейской литературой так или иначе касались в монографиях, посвященных творчеству Гоголя, и позднее22. Много интересных и ценных наблюдений имеется в монографии Г.А. Гуковского Реализм Гоголя (анализ трехступенчатой композиции авторского образа в Вечерах, восходящий к традиции романов В. Скотта; размышления о связи и одновременно противостоянии Гоголя фантастике Ирвинга, Тика, Гауфа, Нодье и т.д.23).        Однако по-настоящему новый всплеск интереса к теме Гоголь и зарубежная литература происходит в 1970-е гг.: именно в это время выходят монографии А.А. Елистратовой Гоголь и проблемы западноевропейского романа (М., 1972),  И.В. Карташовой Н.В. Гоголь и романтизм (Калинин, 1975).  Ценные наблюдения о воздействии на Гоголя традиций немецкого романтизма содержались и в работах более общего характера: монографии А.Б. Ботниковой Э.Т.А. Гофман и русская литература (первая половина XIX века): К проблеме русско-немецких литературных связей (Воронеж, 1977)24, статье Р.Ю. Данилевского Людвиг Тик и русский романтизм25. Западноевропейским и, в первую очередь, немецким истокам поэмы Ганц Кюхельгартен посвящает свою статью известный ленинградский компаративист академик М.П. Алексеев26. К этому же времени относится и  работа М.М. Бахтина Рабле и Гоголь (Искусство слова и народная смеховая культура)27.

Осмысление Гоголя в контексте европейской и - шире - мировой литературы сказывается и в названиях коллективных монографий: Гоголь и мировая литература (М., 1988), Гоголь как явление мировой литературы (М., 2003). 

Начиная с  1970-х гг. можно говорить и о различных подходах и методах  изучения темы. Наиболее распространенным остается  традиционный подход: изучение мотивных заимствований,  позволяющее говорить о поэтической общности и возможном воздействии на Гоголя того или иного зарубежного автора. Из англоязычных  авторов, влиявших на Гоголя, по-прежнему наибольшее внимание уделяется В. Скотту, Метьюрину, Чосеру (своеобразное приравнивание Мертвых душ к чосеровскому Каталогу Человечества), Филдингу, В. Ирвингу28.

Воздействие на Гоголя немецких романтиков - Жан-Поля (И.П.Ф. Рихтера), Новалиса, Шлегеля, Тика, Вакенродера, Гофмана - исследовали в своих работах  А.В. Михайлов, И.В. Карташова, Е.И. Лившиц, Р. Пийс,  Р. Дженнес, М. Фрейзиер, Н. Друбек-Мейер29. О тематической связи Гоголя с Гете писали Э.Б. Вахтел, Э.М. Жилякова, Г.М. Васильева30. О рецепции Гоголем Гердера - В.Ф. Соколова, С.Г. Бочаров, Л.В. Дерюгина31.

Из французских авторов, помимо Рабле, отмечалось возможное воздействие на Гоголя Лесажа, Мольера, Шатобриана, Мериме, Ж. Санд, Флобера32.

В литературе о поэме Мертвые души большое место традиционно занимают исследования, посвященные связи поэмы с романом Сервантеса Дон-Кихот и Божественной комедией Данте33.

Выявление сюжетных и мотивных заимствований у Гоголя получило, пожалуй, наиболее яркое выражение в исследованиях М.Я. Вайскопфа34, не только синтезировавшего уже известные сведения, но  обнаружившего также большое количество не учтенных раннее заимствований (или квази заимствований) Гоголя из произведений зарубежной литературы. Вместе с тем в своем исследовании Вайскопф использует уже и несколько иной подход: констатация эзотерической (масонской) семантики произведений Гоголя позволяет ему в ряде случаев сосредоточить внимание не столько на факте заимствования, сколько телеологии (иногда, правда, весьма спорной) контаминации Гоголем разнообразных чужеродных мотивов. Близкий подход демонстрируют и исследования С.А. Гончарова, посвященные наследию гностико-манихейских представлений у Гоголя, позволяющие выявить эзотерическую семантику собственно гоголевских текстов35.

       Наиболее продуктивный подход к самому механизму усвоения чужого демонстрирует, на наш взгляд, в своих исследованиях Ю.В. Манн, при том, что как раз у него тема связи Гоголя с европейскими культурами не занимает центрального места. Уйдя от констатации типологической близости  поэтики Гоголя тем или иным  явлениям европейской литературы, Манн старается выявить, в чем Гоголь совпадает, но в чем он и отходит от своих предшественников, демонстрируя те приращения смыслов, что происходят при перенесении факта чужой культуры в контекст гоголевского письма36.

В последние три десятилетия усилился исследовательский интерес к вопросу рецепции Гоголем европейских жанров и стилей, в том числе тех, которые в русской литературе получили гораздо меньшее хождение, чем в западной37. В целом ряде работ решается проблема воздействия на Гоголя традиций готического романа38, жанра пикарески39. Развивая идеи В.В. Виноградова, исследователи пишут о влиянии на Гоголя  французской школы неистовой словесности40. Начался разговор и о формах проявления у Гоголя  романтической иронии41. Одной из наиболее исследуемых в гоголеведении в наши дни стала с 1990-х годов тема барокко42.

        Указания на связь Гоголя с зарубежными авторами /эпохами / стилями традиционно присутствуют и в комментариях к изданиям его Сочинений:  от дореволюционных изданий Н.С. Тихонравова и Н.И. Коробки и до современных академических43.

       Собственно, именно  комментирование гоголевских текстов для томов (первого, седьмого и восьмого)  нового Полного академического собрания сочинений и писем Гоголя в 23-х томах, над которым ведется в настоящее время работа в Институте мировой литературы им. А.М. Горького РАН, во многом определило предмет и методику данной диссертационной работы. Как следует понимать то, что в комментариях (равно как и литературоведческих трудах, используемых в комментариях) определяется как генезис, влияние, подражание, типологическая параллель, источник и проч.? Проблема становится очевидной, когда - при комментировании - через запятую перечисляется такое количество источников и параллелей, для лосвоения которых необходимо несколько поколений исследователей, так что здравый смысл отказывается приписать их одному автору, каким бы образованным он ни был. Но в таком случае возникает очередной вопрос: следует ли жестко различать  источники, использование которых Гоголем доказуемо, - и те, которые могут рассматриваться либо как типологическая параллель, либо как, выражаясь словами Пушкина, странные сближенья? Кроме того, существует такое явление, о котором всё более говорят исследователи - литературоведы, но также и философы, занимающиеся вопросом взаимосвязей культур: лидеи, носящиеся в воздухе44

.

       Другой вопрос, который неминуемо возникает, когда самые разнообразные возможные источники гоголевских произведений оказываются соположенными в пространстве единого комментаторского текста: как все они могли уживаться между собой. Сосуществовали ли они мирно, или же  происходило вытеснение одних тенденций другими,  смысловой сдвиг, не только влиявший на само гоголевское письмо, но еще и видоизменявший семантику тех текстов / приемов / стилей, которые якобы воздействовали на Гоголя.

       Все данные соображения и определил цели, задачи и методологию данной работы, которая, не будучи компаративистским исследованием по модели Гоголь иЕ, ставит  перед собой иную цель: объяснения и анализа самого механизма сосуществования и взаимодействия различных языков и  стилей  в поэтической системе Гоголя, их наложения и возможного взаимного вытеснения. Причем и языки, и стили понимаются здесь в самом широком плане: от языков национальных до языков различных видов искусств, различных вероисповеданий, различных авторов и национальных культур.

Актуальность темы диссертации обусловлена тем, что она вписывается в магистральную линию развития современного литературоведения и гуманитарного знания: повышенное внимание исследователей  к пограничным явлениям, к изучению имбрикаций, вкраплений, трансформаций, которые при всяком соприкосновении культур проявляются равно в воздействующей  и в принимающей культурах, движение от изучения отдельных авторов к общим закономерностям развития европейской (в том числе и русской) литературы в широком культурном контексте.

Новизна исследования определяется тем, что в диссертации впервые предпринято целостное и системное исследование механизма чужеродных заимствований у Гоголя, а само его  творчество рассмотрено как сложнейший сплав разных культур и взаимовлияний. Сделаны обобщения касательно барочного и романтического субстрата гоголевского письма, проявления в его творчестве особой формы романтической иронии, в основе которой лежит хорошо усвоенная стернианская традиция. Известный идеологический и эстетический конструкт немецкого романтизма религия от искусства (Kunstreligion) впервые введен в научный оборот также и применительно к творчеству Гоголя. Впервые обобщены и проанализированы разные модификации экфрасиса в творчестве Гоголя,  особенности его графики, никогда еще не бывшей предметом целостного рассмотрения, а также ее взаимоотношения с литературным текстом; рассмотрена функция галлицизмов и макаронизмов в творчестве Гоголя, изучена история и телеология гоголевского перевода-переделки комедии Мольера Сганарель, или муж, думающий, что он обманут женою (Сганарель, или Воображаемый рогоносец).

Таким образом, предметом настоящего исследования является творчество Н.В. Гоголя в западноевропейском контексте, его бытие между различными языками и национальными культурами.

Материалом исследования послужило художественное, публицистическое и эпистолярное наследие Гоголя, мемуарная литература о нем, а также широкий свод текстов зарубежных авторов, входивших в круг художественных и иных интересов Гоголя: Бальзака, Бонавентуры, Гердера, Гете, Э.Т.А. Гофмана, Вакенродера, Д. Дидро, г-жи Жанлис,  А. Коцебу, Мольера, Новалиса, В. Скотта, Л. Стерна, Л. Тика, Р.Ф. Шатобриана, Ф. Шлегеля.

Методологическую основу исследования составило сочетание традиционного историко-литературного подхода  к  осмыслению поэтики художественного произведения,  методов историко-типологического и структурно-семантического анализа текста и метода культурного трансфера,  отпочковавшегося от более традиционной компаративистики и получившего в последнее время большое распространение в гуманитарных науках. Зародившаяся в середине 1980-х годов в среде французских филологов-германистов, теория культурного трансфера противопоставила компаративизму в гуманитарных науках, исходящему из идеи лособости каждой культуры,  не просто изучение одновременно нескольких культурных и национальных пространств, но также и изучение тех изменений, которые при всяком соприкосновении культур проявляются равно в воздействующей  и принимающей культурах. Тем самым в расчет стала приниматься  не бинарная оппозиция - две культуры, одна из которых обязательно осмысляется как культура-реципиент, то есть культура принимающая, - но конструкция гораздо более сложная, поскольку в отношениях воздействующей и принимающей  культур всегда присутствует  некий третий. Важным для методологии данной диссертационной работы оказалось еще и другое самоопределение метода культурного трансфера, мыслящего себя как  теория перевода и в прямом, и в переносном значении  слова. Потому что всякое усвоение культурного феномена есть уже само по себе  перевод на свой культурный язык, при котором что-то изменяется и в принимающей культуре, но непременно что-то изменяется и в культуре воздействующей45.

В теоретическом обеспечении диссертации важную роль сыграли работы Р.аБарта, В.аБеньямина, А.Н. Веселовского, Ю.М. Лотмана, Ю.Н. Тынянова, Б.А. Успенского, П. Франца,  М. Эспаня, исследовавших историю литературы в широком культурном контексте, широко  применяя в том числе и  интердисциплинарные методы.,

Для изучения творчества Гоголя в контексте русской и европейской литератур XVII-XIX веков особенно продуктивными для нас были труды М.П. Алексеева, Е.И. Анненковой, А.Б. Ботниковой, С.Г. Бочарова, В.В. Виноградова, М.Н. Виролайнен, А.Х. Гольденберга, Р.Ю. Данилевского, А.А. Елистратовой, И.В. Карташовой, В.И. Коровина, Ю.В. Манна, А.В. Михайлова, Б.В. Томашевского,  Ф.П. Федорова.

Цель работы Ц  анализ поэтической системы Гоголя как сложнейшего сплава разных культур, выявление механизма сосуществования в ней различных языков и  стилей, их наложения и возможного взаимного вытеснения.

В соответствии с поставленными целями определяются следующие задачи диссертационного исследования:

1. Рассмотреть особенности физического освоения Гоголем чужого пространства, его переживания форм чужого,  получивших  выражение в его письмах, художественных текстах, а также в его поведенческом тексте.        

2. Раскрыть механизм того, как  эмблемно-символическое мышление барочного стиля, в основе которого лежит принцип контраста, совмещения натурализма и символики, определило загадочную двойственность гоголевского письма; как романтическая ирония (явление достаточно редкое в русской литературе) была усвоена Гоголем через призму стернианской традиции,  и как украинский и русский фольклор, с одной стороны, и проза немецкого романтизма, с другой, стали культурным субстратом украинских повестей Гоголя.

3. Исследовать соотношение различных языков в текстах Гоголя: вербального,  визуального, а также языков в узком смысле слова (русского языка и французского).

4. Выявить природу того, что традиционно именуется католическим соблазном православного писателя Гоголя, а также отражение в гоголевских текстах особой формы художественного вероисповедания, так называемой религии от искусства.

5. Проследить динамику усвоения и переосмысления Гоголем чужого языка и стиля.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Роль трех культурных пространств в творческом, но также и бытовом сознании Гоголя: Германии, Франции, Италии. Особые формы германофобии и галофобии у Гоголя,  при которых за внешним неприятием скрывается глубинное усвоение культурного факта. Особый тип освоения чужого пространства Гоголем: его приручение и освоение как квази русского.

       2. Более часто встречающемуся у иных писателей переводу путевых впечатлений в текст противостоит у Гоголя предварение (случай поездки в Крым и паломничества в Иерусалим) или вовсе замена путешествия текстом (объезд усадеб Чичиковым в Мертвых душах):  само путешествие приобретает в таких случаях мифопоэтический / геополитический/ метафизический характер, а память литературного жанра (например, поездки в усадьбу или паломничества в Иерусалим)  подспудно моделирует сложное соотношение своего и чужого в этом постижении чужого пространства.

3. Инвариантные оппозиции толкований, по которым шло размежевание толкований Гоголя в прижизненной и посмертной критике (правда / вымысел, реализм / романтизм, русская народность / европейство, юмор и сатира  / метафизика и иррационализм, христианство  / язычество) показывают: даже если  господствующая идеология, мода, общественный строй безусловно влияли на характер толкований Гоголя, то все же непомерно широкий, в ряде случаев антитетичный спектр его прочтения определяют не они, но сам характер гоголевского письма, построенного на игре не исключающих друг друга антитез. 

4. В восприятии Гоголем украинской культурной традиции принципиальным для него оказались два фактора: культура барокко и католицизм. Эмблемно-символическое мышление барочного стиля, построенного на принципе контраста, совмещение натурализма и символики во многом объясняет загадочную двойственность творчества Гоголя. Католическая идея, которая находила себе опору в искусстве и красоте, определила решение центральных для Гоголя проблем: взаимоотношение веры и искусства, конфликт внешнего и внутреннего человека.

       5. Гоголю была близка стерновской идея автора, свободно манипулирующего героями и текстом, что  романтиками впоследствии было истолковано как бесконечность процесса создания текста-мира. Последнее определяет технику повествования у Гоголя: диалектику самосозидания и саморазрушения, свидетельство романтической относительности всякого суждения о мире.

      6. В ранних повестях Гоголя  мы имеем дело с уникальным случаем, когда источниками литературного произведения являются генетически родственные варианты общеевропейских фольклорных сюжетов, взятые из двух разных традиций: украинской и западноевропейской: при этом западноевропейский сюжет преломляется в родственном украинском сквозь призму эстетики немецкого романтизма. Так немецкий романтизм, преломленный через фольклорный сюжет, становится основанием патриотической утопии Гоголя.

7. Создавая  в своих художественных текстах  самые разнообразные формы экфрасиса, Гоголь игнорирует одно из важнейших положений европейской эстетики XVIII в. - тезис Лессинга о невозможности адекватного перевода с одного языка искусства на другой. Но вместе с тем вписывается в традицию Дидро, решавшего в Салонах задачу перевода живописного полотна в словесный текст. В своем понимании взаимоотношения текст Цкартина Гоголь во многом еще и опережал свое время. Зрелищность литературы - показывал он - заключается  не в описании воображаемых картин. Ее задача - не объект видения, а субъект речи, которая сама по себе есть зрелище.        

8. Графика  Гоголя не есть  отображение фигуры или объекта, но - самой лидеи человека, и тем самым - принципа собственного письма. Так же и галлицизмы у Гоголя являют собой не столько французские слова и выражения, сколько образ французских слов и выражений, задача которых - мистифицировать читателя.

9. Роль католичества и  так называемой религии от искусства, Kunstreligion (конструкта немецкой романтической философии) в эстетике и художественном письме Гоголя.

10. Выбор Гоголем для переписывания пушкинского стихотворения Русалка, а для перевода - комедии Мольера Сганарель, или Воображаемый рогоносец объясняется у Гоголя телеологией  собственного творчества: важности для него темы губительности женской красоты, а также наличием  в Сганареле миражной интриги, вяжущей действие в один большой, общий узел. Упомянутые в Мертвых душах произведения, которые читают гоголевские герои, являют собой ключ к пониманию той эволюции, которую им суждено было претерпеть в последующих томах поэмы.

Теоретическая значимость работы определяется тем, что в ней выявлены - на примере творчества Гоголя Ц  механизмы взаимовлияния культур (литератур), поставлены вопросы о природе культурного заимствования, продемонстрировано применение нового метода компаративистики - метода культурного трансфера. Раскрывается также природа возможного сосуществования различных языков искусства: живописи, драмы, литературы, природа лингвистического билингвизма, приводящего также и к билингвизму (мультилингвизму) культурному.

                  Практическая значимость работы. Результаты исследования могут быть использованы при чтении лекций по сравнительной истории литератур, а также истории русской и зарубежной литератур ХIХ века в практике вузовского преподавания, при разработке специальных курсов по русской и зарубежной литературе и культуре, при написании соответствующих разделов учебно-методической литературы для студентов филологических факультетов высшей школы, а также в комментариях к изданиям сочинений  Н.В. Гоголя.

Достоверность результатов исследования обеспечивается значительным объемом исследуемого литературного материала и его тщательным анализом, основанным на классических, вершинных трудах отечественной и западной филологии, отражающих методологию его основных школ.

Апробация диссертации. Результаты работы изложены в монографии Гоголь в западноевропейском контексте: между языками и культурами (М.: ИМЛИ РАН, 2011 - 24,5 п.л.). Материалы  диссертационного исследования использовались в монографии Жизнь усадебного мифа: утраченный и обретенный рай (М.: ОГИ, 2008; в соавт. с О.Н. Купцовой - 33 п.л.; авторских - 50 %), при комментировании произведений Гоголя в новом академическом Полном собрании сочинений и писем Н.В. Гоголя: В 23 т. (т. 1; М.: Наука, 2003 - 57,5 п.л.; авторских - 30 %), в главе Н.В. Гоголь учебника для вузов История русской литературы XIX века. Ч. 2 (1840-1860 годы) / Под ред. В.И. Коровина (М.: Владос, 2005; при участии С.В. Сапожкова - 3,4 п.л.; авторских - 85 %.), в периодических изданиях, рекомендованных ВАК РФ (14 статей), в статьях и материалах докладов на международных, межвузовских и региональных научных конференциях, проходивших в период с 2004 по 20011 годов в Москве, Санкт-Петербурге, Пскове, Пушкинских Горах, Париже,  Лос-Анджелесе, Веймаре.  Основные и промежуточные результаты диссертационного исследования обсуждались на заседаниях кафедры русской литературы Московского педагогического государственного университета. Материалы диссертации использовались в курсах лекций по истории зарубежной  литературы ХIХ века (эпоха романтизма), читавшихся автором на историко-филологическом факультете РГГУ (Москва), а также в  спецкурсах, прочитанных в университете Париж 8  Сен-Дени (2008, 2010), университете Лозанны (2010), в Эколь нормаль сюперьер, Париж (2009).

Содержание работы

Диссертация состоит из введения, пяти глав,  заключения, списка использованной литературы и приложения, в котором представлено графическое наследие Гоголя.

Во Введении обосновывается актуальность темы исследования, формулируются его цели, задачи, положения, выносимые на защиту, дается обзор критической литературы, определяются методологическая база, научная новизна, теоретическая и практическая значимость работы.

Первая глава диссертации Проблема своего и чужого: путешествие как бытие между культурами посвящена особенностям физического и ментального существования Гоголя между культурами, его личностному переживанию форм чужого, получивших эксплицитное выражение в его письмах, художественных текстах, в том числе и в его поведенческом тексте, а также той непрямой связи, что существовала между его собственными путешествиями и странствиями по разным культурам его литературных героев.

       Исходный тезис первого раздела первой главы лПарадигма русского национализма: Гоголь между Германией, Францией и Италией - парадоксальность творческого и жизненного пути Гоголя: писатель, по духу своему исконно русский (или малорусский), именно Россию сделавший центральной темой своего творчества, большую часть своей творческой жизни он провел за границей.  Три страны и соответственно три культурных пространства сыграли решающую роль в его  многочисленных и многолетних пребываниях  за границей: Германия, Франция и Италия .

Первой страной, которую Гоголь посетил, была Германия, в которой он поначалу ищет внутреннее сходство с Россией. В результате возникает любопытное явление: немецкие впечатления описываются им нередко в стилистике украинских повестей  (так, описание набережной Гамбурга и знаменитый матросский бал напомнит описании пекла в Пропавшей грамоте). Начиная с 1833-1834 гг. Гоголь демонстрирует, в особенности на бытовом уровне,  германофобию. Радикальное изменение в его отношении к Германии, которое  происходит после его первого пребывания в Риме, вписывается, на самом деле, в характерологию познания русскими путешественниками Запада: Германия, которая поначалу предстает  как ворота Европы, столь же быстро вызывает и разочарование, как только русский путешественник попадает в другие европейские страны (случай, например, В. Печерина).

В отличие от Германии, которую Гоголь познавал через разнообразие городов (Любек, Гамбург, Франкфурт и т.д.), Франция и французская культура была познана Гоголем (что также было для того времени явлением характерным) через единственный город - Париж. Клишированное восприятие Парижа (лсолнце великолепия), которого Гоголь  не избежал, говоря о Париже заочно, при лочной ставке с городом начинает его раздражать. В это же время приходит и осознание того,  что в Париже он живет, не видя его вовсе. Это поразительное нежелание видеть Париж в Париже было, однако, у Гоголя своего рода миражной интригой (термин Ю.В. Манна). Многое в этом городе  Гоголь все же  увидел и угадал: в первую очередь именно те  черты, которые позволят немецкому философу Вальтеру Беньямину  столетие спустя дать Парижу наименование столицы XIX века46. Последнее нашло отражение как в письмах Гоголя, так и в незавершенной повести Рим.

Италия была последней страной, которую Гоголь открыл для себя в Европе, но эта последняя страна стала первой в его сознании и воображении. Первое признание в любви к Италии (Риму) Гоголя (1837) было основано на ощущении, что он вновь попал в места своего детства, то есть на  ощущении сродства Рима и Малороссии. В его отношении  к вечному городу особое значение играла метафора рая, что делает Гоголя в определенном смысле идеальным читателем посттридентского Рима (т.е. Рима периода контрреформации, когда, в соответствии с положениями Тридентского собора (1545-1563) лукрашение города и его новая застройка стали отвечать потребностям нравственного и духовного воскрешения)47.

Эволюцию своего отношения к Риму середины 1840-х годов, которую многие его друзья объясняли как пережитую любовь, сам Гоголь объяснит процессом интериоризации вечного города в его душе (Все, что мне нужно было, я забрал и заключил к себе в глубину души моей48).

       Усвоение Гоголем немецкой, французской и итальянской культур подчинялось в целом логике его собственных географических перемещений, хотя вовсе не обязательно совпадало с ними по времени. Его литературное начало - поэма Ганц Кюхельгартен, циклы Вечеров и Арабесок Цдемонстрирует следы преимущественного влияния немецкого романтизма и немецкой эстетики. Вместе с тем немецкое нередко ассоциируется в его ранних произведениях с чертом, в чем можно увидеть  влияние как фольклорной, так и иконографической традиции. Начиная с Миргорода в немецкие одежды он станет одевать и гражданских чиновников, а в Мертвых душах захочет (устами одного из своих героев) одеть крестьян.  Прием этот имеет двойной эффект. С одной стороны, персонаж, одетый в немецкие одежды, обретает в гоголевском контексте демонический призвук, а с другой -  вписывается во все более широко обсуждаемую Гоголем тему европейской цивилизации, насаждаемой в России и плохо сочетающейся с русской традицией.

Отдельный сюжет в художественных произведениях Гоголя составляют персонажи-немцы, также имеющие поливалентный статус. Высокие писательские имена Шиллера и Гофмана, данные сапожнику и жестянщику в повести Невский проспект, могут быть истолкованы одновременно как профанация высокого, как своего рода отмщение за попранный идеал (ср. признание Гоголя в письме к М.  Балабиной апреля 1838 г.49), но также и как хорошо усвоенный Гоголем завет настоящего Гофмана, любившего помещать своих персонажей одновременно в  мир духа и мир житейской прозы.

Свои счеты с немецкой литературой и собственной очарованностью ею Гоголь свел  в Невском проспекте. Однако свое глубинное отношение к немецкой поэзии он выскажет, словно вернувшись к истокам собственного очарования ею, в  Выбранных местах из переписки с друзьями, где назовет немецкую поэзию детством человечества и сформулирует идею внутреннего созвучия немецкой музы русской50.

Французская тема появляется у Гоголя начиная с цикла Миргород. Одним из основных ее модуляторов  оказывается война 1812 года и фигура Наполеона,  явленные в гоголевских текстах в форме  слухов и фольклорных домыслов. Особое место занимает у Гоголя тема засилья французского языка, которое также является важной составляющей французского нашествия на Россию.

Усвоение французской литературы (культуры) Гоголем во многом напоминает механизм его освоения Парижа. Не любя французскую литературу в целом и очевидно делая исключение лишь для Мольера, Гоголь, на самом деле, берет ее образцы за модель, нередко - от противного. Так, в Театральном разъезде новую эстетику он создает на основе опровержения произведений современного французского театра. Безусловно существенным было воздействие на Гоголя французской школы неистовой словесности. В более широком смысле можно сказать, что гоголевский прием описания уродливого, которое он предпочитает красоте (во всяком случае, в Мертвых душах),  если не восходит, то во всяком случае образует примечательную типологическую параллель эстетике В. Гюго, провозгласившего уродство высшей формой красоты и носителем живописного.

        Итальянское становится у Гоголя проводником темы красоты, в том числе женской, и подлинного искусства.  Повесть Рим,  единственное произведение Гоголя, действие которого  происходит в чужом пространстве,  являет собой единственную в своем роде попытку Гоголя проблематизировать собственный опыт познания европейских стран. И хотя последовательность перемещений князя  прямо противоположна гоголевской, внутренняя логика движения (от схоластики и консерватизма - к брожению идей - и назад) тем не менее удерживается.

Во втором разделе первой главы лСпособы освоения чужого пространства: иностранец Василий Федоров  исследуется особенность, отличавшая длительные и разнообразные путешествия Гоголя за границу: большую часть своего времени  он проводил в русском окружении. Исследования в особенности последних лет, однако, показали, что на самом деле социальная активность Гоголя за границей была более существенной, чем это следует из свидетельств его самого, а также его современников51. Причины, заставлявшие Гоголя скрывать свое общение  за границей во многом кроются, как представляется,  в особой манере освоения чужого пространства Гоголем.

Несмотря на  реальный  характер перемещений Гоголя по чужому пространству Европы в них доминирует элемент литературный. Реальное пространство, в котором перемещается Гоголь, легко преобразуется  в  пространство воображения. С этим связан предваряющий сами путешествия интерес Гоголя к культуре посещаемых им стран,  сочетающийся с отсутствием (за редкими исключениями) подлинного интереса к конкретным людям, эти страны населяющим, если только они не сливаются в его сознании в некое обобщенное понятие народ и даже кунсткамера.

       Вместе с тем типично гоголевским способом освоения чужого пространства является удивительная способность это пространство приручать, превращая его в пространство квази русское. Статус иностранца-фланера путешественнику Гоголю был не слишком свойственен, несмотря на то, что тактика наблюдающего фланера есть во многом тактика самого гоголевского письма.  Однако стоило Гоголю приручить это чужое пространство, как маска фланера надевалась им вновь.        

В своей прозе - и это становится  приметой его нарративной стратегии Ц  Гоголь любил употреблять оксюморонные смешения двух составляющих антиномии: своеЦчужое (иностранец Василий Федоров,  петербургские ремесленники Шиллер и  Гофман). В подобного рода оксюморонах нами видится особый, гоголевский способ решения проблемы чужого - приручение чужого культурного пространства и его превращение в свое.

       В третьем разделе первой главы лВиртуальность чужого: путешествие versus текст и vis versa мы рассмотрели три примера той непрямой связи, что существовала между путешествиями Гоголя и странствиями его героев, а также разные формы перевода этих странствий  в текст. Путешествие в Крым (параграф Крым как мифологическое и геополитическое пространство у Гоголя) оказалось Гоголю биографически мало интересным, возможно, потому, что было предварено глубоким мифопоэтическим и геополитическим осмыслением Крыма еше в первом цикле Вечеров. Путешествие  в Иерусалим (параграф Тайное и явное паломничество  Гоголя в Иерусалим, УПуть из Парижа в ИерусалимФ Рене Франсуа Шатобриана и проблема идеального города) также  косвенным образом было предварено в одном из его ранних художественных текстов (Ночь перед Рождеством), где полет Вакулы верхом на черте в Петербург накладывался на эпизод Жития Иоанна Новгородского, посвященный описанию путешествия  епископа в Иерусалим на бесе. Как ключ к пониманию  данного парафраза, коль скоро речь идет о соотнесенности Иерусалима с Петербургом, может быть рассмотрен текст Р.Ф. Шатобриана Путешествие из Парижа в Иерусалим (1811),  определивший  в первой трети XIX в. в Европе, но также и в России52 канон  литературного описания путешествий к Святой земле. Именно Шатобриан впервые отчетливо в своем путешествииЦпаломничестве показал, что тяга к путешествиям, связанная с духовными поисками, неизбежно связана и с разочарованием, суть которого заключается в том, что от самого себя не убежать. И даже на краю света единственное, что обнаруживает путешественник, - это то, что он принес с собой: свой удел, свою судьбу. Так и гоголевский герой Вакула улетает из Петербурга, увидав в божественном граде  дома как плошки и Софию-премудрость, носящую те самые черевички, которые в Диканьке заказала ему Оксана. Так же  и Гоголь от созерцания Божественного града, вместо ожидаемого его друзьями подробного описания путешествия, оставляет лишь лейтмотивом через все его письма из Иерусалима проходящее сообщение о творимой молитве, чаще - молитве о самом себе.

Третий пример путешествия гоголевских  героев носит и вовсе характер парадоксальный (параграф Преодоление замкнутого пространства: виртуальные путешествия гоголевских помещиков (поэма УМертвые душиФ)). Гоголь, сам не любивший  ездить  по имениям, в основу главного своего творения Гоголь положил историю объезда героем (Чичиковым) помещиков в их усадьбах, вписав тем самым свою поэму в традиции  жанра поездки в усадьбу. Память жанра наполняет поэму дополнительными смыслами. По внешнему абрису  помещики, которых навещает Чичиков, кажутся замкнутыми в малом мире своих усадеб. Однако та философия и та программа, что скрываются  за внешне нелепыми помещичьими усадьбами, раздвигают границы замкнутого мира. Подземные ходы и мост через пруд, о которых мечтает Манилов, будучи приметой английского пейзажного парка, имели в парковой традиции еще и дополнительную смысловую коннотацию: локуса  эротического свойства. Спроецированное на литературный текст, это символическое значение садовых забав порождает эклектичную смесь добропорядочности и семейственности Манилова - и его закамуфлированных  желаний придать саду эротическую насыщенность, что создает дополнительное игровое поле гоголевского описания. Собственно же русская традиция использования подземных ходов для совершения масонских ритуалов и вовсе расширяет культурное и смысловое пространство кажущейся поначалу замкнутой в самой себе маниловской усадьбы.

       Другой способ преодоления замкнутого пространства усадьбы мы находим в описании усадьбы Ноздрева. Ноздревская граница, состоящая лиз деревянного столбика и узенького рва, представляет собой реликт так называмого лах-ах, естественной, оптически не заметной границы в виде рва, пришедшей в пейзажных садах на смену каменной ограде hortus conclusus и решетчатой ограде французского регулярного парка.  И вновь Гоголь очень тонко пародирует идею романтического сада. Для Ноздрева граница также внутренне перестает существовать, а сам он становится травестированным персонажем романтической эпохи,  присваивающим себе чужое пространство  во имя своеобразно  понятого культа естественности.

Изучение рецепции Гоголем, часто им самим  не отрефлектированной,  различных национальных и эпохальных стилей и тенденций, которые, сложно сочетаясь между собой, создают неповторимую манеру Гоголя-писателя является содержанием второй главы диссертации Освоение культурных традиций.

В первом ее разделе Палимпсест стилей / палимпсест толкований исследуется несколько инвариантных (наиболее существенных, на наш взгляд) оппозиций оценок, по которым шло размежевание в восприятии Гоголя при его жизни и в посмертной критике: правда / вымысел  (вариант: реализм / романтизм); русская народность / европейство  (вариант: русское / малороссийское), юмор и сатира  / метафизика и иррационализм; христианство  / язычество.        Тематически структурированное рассмотрение различных интерпретаций гоголевских текстов позволило сделать  вывод: даже если  господствующая идеология, мода, общественный строй безусловно влияли на характер толкований Гоголя (так же, как они влияют на герменевтику любого другого писателя), все же непомерно широкий,  антитетичный спектр его прочтения определяют не они, но сам характер гоголевского письма, построенного на игре не исключающих друг друга антитез. 

Второй раздел второй главы диссертации Барочные основы поэтического видения (Гоголь и Украина) посвящен барочной основе поэтической системы Гоголя.

Если пытаться сводить разнонаправленность творческих интенций Гоголя к двойственнности его национального бытия (как это нередко делалось), то перед нами неминуемо встает проблема конкретизации понятия национальное бытие,  потребность найти ему лязык выражения, которым, как нам представляется, и является барокко, усвоенное Гоголем еще на Украине. Многие противоречия творчества Гоголя, считавшиеся его индивидуальным  свойством, на самом деле органично вписывались в  принципы барочного стиля (принцип соположения и борьбы противоположностей, осознание смерти как оборотной стороны юности и красоты,  пристрастие к риторической фигуре дистрибуции - всестороннему рассматриванию одного явления в его отношении к всевозможным обстоятельствам,  уподобление мира театру и т.д.). Символико-эмблематическое мышление Гоголя подкреплялось и питалось еще одной особенностью украинской культуры, на которой он возрос, Ч ее конфессиональной двойственностью. Тяга Гоголя к внешней, чувственной красоте (западная, католическая трандиция), соседствуя с его стремлением снять с личности мертвый покров, идущая от православной традиции,  определили понэтику женского образа у Гоголя.

       Особую проблему представляет собой барочная антропология, нашедшая выражение в Мертвых душах. Подчеркиваемое Гоголем желание Чичикова представить себя страдальцем  прочитывается - если учитывать барочную основу его художественного мышления - не как лицемерно-фантазийный жест героя, но барочное  утверждение через акт мученичества  своего Я.  Из этих же барочных истоков берет начало и постоянное стремление Чичикова (но также и Автора, о нем повествующего), расшифровать смысл своей жизни - внешне никчемной, но свой тайный смысл имеющей.

Сложному сочетанию у Гоголя традиций стернианства и традиций романтической иронии, принципы которой были разработаны на рубеже XVIII и XIX вв. немецкими эстетиками, посвящен третий раздел второй главы Стернианская традиция и романтическая ирония в раннем творчестве Гоголя. В нем показывается, как романтическая ирония (явление достаточно редкое в русской литературе) была усвоена Гоголем через призму стернианской традиции. Гоголю была близка стерновская идея автора, свободно манипулирующего героями и текстом (перекрестная игра противоречий, явление, предстающее всякий раз в двойном аспекте, эмоция в сочетании с ее дискредитацией).  Правда, подтекст игры был у Стерна вполне определенный: разрешение метафизической проблемы взаимоотношения между интеллектуальным существованием человека и его литературным творчеством. Также и смех Стерна имел несомненную просветительскую подоснову. Шутливый стерновский хаос романтики интерпретировали как отражение самовопрошающего иронического ума, а ассоциативный принцип построения романа Ч как романтическую бесконечность процесса создания текста-мира. Внешне следуя композиционным принципам Стерна, Гоголь в Вечерах на хуторе близ Диканьки  поступает как романтический иронист. Ибо для Стерна ассоциативная игра с текстом, прием арабески служат целям создания особой ахронической утопии,  духовная значимость которой, при всей ее иллюзорности, не подвергается сомнению.  Гоголь гораздо ближе подходит к концепции Шлегеля, считавшего необходимым подняться в наших мыслях над собственной любовью, быть способным разрушить то, что ценишь. Одновременное созидание Гоголем мифа в своем первом цикле и его отрицание становится формой парадоксального, которое, согласно Ф. Шлегелю, и есть сущность иронии. А исполненная противоречий  проекция автора на своих многочисленных рассказчиков и  героев идеально соответствует рассуждениям Шлегеля о романтической поэзии как самоотражении автора в многочисленных зеркалах.

Четвертый раздел второй главы Немецкая составляющая гоголевского фольклоризма посвящен причудливому усвоению Гоголем одновременно традиций народной поэзии (фольклора) и современной романтической техники повествования (Вальтер Скотт, йенская школа романтиков, Гофман). Введение вымышленного рассказчика, издающего рассказы третьих лиц, было приемом литературным, особо популярным в особенности в романтическую эпоху. Моду на него в европейской литературе  ввел В. Скотт. В числе аналогий, что прослеживаются у Гоголя  периода Вечеров с В. Скоттом,  -  фокусирование внимания не столько на описываемых событиях, сколько на процессе превращения этих событий в легенду; переосмысление статуса листорического, парадоксальное создание  иллюзии беспристрастия за счет вторжения автора в текст.

       Субстратом книги Вечеров были фольклорные мотивы и представления (мотивы украинских быличек, бывальщин и легенд о нечистой силе, представления об обморочных местах, о власти колдуна над человеческой душой и проч.) В целом ряде случаев, однако, Гоголь свободно контаминировал  собственно фольклорные и этнографические представления с  мотивами литературными, заимствованными у немецких романтиков. Приметой подобной контаминации становится изменение семантики  мотива, заимствованного из былички, бытовой сказки, вертепа. Наиболее разительным примером сосуществования (подчас конфликтного) фольклорного и  литературного субстратов является в раннем творчестве Гоголя повесть Страшная месть, фольклорно насыщенная в отдельных своих элементах, но при этом выстраиваемая в традициях жанра трагедии судьбы, развившегося в лоне западноевропейского романтизма (З. Вернер, А. Мюльнер, Л. Тик, Э.Т.А. Гофман, Ф. Грильпарцер).

Рассмотрение обращения Гоголя с историческими реалиями в книге Вечеров, сама легендарность которой рождается из  исторической конкретности, свидетельствует об усвоении Гоголем еще одного центрального тезиса немецкого романтизма: о смыкании  наиболее отдаленного прошлого и наиболее близкого настоящего, а также о перетекании истории в миф.

Третья глава диссертации лЯзыки культуры посвящена вопросу сосуществованию  в текстах Гоголя различных языков, понятых в самом широком смысле слова: языка вербального и языка визуального.

О соотношении вербального и визуального языков речь идет в первых двух разделах главы: Экфрасис у  Гоголя и дискуссия о границах живописи и поэзии в европейской эстетике второй половины XVIII века и Проблема слова и образа: рисунки Гоголя.

       История экфрасиса как жанра теснейшим образом связана с вопросом о Божественном воплощении. Данное общее положение приобретает особую значимость в контексте художественных и идейных исканий Н.В. Гоголя. Гоголевское письмо в высшей степени предрасположено к началу живописному, предпочитая нередко приемам собственно вербальным приемы пиктуральные. Не только художественные, но и иные тексты Гоголя (статьи, письма) пестрят описаниями, которым он же сам придает статус виртуального экфрасиса. Среди них  мы имеем  описания произведений живописного искусства, которые включены в повествование на правах микросюжетов, но могут выполнять  также  функции эстетического манифеста (ФПоследний день ПомпеиФ. Картина Брюлова,  Исторический живописец Иванов). Другой тип экфрасиса, характерный для Гоголя - когда живописное полотно,  описываемое словесными средствами,  соотносится  не с  реально существующей  картиной, но  с определенным художником или стилем.  Безусловно лидирующее место, которое Гоголь в своих экфрасисах  отдает Рафаэлю, может быть объяснено в т.ч. воздействием на Гоголя книги Вакенродера Сердечные излияния отшельника, любителя изящного53.

       Еще одна  особенность Гоголя заключается в том, что герои его (художники), люди богобоязненные, желая написать лики святых, сталкиваются с необходимостью изобразить  духов тьмы (кузнец Вакула, создающий картину изгнания святым Петром адского духа в день Страшного Суда; Чартков, задающийся  мыслью написать лотпадшего ангела и т.д.) При этом  и в Ночи перед Рождеством, и в Портрете запечатленным на картине оказывается не метафизический, но живой черт (дьявол)), в первом случае выскакивающий, а во втором - готовый выскочить лиз полотна.

       Экфрасис сакрального у Гоголя,  по закону контрапункта, сочетается с  увлеченностью картинками невысокого художественного свойства (модными картинками, лубком). Причина подобного пристрастия видится в том, что вывески, афиши, лубки и т.д. представляют для Гоголя - в соответствии с модным в его времена учением физиологии - род лоставшейся раковины, по которой заключают об устрице или улитке, некогда в ней сидевшей54. По аналогии с физиологией, подсказавшей идею всеобщей прочитываемости (города, человека, его жилища) по останкам его жизнедеятельности, Гоголь по стертым или, наоборот,  обновленным картинкам восстанавливает  утекающую в своей незаметности жизнь.

Еще одним  типом экфрасиса у Гоголя является  так называемая кунсткамера - галерея галерей картин и портретов, висящих в домах помещиков, которых посещает Чичиков в Мертвых душах. Их функция - не только дать косвенный портрет хозяев поместий, но еще и (характерная  черта семиотики усадьбы)  воспроизвести  мир в пределах отдельной усадьбы.  То, что у Гоголя люди известные фигурируют на портретах  рядом с  людьми неизвестными, и что даже среди листорических лиц Гоголь имеет тенденцию выбирать персонажей скорее маргинальных, делает обратимым и относительным как понятие лизвестности, так и само понятие листории.

       Осмысляя в своих художественных текстах живопись как драму, Гоголь игнорирует одно из важнейших положений европейской эстетики XVIII в. -  тезис Лессинга, утверждавшего невозможность адекватного перевода с одного языка искусства на другой. Но тем самым вписывается в традицию Дидро, практически и теоретически решавшего в 1760-х годах в Салонах задачу перевода живописного полотна в словесный текст. Параллельно эта же проблема синтеза, взаимодополняемости искусств решалась на театре начиная с 70-х гг. XVIII в. (требование драматической картины на сцене, сместившее  акцент от словесной риторики  в сторону живописи55). Изменения, происходившие во французском театре и во французской эстетике на рубеже XVIII и XIX вв. позволяют  посмотреть под новым  углом зрения на специфическую для Гоголя манеру в самый разгар действия словно останавливать  его, фокусировать в одной точке, превращая словесное описание в картину.

Оживающие и разворачивающиеся во времени картины (прием, который широко ныне используется в кинематографе) представляют собой еще один тип экфрасиса у Гоголя: сюжет повести Ночь перед Рождеством, который оказывается словно зажатым между двумя описаниями картин; финал Портрета  в редакции Арабесок, делающий возможной интерпретацию  повести как разворачивающейся во времени картины. Текст Гоголя одновременно словно хочет стать живописью, стерев границы,  убедительно прочерченные в западноевропейской эстетике Лессингом, и вместе с тем преодолеть силу ее визуального воздействия - через возвращение к слову, обладающему в конечном счете большей суггестивностью. Уйдя от немецкой традиции  и идя, вольно или невольно, в русле французской традиции, Гоголь решает своим экфрасическим письмом задачи, связанные с его сформулированной еще в Арабесках концепцией невидимого, внутреннего произведения искусства, которое доступно лишь внутреннему, духовному глазу и которое одно способно изобразить неизображаемое. В этом смысле Гоголь во многом еще и опережает свое время. Зрелищность литературы - показывает он - заключается  не в описании воображаемых картин. Ее задача - не объект видения, а субъект речи, которая сама по себе зрелище. Вывод, к которому литература придет уже в XX в., вместе с Картинами, явленными в слове В. Сегалена и  трактатом Око и дух М. Мерло-Понти.

       Последнее объясняет еще одну странность Гоголя (если учесть его пристрастие к живописанию словом): нелюбовь  к иллюстрированию своих произведений и малое количество рисунков на полях рукописей (второй раздел третьей главы).  Характерная для художественных текстов Гоголя формула лесли бы я был художник, я бы изобразил, оказывается на деле риторическим приемом, а не руководством к действию. Даже то относительное небольшое количество рисунков, которые мы  находим в его генетическом досье, свидетельствует об отсутствии желания перевести вербальный текст в образ, найти ему графическое соответствие.

        В целом у Гоголя можно выделить два основных типа графики. Первый - это  калькирование или копирование уже существующего оригинала, свидетельствующее о почти одержимости Гоголя отдельными предметами (изображения различных видов колонн, древнегреческого вооружения, музыкальных инструментов, садовых скамеек и т.д.)  Подобные рисунки, казалось бы лишенные собственно художественного достоинства,  свидетельствуют об интересе Гоголя не столько к тем или иным предметам или объектам, сколько к достоинству вариации, разнообразию приемов, которые возможно применять к одному и тому же материалу. Последнее напоминает  излюбленный литературный прием Гоголя - фигуру дистрибуции, восходящую к эстетике барокко. 

Подобная вариативность, впрочем, характерна не только для копий, но и для оригинальных гоголевских рисунков, которые составляют вторую разновидность его графики. Пример тому - нарисованная Гоголем обложка к Носу, где с человеческими носами коррелируют два птичьи клюва; его графические фантазии на тему архитектуры, множащиеся портреты Пушкина в профиль и т.д.

Обращает на себя внимание гендерная специфика изображения Гоголем человеческих лиц или фигур. Если мы можем говорить об относительной нейтральности в изображении мужчин, то графическое изображение женщин почти всегда носит у Гоголя черты деформации: в изображении женщины Гоголь подчеркивает какую-либо часть  тела (грудь, нога) или же женского туалета, которая - по принципу метонимии - берет на себя функцию целого. Прием этот характерен также и для литературного письма Гоголя. В этом смысле можно говорить о том, что Гоголь пытался запечатлеть не ту или иную фигуру, но саму лидею человека и тем самым - принцип собственного письма.

       Еще один случай превращения визуального объекта в текст, а именно перевод лабиринта, одного из элементов садовой архитектуры, на язык художественного повествования, рассматривается в третьем разделе  главы: Эмблема садового лабиринта: сад Плюшкина, Сад Гоголя. Садовый лабиринт представляет собой эмблематически предельно насыщенную парковую забаву - созданную из кустов и других растений  мистерию человеческой жизни и человеческих стремлений, которая уже одним своим появлением как в саду сообщает ему духовное измерение. В Мертвых душах сад Плюшкина, описанный Гоголем в стилистике лабиринта, выступает в контексте поэмы как иероглиф  пути, который суждено пройти Чичикову.  Параллель ему мы находим в описании сада сотника в Вие. Оба они ассоциируются  у Гоголя с непроходимыми, заносящими далеко в сторону дорогами, которое избирало человечество56, и в которых заложен ведомый не человеку, но только Богу таинственный смысл.

Осмыслению собственно лингвистического двуязычия у Гоголя посвящен четвертый раздел третьей главы Галлицизмы, макаронизмы и русский патриотизм. В отличие от многих своих соотечественников Гоголь в своих художественных произведениях и даже письмах избегал употребления французских слов, фраз и выражений. Свое истинное отношение к французскому языку Гоголь высказал в свойственной ему парадоксальной манере устами  свахи Феклы (Женитьба),  утверждавшей, что Агафье Тихоновне и вовсе не нужен французский язык, все святые говорили по-русски.Е..57.  И все же  случаи, хотя и немногочисленные, использования галлицизмов и макаронизмов у Гоголя  имеются, приходясь большей частью на поэму Мертвые души. Часто, правда, они остаются в черновых редакциях, не доходя до белового текста. В основном это то, что связано с областью французской кухни и вин, моды, флирта, светской жизни (госотерн,  бургоньон и шампаньон, клико матрадура, бонбон, фрикасе, пулярка с финтерлеями, фензерв, рассупе деликатес, рюши и т.д.). Оказывается однако, что то, что мы называем у Гоголя галлицизмами, есть  не французские слова и выражения, но некий образ французских слов и выражений, мистифицирующий  читателя. Так, госотерн (Haut Sauterne), разновидность сотерна, известного белого десертного вина,  пользовался и во Франции, и в России  гораздо меньшим спросом, чем просто сотерн. В несобственно прямой речи Гоголь дает понять, что Ноздрев наивно полагает, будто прилагательное haut (высокий)  обозначает высокое качество продукта. На самом деле оно указывает лишь на то, что виноград, из которого сделано вино, произрастает на более возвышенной местности. Аналогично происходит и в случае с двойным Клико, клико-матрадурой, бутылочкой французского под названием: бонбон, которых в виноделии вообще не существует.

Из  языковых мистификаций Гоголя на тему галлицизмов наиболеее примечательными являются субтильной суперфлю и рассупе деликатес58 - слова-саквояжи, создаваемые из обломков разных слов и тем самым отсылающие  к разным значениям (языковое это явление было отрефлектировано лишь в ХХ в., получив распространение в творчестве Л. Кэрролла, Дж. Джойса, В. Новарина, но также и В. Набокова). Примечательна также эволюция, которая происходит у Гоголя в употреблении выражения сomme il faut (дословно: как надо, как следует). В отличие от многих своих современников Гоголь употреблял выражение преимущественно в негативном (ироническом) смысле, что более отвечало его собственно французской семантике: comme il faut стало широко употребляться во Франции уже после революции 1789 г.,  утвердившись в области  социальных условностей и предрассудков новой аристократии, будучи противопоставленным honnкte homme (femme) Старого режима. Переосмысление  выражения произошло в Выбранных местах из переписки с друзьями, где Гоголь пресловутому порождению  наполеоновских времен как явлению временному и потому сиюминутному противопоставил листинное comme il faut (так же, как это сделает впоследствии Л.Н. Толстой в Воскресении).

В пятом разделе главы Как в гоголевские времена обходились с понятиями УкультураФ и УцивилизацияФ и действительно ли Гоголь не любил Просвещение? речь идет об исторической семантике слов культура, лцивилизация, просвещение. Образование в русском языке окказиональных синонимов просвещение и лцивилизация сместило и определило  оценку Гоголем скрывающихся за этими  словами явлений. Уйдя от понимания - скорее в русле французской традиции - цивилизации как образования, просвещения, освобождения, прогресса, Гоголь начинает видеть в ней (и здесь он скорее сближается с немцами) превалирование материального начала над духовным, внешнего над внутренним. Отсюда в конце 1840-х годов нередкая контаминация у Гоголя цивилизации и Европы и  общее их неприятие.

Те же  негативные эмоции, которые у Гоголя  вызывает цивилизация, уже с середины 1830-х годов вызывает у него и  один из окказиональных русских синонимов цивилизации Ц  просвещение, также связываемое  в его сознании  с Европой, и, более непосредственно, с Парижем. На этом фоне неожиданным кажется переосмысление, которое получает  понятие  в статье Письмо к В.А. ЖЕЕму ( Просвещение): Просветить не значит научить, или наставить, или образовать, или даже осветить, но всего насквозь высветлить человекаЕ59. За видимым противоречием скрывается внутренняя логика: Гоголю удается,  почти в конце жизни, развести два окказиональных синонима, образовавшихся в русском языке, - цивилизацию и просвещение. В слове просвещение он к концу жизни услышал внутреннюю его этимологию, и тем самым - внутреннюю логику. И, услышав, обрадовался, разведя эти понятия  так, как в Германии  в это же время стали различать культуру с ее нравственными и духовными коннотациями - и лцивилизацию с ее коннотациями материальными.

Бытие Гоголя между культурами естественным образом предопределило и его бытие между конфессиями, из которых помимо, разумеется, православия, немалую роль в его эстетическом видении мира сыграло, с одной стороны, католичество, а с другой - так называемая религия от искусства, эстетический конструкт немецкой романтической философии. Различным формам отношения Гоголя к римской церкви и  к религии от искусства посвящена в диссертации  четвертая глава Между конфессиями.

В первом ее разделе Гоголь  и католичество: pro et contra делается попытка по-новому осветить то, что традиционно именуется католическим соблазном православного писателя Гоголя.

Оппозиция православие-католичество составила один из лейтмотивов творчества Гоголя, хотя смысл этой оппозиции со временем  менялся. В  Вечерах на хуторе близ Диканьки  она  носила преимущественно фольклорный характер, будучи одним из выражений  древнейшего народного представления свое - чужое. В  повести Тарас Бульба оппозиция органического единства казачества внешнему единству польского войска с его эгоистической разобщенностью прямо связывается с противопоставлением православия католичеству как веры истинной - вере ложной, сил добра - силам зла. Но при этом нельзя пройти и мимо второго смыслового центра повести, особенно явственного в первой ее редакции: мир католический  оказывается способным прельстить не только  Андрия, но и читателя - в силу своей эстетической убедительности, прочувствованной самим Гоголем (не случайно именно в связи с Тарасом Бульбой заговорили о соблазне Гоголя католичеством).        Соблазн Андрий католичеством происходит в двух формах: соблазна женской красотой и соблазна храмом. Подобная двучастность имеет свои исторические причины. Одна из причин популярности католической идеи в России 1810-1840-х годах заключалась в том, что помимо удовлетворения потребности религиозного универсализма, претворения  социальной идеи, римская вера давала еще и прибежище человеческим страстям, осмысляясь эстетически и литературно (пример В. Печерина,  Г. Шувалова и др.) Католическая церковь и католическая месса - а это признавали как враги ее, так и адепты, была направлена к услаждению  внешнего человека60. Наиважнейшую роль в католической мессе играла музыка, орган. Не случайно потрясение Андрия в Тарасе Бульбе католическим храмом вызвано в первую очередь впечатлением, произведенным на него органом (также и Шатобриан в Гении христианства  доказывал истину христианства стройностью колокольного звона).

Соблазн красотой, доносившийся с Запада, и обреченность на вечную борьбу с ней в православной традиции определили во многом и своеобразие, а также двойственность решения двух центральных в творчестве Гоголя проблем: взаимоотношение веры и искусства и гоголевское видение женщины. Казалось бы, искушение красотой делает героя отщепенцем рода и приводит в конечном счете к смерти. Однако на проблему можно посмотреть и иначе: благоговейное созерцание  Андрием прекрасной полячки, чья красота - богоподобна и есть  уже произведение искусства - есть открытие для себя той формы веры, которая по-своему даже превосходит веру старого фанатика Тараса Бульбы.

В определенный период католический соблазн был для Гоголя, как, собственно, и для ряда его современников, не соблазном иной конфессии, но скорее возникающим пониманием того, что истина внеконфессиональна и заключается  в открытости духа и души к красоте и в обретенной способности к молитве (Ночи на вилле, повесть Рим). Однако к концу 1840-х годов то, что ранее Гоголю казалось притягательным в католичестве, постепенно  теряет для него  очарование. Светскому, социально активному и эстетически притягательному католицизму Гоголь в конце жизни противопоставит внешне незаметный труд духовенства восточной церкви, которое, изгнав лиз души своей всё страстное,  возвысило свою душу на ту высоту бесстрастия небесного, на которой ей следует пребывать61.

Во втором разделе главы Религия от искусства, или Бог, говорящий на языке искусства и любви исследуется особая форма художественного вероисповедания, так называемая религия от искусства (Kunstreligion), получившая широкое распространение в среде ранних немецких романтиков. В 1798 г. Фридрих Шлегель набрасывает план обновленной религии, основу которой должна составить новая Библия, в которой были бы смешаны все жанры и преодолевалась всякая систематика.  За год до того, в 1797 г. Людвиг Тик анонимно издает книгу новелл о художниках эпохи Возрождения своего друга Вакенродера (Сердечные излияния отшельника, любителя изящного),  ставшую символом веры в божественную сущность искусства.        

юдвиг Тик, Вакенродер,  Новалис, Шлегель - все это писатели, связь Гоголя с которыми на мотивном, сюжетном, смысловом уровнях многократно уже отмечалась. При этом сама идея религии от искусства была тем, что составляло контекст эпохи. Именно в свете этой идеи и становится возможным несколько иной подход к традиционно выявляемой у Гоголя антитезе искусства и религии как двух несовместимых начал, каждое из которых пытается вытеснить другое. Все это, действительно, имело место у Гоголя, но позже. Изначально же искусство и религия  не мыслятся Гоголем как антитеза, но Ц  в духе йенского романтизма - являют собой единую сущность.

        В главе Предметы для лирического поэта в наше время из Выбранных мест из переписки с друзьями Гоголь обозначил как тему предельно актуальную изображение Страшного суда. Для него самого сюжет был не нов и варьировался во возможных регистрах: от библейско-мифологического в Страшной мести и  до пародийного в Мертвых душах.  Но было у Гоголя еще одно произведение, которому он post factum придал апокалипсический смысл,  озадачивший современников - пьеса Ревизор. Как еще один возможный ключ для понимания этой метаморфозы предлагается учитывать эпизод книги Ночные бдения Бонавентуры, герой которой, вместо возвещения определенного часа, провозглашает конец времени и приближение Страшного суда, а затем произносит патетическую речь о пользе подобных пробных Страшных судов для общественного блага. Как нам представляется, именно такой пробный Страшный суд62 - в ожидании настоящего Ревизора - и  хотел Гоголь показать в своей комедии.  Но здесь перед нами уже скорее симптом кризиса эстетической религии. Как Хлестаков, так и Крейцганг (герой Бонавентуры) способны разыграть спектакль Апокалипсиса, но оказываются не способными на создание спектакля Творения.

В пятой главе диссертации Чужое Ц мое сокровище предметом анализа становится  феномен  переписывания Гоголем чужих текстов, понятый как особый способ усвоения и переосмысления чужого языка и стиля. Под переписыванием понимается здесь самый широкий спектр явлений: от  перевода-переделки чужого текста до прямого копирования чужого текста в Записные книжки. А также конструирование образа героя из сколков прочитанных им книг.

Тема переписывания Гоголем чужих произведений, характер этого переписывания и довольно неясная его телеология требуют специального изучения, которое не было целью данной работы. В первом разделе главы Почему Гоголь переписал пушкинскую Русалку?  мы остановились лишь на случае собственноручного переписывания Гоголем в  1839 г. в Риме стихотворения А.С. Пушкина Русалка для  Ф.А. Моллера, русского художника немецкого происхождения, жившего в Риме. Мысль, одушевлявшая Пушкина в стихотворении, в котором были смешаны мотивы житийной аскетики и балладной романтики, - всевластие чувственной любви, которой равно подвержен и юноша, и монах-аскет. Тема искушения русалкой (она же - женская красота) вписывалась в это время и в более широкую тему - открытости человека таинственным силам природы (широко это тему использовал Гете в балладах Рыбак, Лесной царь).        Гоголю подобная трактовка темы также была близка: в Вие  колдовская власть женщины-русалки (женщины-ведьмы), доводящей героя до смерти, позволяет  ему вместе с тем проникнуть в закрытые для него доселе тайны.  В пушкинском юношеском стихотворении Гоголь открыл важную для себя мысль о красоте, губящей и спасающей одновременно. Не случайно, что в том же 1839 г., когда Гоголь переписывает пушкинскую Русалку, он начинает и итальянскую повесть Аннунциату (Рим), героиня которой, в определенном смысле, занимает промежуточное место между пушкинской русалкой и гоголевской же панночкой-ведьмой.

Второй раздел главы лСганарель, или муж, думающий, что он обманут женою (квазиперевод Гоголя и традиция перевода мольеровской пьесы в России) посвящен приписываемому Гоголю переводу одной из ранних пьес Ж.-Б. Мольера Сганарель, или воображаемый рогоносец (лSganarelle ou le Cocu imaginaire). Единственным источником, по которому устанавливается авторство (причем частичное) Гоголя, являются записи 1864 г. А.Н. Афанасьевым рассказа М.С. Щепкина.

К моменту, когда Гоголь обратился к переводу мольеровского Сганареля, в России уже существовало четыре перевода-переложения  комедии: Рогоносец по воображению А.П. Сумарокова (1772),  Комедия Сганарель, или Мысленно-рогатый в трех действиях  Р.Г. (1789), где переводчик попытался усилить комизм пьесы, вводя обиходные и  простонародные выражения; стихотворный перевод В. Капниста Сганарев, или Мнимый Рогоносец. Комедия в трех действиях,  и перевод 1825 г., выполненный А. Ротчевым под названием Мнимый рогоносец. Комедия в одном действии в стихах. Соч. Мольера, представивший сентиментальную версию комедии.

Анализ перевода, в результате которого с неизбежностью выявляются как сильные  места, так и неудачи  переводного текста, далеко не всегда соответствующего уровню оригинала, позволяет в целом отнестись к версии Щепкина о Гоголе, отредактировавшем перевод мольеровской комедии, сделанный его московскими друзьями, как вполне достоверной. Текст действительно производит впечатление порой наспех сделанного подстрочника, по которому, но лишь частично, прошлась рука мастера. Тот факт, что основные лудачи перевода приходятся на начало, финал, и несколько отдельных явлений, вполне вписывается в известную пунктирную методику правки Гоголем собственных сочинений.

       То, что среди множества других комедий Мольера Гоголем (Щепкиным, или же его анонимными друзьями, но с учетом будущего участия в переводе Гоголя) выбирается именно СганарельЕ, далеко не самая яркая комедия Мольера, имеет свои причины. Не только поклонники, но и противники Мольера признавали, что никогда еще не видели сюжета лучше составленного, ничто еще не было так хорошо обосновано, как ревность Сганареля63.  Ревность у Мольера становится в Сганареле тем самым общим потрясением, которое объединяет всех героев, при том, что она оказывается мнимой, или миражной, именно в гоголевском понимании слова. В Театральном разъезде Гоголь писал о том, что комедия должна вязаться само собою, всей своей массою, в один большой, общий узел64. В незамысловатом на первый взгляд фарсе Мольера Сганарель, или Воображаемый рогоносец, все страхи которого были основаны на рогатых видениях героев, Гоголь и нашел ту эстетику комического, которой он добивался, создавая собственные комедии.

Последний, третий раздел пятой главы Круг чтения Павла Ивановича Чичикова и Николая Васильевича Гоголя посвящен  вопросу конструирования Гоголем образа героя из сколков прочитанных им книг, то есть опять-таки особой форме присвоения чужого.

       На первый взгляд, Мертвые души не производят впечатления произведения, герои которого были бы заняты чтением, а сам текст наполнен  литературными цитатами. Впечатление это ложное. Текст поэмы пронизывают многочисленные аллюзии,  реминисценции (из произведений Н.М. Карамзина, И.А. Крылова, Лафонтена, Пушкина, Шекспира, Данте,  Бальзака, Канта и проч.),  не всегда легко угадываемые, оставляющие читателя (исследователя)  перед вопросом: действительно ли то цитата  или типологическое совпадение. При этом книжная премудрость влечет не только автора, но и его героев.

Вместе с тем, упоминания о чтении у Гоголя, во всяком случае, в Мертвых душах, имеют  контекст преимущественно негативный.  Во втором томе поэмы чтение и вовсе  оказывается процессом, не совместимым не только с реальной деятельностью на пользу общества, но даже с нормальной, деятельной  жизнью.

Своеобразен подбор  читаемых гоголевскими героями авторов: здесь представители высокой литературы,  но также и литературы массовой (Trivialliteratur). При всей их разности это авторы, которых можно объединить по одному признаку: все они предстают как знак литературной моды и именно в этом своем качестве легко становятся предметом пастиша и иронии. С другой стороны, это те авторы, которых Гоголь не просто читал, но которые еще и многое открыли и изменили в литературе гоголевского времени. Одна из причин, почему Чичиков мог почитать  Коцебу, заключалась в умении последнего ло всяком предмете трактовать так общедоступно, что самый заурядный человек мог понимать его и чувствовать себя вместе с автором образованным, остроумным, чувствительным65. История королевской фаворитки (роман Жанлис Герцогиня де Лавальер),  которая искупала свой грех, приняв добровольный постриг в одном из Парижских монастырей, была описана Жанлис как пример тщетности земных благ и восхождения  к Богу. То есть именно в  той эмблематической парадигме, которую Гоголь, судя по всему, выбрал для  второго тома, где предполагалось лисправление Чичикова.

Два возможных объяснения видятся  тому двойному стандарту, который присутствовал у  Гоголя в отношении к писателям, которых он  ценил, но чтение которых пародировал. За ироническим планом героя читающего у Гоголя скрывался свой серьезный подтекст. Описание туповатой манеры чтения книг Петрушкой вуалирует серьезное представление Гоголя о том, как следует читать его книги (неспособностью читать медленно сам Гоголь объяснял впоследствии непонимание критиками Мертвых душ). Комическая сцена энтузиастического чтения Чичиковым послания Вертера - героя романа, рассказывавшего о невозможности найти место в этом обществе для глубоко чувствующей личности, - должна была дать, по-видимому, подспудную  коррективу к портрету гоголевского героя. Также и чтение Юнга и Экартсгаузена не останется отдельным комическим эпизодом в поэме, но отзовется в финале первого тома смертью прокурора и  теми размышлениями, которая эта смерть вызовет как у автора, так и у жителей города.

       Другое возможное объяснение феномена странного чтения у Гоголя заключается в его сложном отношении к просвещению, о котором уже шла речь в третьей главе, и которое, как и французское civilisation, относилось  к сфере внешнего, механистического, а не внутреннего, духовного. Лишь в Выбранных местах Гоголь развел, как мы помним, два окказиональных синонима, образовавшихся в русском языке, - цивилизацию и просвещение.  Эти два плана слова, и два способа его понимания - как производное от французского civilisation с его материальными коннотациями, и как производное от русского просвещения с его коннотациями духовными - так и остались двумя составляющими книжного чтения у Гоголя. Бессмысленного, механического, на грани пошлости у его героев, но за которым, в отдалении, как потенциальная возможность, брезжит иной свет - нравственного делания жизни: свет духовный.

В заключении диссертации подводятся итоги исследования и дается суммарная характеристика поэтической системы Гоголя как сложнейшего сплава разных культур, языков и стилей, существующих в режиме постоянного наложения и возможного взаимного вытеснения.

Содержание диссертации отражено в 96 опубликованных работах общим объемом 134 п.л., основными среди которых являются следующие:

Монографии

1. Дмитриева Е.Е. Н.В. Гоголь в западноевропейском контексте: между языками и культурами: Монография. Ц М.: ИМЛИ РАН, 2011. Ц 392 с. (24,5 п.л.).
2. Дмитриева Е.Е., Купцова О.Н. Жизнь усадебного мифа: утраченный и обретенный рай. Ц  М.: ОГИ, 2003; 2-е изд. Ц 2008. Ц 524 с. (33 п.л.) (авторских Ц 50 %).
3. Н.В. Гоголь. Полное собрание сочинений и писем: В 23 т. Ц Т. 1 / Ответственный редактор тома Е.Е. Дмитриева. Тексты и комментарии подготовили: Е.Е. Дмитриева, И.Ю. Винницкий, Ю.В. Манн, К.Ю. Рогов. Ц М.: ИМЛИ, 2001; 2-е изд. Ц М.,: Наука, 2003. Ц 919 с. (57,5 п.л.) (авторских Ц 30 %: комментарии к Вечерам на хуторе близ Диканьки - литературные, театральные, фольклорные источники; рецепция Вечеров в прижизненной критике; история философских, социальных и др. интерпретаций Вечеров; интерпретация Вечеров в аспекте поэтики, особенностей жанра; реальные комментарии к повестям цикла Ц  с. 621-850).

Публикации в изданиях, рекомендованных ВАК РФ

4. Дмитриева Е.Е. Теория культурного трансфера и компаративный метод в гуманитарных исследованиях: оппозиция или преемственность? // Вопросы литературы. Ц 2011. Ц № 4. Ц С. 3-14. (0,7 п.л.).
5. Дмитриева Е.Е. Стратегии канонизации Гоголя (от составителя) // Новое литературное обозрение. 2010. Ц № 104. Ц С. 114-115. (0,2 п.л.).
6. Дмитриева Е.Е. Н.В. Гоголь: Палимпсест стилей / палимпсест толкований // Новое литературное обозрение. Ц 2010. Ц № 104. Ц С. 116-133. (1 п.л.).
7. Дмитриева Е.Е. Экфрасис в творчестве Гоголя, или вопрос о границах между живописью и поэзией // Преподаватель XXI век. 2009. Ц 1. Ц Ч. 2. С. 305-312. (0,5 п.л.).
8. Дмитриева Е.Е. Н.В. Гоголь. Парадоксы восприятия // Вопросы филологии. 2009. Ц № 2 . Ц С. 49-58. (0,6 п.л.).
9. Дмитриева Е.Е. Une sympathie toute particuliиre pour Balzac [Особая симпатия к Бальзаку] // Иностранные языки в школе.  Ц 1999. Ц № 3. Ц С. 83-86. (0,3 п.л.).
10. Дмитриева Е.Е. Гоголь и  Украина (к проблеме взаимосвязи русской и украинской культур) // Известия РАН. Серия литературы и языка. Ц Т. 53. Ц 1994. Ц № 3. Ц С. 13-25. (1 п.л.).
11. Дмитриева Е.Е. Стернианская традиция и романтическая ирония в "Вечерах на хуторе близ Диканьки" // Известия РАН. Серия литературы и языка.  Ц 1992. Ц Т. 51. Ц № 3. Ц С. 18-28 . (0,9 п.л.). 
12. Дмитриева Е.Е. Московско-парижская одиссея, или Цена интеллектуального бесстрашия // Новое литературное обозрение. Ц 2002. Ц №  55. Ц  С. 349-361. (1,1 п.л.).
13. Дмитриева Е.Е. Понимание другого как понимание трагического // Новое литературное обозрение. Ц 2003. Ц № 64. Ц С. 346Ц354. (0,7 п.л.).
14. Дмитриева Е.Е. Удовольствие от ограничения: загадочный писатель Жорж Перек // Новое литературное обозрение. Ц 2010. Ц № 106. Ц С. 219-231. (0,8п.л.).
15. Дмитриева Е.Е. Традиции немецкого позитивизма и издание наследия немецкой классики // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. Ц 1998. Ц № 6. Ц С. 152-154 (0,3 п.л.).
16. Dmitrieva Katia (Дмитриева Е.Е.). Du romantisme allemand au patriotisme russeа:  le parcours de Nicolas Gogol [От немецкого романтизма к русскому патриотизму: Путь Николая Гоголя] // Romantisme. Revue du XIXиme siиcle.  Paris, 1996. Ц № 92. Ц C. 87-100. (1  п.л.) (система цитирования: Web of Science/ Arts and Humanities Citation Index - база по искусству и гуманитарным наукам).
17. Dmitrieva Ekaterina. (Дмитриева Е.Е.). Heinrich Wхlfflin en Russie. De la dйcouverte de lТItalie et de lТart baroque russe а la conception de la mйthode formaliste et structuraliste dans la critique littйraire [Генрих Вельфлин в России. От открытия Италии и русского барокко - к созданию формального и структуралистского метода в литературоведении] // Cahiers du monde russe. Ц Paris, 2010. Ц № 51/4, Octobre-dйcembre. Ц С. 507-520. (1 п.л) (система цитирования: Web of Science/ Arts and Humanities Citation Index - база по искусству и гуманитарным наукам).

Учебные пособия

18. Дмитриева Е.Е. Н.В. Гоголь // История русской литературы XIX века. Ч.2 (1840-1860 годы). Учебник для вузов. / Под ред. В.И. Коровина. - М.: Владос, 2005. - С. 269-344. (3,4 п.л.) (при участии Сапожкова С.В.; авторских - 85 %).
19. Дмитриева Е.Е. Практические занятия по русской литературе XIX века. Методические разработки. М.: Прометей, 1990. - 132с. (4 п.л.) (в соавт. с Проскуриным О.А., Сапожковым С.В.; авторских - 33 %).

Публикации в других изданиях

20. Дмитриева Е.Е. Как Гоголь относился к понятию лцивилизация и действительно ли он не любил просвещение? // Науковий всник змальського державного гумантарного унверситету. - Измаил, 2011. - Вып. 29. - С. 48 - 53. (0, 5 п.л.).
21. Дмитриева Е.Е. Круг чтения Павла Ивановича Чичикова и Николая Васильевича Гоголя // Актуальные проблемы изучения и преподавания русской литературы: взгляд из России - взгляд из зарубежья.  Материалы международной научно-практической конференции, посвященной 190-летию кафедры истории русской литературы филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета / Отв.  ред. А.А. Карпов. Ц С.-Петербург: Скрипториум, 2011. Ц С. 323-334. (0,5 п.л.).
22. Дмитриева Е.Е. Русский круг Гофмана. Автор проекта Е.Ю. Гениева. Составитель Н.И. Лопатина при участии Д.В. Фомина. Отв. редактор Ю.Г. Фридштейн. М.: Центр книги ВГБИЛ им. М.И. Рудомино, 2009. [Рецензия] // Вопросы литературы. Ц 2011. Ц Июль-Август. Ц С. 409-413 (0,3 п.л.).
23. Дмитриева Е.Е.  Галлицизмы и макаронизмы у Гоголя // Н.В. Гоголь и русская литература: к 200-летию со дня рождения великого писателя. Девятые гоголевские чтения. Ц М., 2010. Ц С. 104-111. (0,5 п.л.).
24. Дмитриева Е.Е.  Николай Васильевич  Гоголь. Горьким моим словом посмеюся [Послесловие] // Н.В. Гоголь. Мертвые души: Поэма. Ц М.: Проспект, 2010. Ц С. 424-462. (2 п.л.).
25. Дмитриева Е.Е.  До малейшей мебели и вещицы. [Вступительная статья] // Лики Гоголя. Фотоальбом. Ц М.: Планета, 2010. Ц С. 3-15. (0,5 п.л.).
26. Дмитриева Е.Е.  Графика Гоголя: проблема слова и образа // Toronto Slavic Quarterly. TSQ 31; адрес электронного доступа - (2010). (0,7 п.л.).
27. Дмитриева Е.Е.  Грамматика гоголевского Рима. [Рецензия на: Рита Джулиани. Рим в жизни и творчестве Гоголя. М.: Новое литературное обозрение, 2009]; адрес электронного  доступа (2010) (0,4 п.л.).
28. Дмитриева Е.Е.  Антропологические характеристики барочной драмы // Arbor mundi - Мировое дерево. Международный журнал по теории и истории мировой культуры. Ц М., 2010. Ц С. 10-33. (1,1 п.л.).
29. Дмитриева Е.Е.  Сганарель, или муж, думающий, что он обманут женою (квазиперевод Гоголя и традиция перевода мольеровской пьесы в России // Н.В. Гоголь. Материалы и исследования. Вып. 2 / Отв. ред. Е.Е. Дмитриева. Ц М.: ИМЛИ РАН, 2009. С. 217Ц244. (1,2 п.л.).
30. Дмитриева Е.Е.  Мертвые души инсценировать нельзя. О проблеме инсценировок Мертвых душ // Юбилейная международная научная конференция, посвященная 200-летию со дня рождения Н.В.Гоголя. Тезисы / Отв. ред. Е.Е. Дмитриева. Ц М.: ИМЛИ РАН, 2009. Ц С. 114Ц116. (0,2 п.л.).
31. Дмитриева Е.Е.  Гоголь и католичество: pro и contra // Поэтика русской литературы: Сборник статей [К 80-летию проф. Ю.В. Манна]. Ц М.: РГГУ, 2009. Ц С. 345-370. (1,2 п.л.).
32. Дмитриева Е.Е.  Московская юбилейная гоголиана // Империя драмы. Александринский театр. 2009. Ц  № 26. Ц С. 4. (0,3 п.л.).
33. Дмитриева Е.Е. Злоключения Похождений Чичикова (из истории постановки Мертвых душ Н.В.  Гоголя во МХТе) // Гоголевский сборник.  Вып. 3 (5). Материалы международной научной конференции Н.В. Гоголь и мировая культура, посвященной двухсотлетию со дня рождения Н.В. Гоголя. Самара, 29-31 мая 2009 г. Санкт-Петербург - Самара, 2009. Ц С. 153-175. (1 п.л.).
34. Дмитриева Е.Е. Свечина Софья Петровна // Русские писатели. 1800-1917. Биографический словарь. Т. 5. М., 2007. Ц С. 514-516. (0,4 п.л.).
35. Дмитриева Е.Е.  Религия от искусства, или Вопрос о конфессиях в художественном мире Гоголя // Седьмые гоголевские чтения. Н.В. Гоголь и народная культура . Ц М., 2008. Ц С. 313-325. (0,5 п.л.).
36. Дмитриева Е.Е.  Крым как мифологическое и геополитическое пространство у Гоголя // Крымcкий текст в русской культуре: Материалы международной научной конференции, Санкт-Петербург, 4-6 сентября 2006 г. / Под ред. Н. Букс, М.Н. Виролайнен. Ц СПб.: Пушкинский дом,  2008. Ц С. 99-111. (0,6 п.л.).
37. Дмитриева Е.Е. Она казалась верный снимок Du comme il fautЕ // Михайловская Пушкиниана. Вып. 45. Материалы научно-музейных чтений в Государственном Пушкинском заповеднике (2007 год). Ц Сельцо Михайловское-Псков, 2007.  Ц C. 140-145. (0,5 п.л.).
38. Дмитриева Е.Е. Смешение французского с нижегородским: культурная ситуация или языковая неловкость? // Мультилингвизм и генезис текста: лингвистические и культурные аспекты. Материалы международного симпозиума 3-5 октября 2007. Ц М.: ИМЛИ РАН, 2007. Ц С. 103-115.(0,5 п.л.).
39. Дмитриева Е.Е. Поздние русские гетеанцы // Князь Владимир Федорович Одоевский. Переписка с великой княгиней Марией Павловной, великой герцогиней Саксен-Веймар-Эйзенах / Публикация, комментарий Е.Е. Дмитриевой.  Ц М.: ИМЛИ, 2006. Ц С. 1-127. (3 п.л.).
40. Дмитриева Е.Е.  Почему Гоголь переписал пушкинскую Русалку?  // Четвертые гоголевские чтения. Гоголь и Пушкин. Сборник докладов. Книжный дом Университет. Ц М., 2005.  Ц С. 242-255. (0,5 п.л.).
41.   Дмитриева Е.Е.  Пожив в такой тесной связи с ведьмами и колдунамиЕ  (Об особенностях гоголевского фольклоризма: Вечера на хуторе близ Диканьки) // Вторые гоголевские чтения. Н.В. Гоголь и мировая культура. Ц М., 2003. Ц С.138Ц152. (0,6 п.л).
42. Дмитриева Е.Е. Поездки по усадьбам и история усадебного гостеприимства // Гоголь как явление мировой литературы. Ц М.: ИМЛИ РАН, 2003. Ц С. 231Ц238. (0,5 п.л.).
43. Дмитриева Е.Е.  Издание Гоголя: проблема этическая, эстетическая, текстологическая? // Проблемы текстологии и эдиционной практики: Опыт французских и российских исследователей. Материалы круглого стола (22 марта 2002 г., Институт мировой литературы РАН, Франко-российский центр общественных и гуманитарных наук, Французский университетский колледж в Москве). Ц М.: ОГИ, 2003. Ц С. 33-50. (0,6 п.л.).
44. Дмитриева Е.Е.  Гений, избалованный талантамиЕ// Виктор Гюго. Собор Парижской богоматери. Пьесы. Статьи. Стихотворения /  Сер. Золотой фонд мировой классики. Издательство НФ Пушкинская библиотека. Ц М., 2003. Ц С. 5-20. (0,8 п.л.).
45. Дмитриева Е.Е.  Спор французского садово-паркового стиля со стилем английским // Диалог культур - культура диалога. Сборник статей. К 70-летию Н.С. Павловой. Ц М., 2002. Ц С. 78-99. (0,8 п.л.).
46. Дмитриева Е.Е. К вопросу об листорических неточностях в Вечерах на хуторе близ Диканьки // Первые гоголевские чтения. Н.В. Гоголь: загадка третьего тысячелетия. Ц М., 2002. Ц С. 49-63.(0,7 п.л.).
47. Дмитриева Е.Е. Париж: райские кущи или адские котлы? // Пинакотека. Журнал для знатоков и любителей искусства. Ц № 13-14. Ц М., 2002. Ц С. 90-95. (0,6 п.л.).
48. Дмитриева Е.Е. Тайное и явное паломничество  в Иерусалим Николая Гоголя, Путь из Парижа в Иерусалим Рене Франсуа Шатобриана и проблема идеального города // Страницы истории русской литературы. К семидесятилетию профессора Валентина Ивановича Коровина. Сборник статей. Ц М.: Прометей, 2001. Ц C. 257-273. (0,7 п.л.).
49. Дмитриева Е.Е. Сад Плюшкина, Сад Гоголя // Поэтика русской литературы. К 70Цлетию Ю.В. Манна. Ц М.: РГГУ, 2001. Ц С. 148-160. (1 п.л.).
50. Дмитриева Е.Е. Геттингенская душа // Онегинская энциклопедия. В 2 т. Под общей ред. Н.И. Михайловой. Ц Т. 1. Ц М., 1999. Ц С. 242-244. (0,3 п.л.).
51. Дмитриева Е.Е. Обращения в католичество в России в XIX в. (историко- культурный контекст) // Arbor mundi / Мировое древо. Ц М., 1996. Ц Вып. 4. Ц С. 84-110. (1,3 п.л.).
52. Дмитриева Е.Е. Русские пути и перепутья Бальзака // Денди и творец. Каталог выставки. Ц М.: Гос. Музей А.С. Пушкина. 1997. Ц C. 112-132. (1 п.л.).
53. Дмитриева Е.Е. Жуковский Ц переводчик в прозе, или Проблема литературы серьезной и литературы тривиальной // В.А.Жуковский. Розы Мальзерба. Европейская новелла в переводах В.А. Жуковского. Ц Москва-Париж-Псков, 1995. Ц С. 25-53. (1,2 п.л.)
54. Dmitrieva Katia. (Дмитриева Е.Е.)  Visions russes de l'Europe сentrale [Русское видение центральной Европы] // Revue Germanique Internationale. Europe centrale / Mitteleuropa. Ц № 1. Ц Paris,  1994. Ц C. 61-82. (1. п.л.).
55. Dmitrieva Katia. (Дмитриева Е.Е.) Les conversions au catholicisme en Russie [Обращения в католичество в России] // Revue des Etudes Slaves. Ц Tome soixante-setiиme. Fascicule 2-3. Ц Paris, 1995. Ц C. 311-336. (1,3 п.л.).
56. Dmitrieva Katia. (Дмитриева Е.Е.) Manuscrits de correspondance en Russie du dйbut du XIXe siиcle et mythe du manuscrit perdu et retrouvй [Переписка в России начала  XIX в. и миф об утраченной и обретенной рукописи ] // Les manuscrits littйraires а travers les siйcles. Paris: Du Lйrot, 1995. C 119-132. (1 п.л.).
57. Dmitrieva Katia. (Дмитриева Е.Е.) Stendhal dans les revues russes des annйes 1830 (le thиme de Rome paien et de Rome chrйtien) [Стендаль в русских журналах 1830-х гг.: тема языческого и христианского Рима] // Campagnes en Russie. Sur les traces de Henri Beyle dit Stendhal. Rencontres stendhaliennes franco-russes. Ц Belgique: Solibl France, 1996. Ц C. 138-145. (0,7 п.л.).
58. Dmitrieva Katja. (Дмитриева Е.Е.) Herder im Streit zwischen den  Okzidentalisten und den  Slawophilen [Гердер в споре между славянофилами и западниками] // Nationen und Kulturen. Zum 250. Geburtstag Johann Gottfried Herders. ЦWыrzburg: Kхnigshausen und Neumann, 1996. Ц C. 325-333. (0,6 п.л.).
59. Dmitrieva Katia. (Дмитриева Е.Е.) Vers l'вge d'or de la littйrature russe [К золотому веку русской литературы] // Transferts culturels triangulaires. France-Allemagne - Russie /  Sous la direction de Katia Dmitrieva et Michel Espagne. Ц Paris, йd. de la Maison des Sciences de lТHomme, 1996. - С. 117-140. (1,2 п.л).
60. Dmitrieva Katia. (Дмитриева Е.Е.) De la vie au mйtalangage. Quelques moments constitutifs dТune histoire du concept russe de culture [От жизни к метаязыку. О некоторых существенных моментах русского понятия культура] // Revue germanique internationale. Histoire culturelle. Ц Parisа: PUF, 1998. Ц № 10. C. 185-200. (0,9 п.л.).
61. Dmitrieva Ekaterina. (Дмитриева Е.Е.) Le paradigme du nationalisme russe: Nikolai Gogol entre l`Allemagne, la France et l`Italie. [Парадигма русского национализма: Николай Гоголь между Германией, Францией и Италией] // Russie, France, Allemagne, Italie. Transferts quadrangulaires du neoclassicisme aux avant-gardes / Textes rassemblйs par Michel Espagne. Col. УTransfertsФ. Ц Paris: Du Lerot, 2005.  Ц  C. 143-176. (1,1 п.л.).
62. Dmitrieva Ekaterina. (Дмитриева Е.Е.) La gentilhommiиre russe [Русская усадьба] // Les sites de la mйmoire russe /  Sous la direction de Georges Nivat. [Урочища русской памяти. Под ред. Жоржа Нива]. Ц T. 1. Ц Gйographie de la mйmoire russe. ЦParis: Fayard, 2007. Ц С. 353-380. (1,3 п.л.).
63. Dmitrieva Ekaterina. (Дмитриева Е.Е.) Die AusschlieЯungsmechanismen bei der Bildung des Literaturkanons in RuЯland (Puschkin und Gogol, Schiller und Goethe) [Вытеснительные механизмы при образовании литературного канона в России (Пушкин и Гоголь, Шиллер и Гете] // Die Bildung des Kanons. Textuelle Faktoren - Kulturelle Funktionen - Ethische Praxis / Hrsg. v. Lothar Ehrlich, Judith Schildt u. Benjamin Specht. Ц Kцln; Weimar; Wien: Bхhlau-Verlag, 2007. Ц С. 187-207. (1 п.л.).
64. Dmitrieva Ekaterina. (Дмитриева Е.Е.) The Country Estate and Russian Literary Imagination (1761-1917) [Усадьба и русское литературное сознание (1761-1917)] // Gardens and Imagiation: Cultural History and Agency. A symposium cosponsored by The Huntington and Dumbarton Oaks, edited by Michel Conan. Ц Washington: Dumbarton Oaks Trustes for Harvard University, 2008. Ц P. 165-190. (1,2 п.л.).
65. Dmitrieva Ekaterina. (Дмитриева Е.Е.) УL`йtranger Vassili FedorovФ: Gogol, voyageur invisible en Europe [Иностранец Василий Федоров, или Гоголь, незамеченный путешественник в Европе] // L`Image de l`Etranger / Publiй sous la direction d`Alexandre Stroev. Ц Paris: Institut d`йtudes slaves, 2010. Ц C. 140-155. (0,8 п.л.).

---

1 Полевой Н. Вечера на хуторе близ Диканьки // Московский телеграф. 1831. № 17. С. 91.

2 Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 16 т. 1937 - 1849. Т. 12. С. 27.

3 См.: Гоголь в воспоминаниях современников. М.: ГИХЛ, 1952. С. 210.

4 Кулиш П. Черная рада. М., 1857. С. 237.

5  Библиотека для чтения. 1834. № 5. С. 31Ч32; Библиотека для чтения. 1836. № 3. С. 3Ч4.

6 Булгарин Ф.В. Панорамический взгляд на современное состояние театров в Санкт-Петербурге // Репертуар русского театра. 1840. Т. 1. Кн. 3. С. 21Ц22; Григорьев А. Русская изящная литература в 1852 году // Григорьев А. Литературная критика. М., 1967. С. 44 (впервые: Москвитянин. 1853. № 1); Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Л., 1972Ц1990. Т. 24. С. 305.

7 См. об этом: Манн Ю.В. Память смертная: Данте в творческом сознании Гоголя // Человек. М.,  1994. Вып.  5. С. 177Ц187.  .

8 Aurevilly Barbey d`.  Les Ames mortes, de Gogol, traduction de E. Charriиre // Le Pays. 1859. 13 juillet. См. также:  Aurevilly Barbey d`. XIXиme siиcle: Les oeuvres et les hommes. Littйratures йtrangиres. Paris, 1890. Р. 217Ц232. Русский перевод статьи см: Барбе д`Оревильи. Николай Гоголь (с примечаниями М.П. Алексеева) // Н.В. Гоголь. Материалы и исследования. / Под редакцией В.В. Гиппиуса. М.; Л, 1936. С. 257Ц284.

9 Литературные приложения к Русскому инвалиду. 1835. № 33. 24 апреля.

10 Телескоп. 1831. № 20. С. 563 (см.: Надеждин Н.И. Литературная критика. Эстетика. М., 1972. С. 282).

11 Moreau E. Du traducteur au lecteur // Les Ames mortes. Par Nicolas Gogol. Traduction du russe par Eugиne Moreau. Paris: chez Harvard, 1858 (Bibliothиque pour tous illustrйe). P. 1Ц2.

12 Дашкевич Н.П. Статьи по новой русской литературе. Пг., 1914. С. 560.

13 Мочульский К.  Духовный путь Гоголя. Paris, 1934. С. 20.

14 Трудный путь. Зарубежная Россия и Гоголь: Из наследия русской эмиграции. М., 2002; КривоносаВ.Ш. Поздний Гоголь в исследованиях первой русской эмиграции // Гоголевский сборник. Вып.а2 (4). СПб; Самара, 2005. С.а272Ц279.

15 Петров Н.И. Следы литературных влияний в произведениях Н.В.Гоголя // Труды Киевской духовной академии. 1902. Кн. 4. С. 561Ц575; его же. Южно-русский народный элемент в ранних произведениях Н.В.Гоголя // Памяти Гоголя. Научно-литературный сборник, изданный Историческим Обществом Нестора-летописца, под ред. Н.П.Дашкевича. Киев, 1902. С. 53Ц74.

16  Данилов В.В. Мелочи литературного прошлого. Сюжет УПропавшей грамотыФ Гоголя во французской повести // Русский архив. 1915. № 2. С. 168Ц170.

17  Кульман Н.К. Ганц Кюхельгартен Гоголя и УЛуинзаФ Фосса // Известия ОРЯС. 1908. Т. 13. Кн. 4. С. 252Ц263.

18 Stender-Peterson A. Gogol und die deutsche Romantik // Euphorion. Zeitschrift fьr Literaturgeschichte. 1922. Bd.XXIV. H. 3. S. 628Ц653; Dauenhauer А. Gogol's Schreckliche Rache und Pietro von Abano von L. Tieck // Zeitschrift fщr slavische Philologie. 1936. Bd. XIII, Нf. 3/4. S. 315Ц318.

19 Виноградов В.В. Гоголь и натуральная школа. Л., 1929. С. 54Ц55. См. также: Виноградов В.В. Этюды о стиле Гоголя  // Виноградов В.В. Избранные труды. Поэтика русской литературы. М., 1976. С. 191Ц229,  255Ц260 (главы Анализ архитектоники и соображения о ее генезисе. Гоголь - Урусский СтернФ; Рудый Панько и рассказчики из романов Вальтера Скотта).

20 Лукач Г. Исторический роман // Литературный критик. 1937. № 7. C. 97.

21 Гроссман Л. Бальзак в России // Литературное наследство. Т. 31Ц32. М., 1937. С. 322.

22 Переверзев В.Ф. Творчество Гоголя. СПб, 1914; см. также:  Переверзев В.Ф. У истоков русского реализма. М., 1989. С. 279Ц454; Setschkareff V. N.V.Gogol. Leben und Schaffen. Berlin, 1953; Машинский С. Художественный мир Гоголя. М., 1979; Набоков В.В. Николай Гоголь (1809Ц1852) // Набоков В.В. Лекции по русской литературе. М., 1996. С. 31Ц144; Абрам Терц  [А.Синявский]. В тени Гоголя. Лондон, 1975; Турбин В. Пушкин. Гоголь. Лермонтов. Об изучении литературных жанров. М., 1978 и др.

23 Гуковский Г.А. Реализм Гоголя. М.; Л., 1959. С. 41.

24 На эту тему см. также более раннее исследование феномена гофманианства в России: Passage Charles. The Russian Hoffmanists. The Hague, 1963.

25 Эпоха романтизма: Из истории международных связей русской литературы. Л. 1975. С. 68Ц113.

26 Алексеев М.П.  К источникам идиллии Гоголя Ганц Кюхельгартен // Проблемы поэтики и истории литературы: Сборник статей. Саранск. 1973. С. 172Ц182.

27  Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. С. 484Ц495.

28 Altshuller M. The Walter Scott Motifs in Nikolay Gogol's Story The Lost Letter // Oxford Slavonic Papers. Vol. XXII. 1989. См. также: Альтшуллер Марк. Эпоха Вальтера Скотта в России. Исторический роман 1830-х годов. СПб, 1996; Долинин А. История, одетая в роман. В. Скотт и его читатели. М., 1988; Лившиц Е. Три портрета: (Английские параллели к Портрету Н.В. Гоголя) // Русская филология. Тарту, 1997. № 8. С. 86-93; Лившиц Е.И. Английский контекст творчества Гоголя: Н. В. Гоголь и Ч. Р. Метьюрин. Автореф. дис. канд. фил. наук. М., 2001; Stanton L.J., Hardy J.D. Interpreting Nikolai Gogol within Orthodoxy. A neglected influence on the first great Russain Novelist. The Edwin Mellen Press 2006. Р. 83Ц104; Леблан Р. В поисках утраченного жанра: Филдинг, Гоголь и память жанра у Бахтина // Вопросы литературы. М., 1998. № 4 . С. 81Ц116; Морозова Т.Л. Гоголь и литература США // Гоголь и мировая литература. М., 1988. С.157Ц187; Федулова О.В. Гоголь и Ирвинг. Автореф. дисс. канд. фил. наук. Тверь, 2005. См. также: Евдокимов А.А. Н.В. Гоголь и У. Шекспир: поэтика драматургии в сравнительном освещении. Автореф. дисс. канд. фил. наук. М., 2011. 

29 Михайлов А.В. Гоголь в своей литературной эпохе // Гоголь: история и современность. М., 1985; Карташова И.В. Гоголь и Вакенродер // В.-Г. Вакенродер и русская литература первой трети XIX в. / Под ред. И.В. Карташовой. Тверь, 1995. С. 71Ц93; Лившиц Е.  К вопросу о сходстве Чар любви Л. Тика и Вечера на хуторе близ Диканьки Н.В. Гоголя // Русская филология. Тарту, 1996. № 7. С. 106Ц112; Peace Richard. The Enigma of Gogol. An examination of the Writings of N.V.Gogol and their Place in the Russian Literary Development. Cambridge, 1981; Jenness R.K. Gogol`s Aestetics compared to Major Elements of German Romanticism. New York: Peter Lang, 1995; Fraizier M. Frames of the imagination: Gogol`s Arabesques and the Romantic Question of Genre. New York, 2000; Друбек-Майер Н. От Песочного человека Гофмана к Вию Гоголя // Гоголевский сборник. СПб., 1993. С. 54Ц85.

30 Вахтел Э.Б. Еще раз о гоголевской тройке: Откуда прикатила бричка Чичикова // Известия академии наук. Серия литературы и языка. М.,  1988, T. 57, № 6.  С. 32-38; Жилякова Э.М. Вертеровский сюжет в Невском проспекте Н.В. Гоголя // Традиции и литературный процесс. Новосибирск, 1999. С. 214Ц223; Васильева Г.М. Ревизор Н.В. Гоголя: от Филокалии до Фауста: generation aequivoca // Дергачевские чтения 2000: Русская литература: Национальное развитие и региональные особенности. Екатеринбург, 2001. Ч.1. С. 45Ц52.

31 Соколова В.Ф. Н.В. Гоголь - последователь и критик Гердера // Отечественная философия: русская, российская, всемирная. Н. Новгород, 1998. С. 245Ц248; см. также комментарии С.Г. Бочарова и Л.В. Дерюгиной к изданию Арабесок: Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем: В 23 т. Т. 3. М., 2009. С. 576Ц583, 710Ц712, 726Ц731, 808Ц811.

32 Leblanc R. Gogol`s response: The adventures of Chichikov or Dead souls and the picaresque tradition // Leblanc R. The russianzation of Gil Blas: A study in literary appropriation. Сolumbus, 1986. P. 224-256; Plaskacz B. L`Histoire du Capitaine Kopejkin dans la trame des Ames mortes de Gogol` // Slavica Gandensia. 1984. № 11. Р. 35-42; Сахаров В. Пророки романтизма: (Гоголь и Шатобриан) // Русская мысль. 2000. № 4320. С. 12Ц13; Фомичев С.А. Повесть Страшная месть в контексте творческой эволюции Гоголя // Традиции в контексте русской культуры. Сборник статей и материалов. Ч. 1. Череповец, 1993. С. 88Ц92; Кафанова О.Б. Жорж Санд и русская литература XIX в. (Мифы и реальность). Томск, 1998; Ерофеев В.В. Гоголь и Флобер: (Проблема изображения пошлости жизни) // Гоголь и мировая литература.  М., 1988.  С. 50-61.

33 Holl B.T. Captain Kopeikin and Cervantes` Captive Captain: A Case of Metaparody // The Russian Review. 1996. № 55. P. 681Ц691; Ардов М. Мысли о Гоголе: Человеческая трагедия // Октябрь. № 2. С. 182Ц186; Манн Ю.В. Память смертная: Данте в творческом сознании Гоголя // Человек. М.,  1994. Вып.  5. С. 177Ц187; Лесогор Н.В. Дантовский текст в творчестве Н.В. Гоголя: генезис и поэтика. Автореф. дисс. канд. фил. наук. Красноярск, 2009 и др.

34 Вайскопф М. Сюжет Гоголя. Морфология. Идеология. Контекст. М., 1993. 2-е изд.: 2002. Выявлению межтекстовых связей Гоголя в свете модернистской поэтики посвящена также глава книги А.К. Жолковского Блуждающие сны: Из истории русского модернизма (М., 1992). О переосмыслении Гоголем мотивов и сюжетов мировой литературы в Ревизоре см. также: Lauer R. Die intrigenlose Komodie: Zur Motivstruktur von N.V. Gogol`s УRevisorФ // Gattungsinnivation und Motivstruktur. Gхttingen, 1992. T. 2. S. 55Ц96.

35 Гончаров С.А. Творчество Гоголя в религиозно-мистическом контексте. СПб, 1997; Гончаров С.А. Сон-душа, любовь-семья, мужское-женское в раннем творчестве Гоголя // Гоголевский сборник. Под ред. С.А.Гончарова. СПб, 1993. С. 23Ц29.

36 Манн Ю.М. Поэтика Гоголя. М., 1978; 2-е изд., доп. - 1988; Манн Ю.В. Творчество Гоголя. Смысл и форма. СПб., 2007. С. 618Ц622.

37 Егоров И.В., Констановская Е.Я. Гоголь и традиции повествования в западноевропейском романе // Роман и повесть в классической и современной литературе. Махачкала, 1992.С. 29Ц43.

38 Amberg Lorenzo. Kirche, Liturgie und Frцmmigkeit im Schaffen von N.V.GogolТ. Bern; Frankfurt am Main; New York; Paris, 1986 (=Slavica Helvetica, Bd.24). S. 34Ц35; Лившиц Е. Гоголь и готическая традиция: (Еще раз об английском контексте Портрета //Русская филология. Тарту, 1998. № 9. С. 86Ц93.

39 Гольденберг А.Х. Архетипы в поэтике Н.В. Гоголя. Волгоград, 2007. С. 123Ц120; Кучина С.А. Модификации авантюрного героя в художественной системе Н.В. Гоголя: Хлестаков - Ноздев - Кочкарев. Автореф. дис. канд. фил. наук. Новосибирск, 2007; Ulrch P.J. Die Transformation des Schеlmenromansа: N.V. Gogol. Mertvye duЪi // Ulrch P.J. Tendenz und Verfremdung, Studien zum Funktionswandel des russiscehn satirischen Romans im 19. und 20. Jahrhundert. Bern, 2000; Koschmal W. Modell oder Wirklichkeit? Die Entgrenzung der Objektwelt in Gogol`s Mertvye duЪi // Russiаn Literature. Amsterdam. 1982. Vol. XI (4). S. 333Ц360; Тодд III У.М. Литература и общество в эпоху Пушкина. СПб., 1996; Markof-Belaeff O. Dead Souls and the Picaresque Tradition: A Study in the Definition of Genre. Ann Arbor, 1984.

40 Kalinine Paul. L'ecole frйnйtique franзaise et la prose romantique en Russie (1831Ц1836). Paris, 1972. 

41 Смирнов А.С. Романтическая ирония в русской литературе первой половины XIX века и творчество Н.В. Гоголя. Гродно, 2004. Рецензию на книгу см.: Вопросы литературы. М., 2006. Вып. 4. С. 366Ц367.

42 Барабаш Ю. Я. Гоголь и украинская барочная проповедь XVII в. // Известия РАН. Серия литературы и языка. 1992. Т. 51. № 3. С. 3Ц17; Michailovich А. Grogorij Scovoroda and the late Gogol // The Gogol Bulletin. 1985. № 1;  Shapiro G. Nikolai Gogol and the Baroque Cultural Heritage. The Pennsylvania State University Press, 1992; Барабаш Ю.Я. Почва и судьба. Гоголь и украинская литература: у истоков. М., 1995; Шведова С. Барокко и поэтика художественного пространства Вечеров на хуторе близ Диканьки Н.В. Гоголя // Русская филология. Тарту, 1995. № 6. С. 31Ц34;  Парфенов А.Т. Гоголь и барокко: Игроки // Arbor mundi=Мировое древо. Вып. 4. М., 1996. С.142Ц160; Хомук Н. Художественная проза Н.В. Гоголя в аспекте поэзии барокко. Автореф. дисс. канд. фил. наук. Томск, 2000; Архипова Ю.В Ревизор Н.В. Гоголя как барочная комедия // Дергачевские чтения 2000: Русская литература: Национальное развитие и региональные особенности. Екатеринбург, 2001. Ч.1. С. 12Ц17; Окара А.М. Барокко - пiсля - барокко: Выбранные местаЕ Гоголя та украпнська культура XVII-XVIII cтолiть // Молода нацiя. Кипв, 1997. № 5. С. 105Ц112; Михед Павло. Пiзнiй Гоголь I барокко: украпнсько-росiйський контекст. Нiжин, 2002; Архипова Ю.В. Художественное сознание Н.В. Гоголя и эстетика барокко. Автореф. дисс. канд. фил. наук. Екатеринбург, 2005; Рогов Кирилл. Три эпохи русского барокко // Тыняновский сборник. Выпуск 12: XЦXIЦXII. Тыняновские чтения. Исследования. Материалы. М.: Водолей Publishers, 2006. С. 9Ц101.

43 Сочинения Н.В.Гоголя. Издание десятое. Текст сверен с собственноручными рукописями автора и первоначальными изданиями его произведений Николаем Тихонравовым.  Т. 1Ц7. М., 1889Ц1896; Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений. Под редакцией Н.И.Коробки.  Текст заново сверен с рукописями и изданиями, вышедшими при жизни автора. Т. IЦV. СПб, 1912; Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений. Т. IЦXIV. Издательство Академии Наук СССР. 1940Ц1952; Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем: В 23 т. Т.1, 3, 4. М.: Наука, 2003, 2009.

44 См. об этом: Махлин В.Л. Бахтин и Запад (Опыт обзорной ориентации) // Вопросы философии. 1993. № 1. С. 94Ц114.

45 О теории культурного трансфера см.: Espagne Michel et Werner Michael (йd.)  Transferts. Les relations interculturelles dans l`espace franco-allemand. Paris, 1988; Transferts culturels  triangulaires. FranceЦAllemagneЦRussie. Sous la direction de Katia Dmitrieva et Michel Espagne.  Parisа: йd. de la Maison des Sciences de lТHomme, 1996; Espagne Michel. Les transferts culturels franco-allemands. Paris, 1999; см. также: Лагутина И.Н. Россия и Германия на перекрестке культур.  Культурный трансфер в системе русско-немецких литературных взаимодействий конца XVIIIЦпервой трети ХХ века. М.: Наука,  2008. С. 3Ц12 (глава Культурный трансфер как проблема литературоведения); ЛобачевааД.В. Культурный трансфер: определение, структура, роль в системе литературных взаимодействий // Вестник Томского государственного педагогического университета. 2010. Вып. 8. С. 23Ц27.

46 См.: Полубояринова Л.Н. Николай Гоголь и Вальтер Беньямин: к эстетике собирательства // Юбилейная международная научная конференция, посвященная 200-летию со дня рождения Н.В. Гоголя. Тезисы. М.: ИМЛИ РАН, 2009. С. 44Ц45.

47 См. об этом подробнее: Weisbach Werner.  Der Barock als Kunst der Gegenreformation. Berlin: P. Cassirer, 1921.

48 Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений: В 14 т. Издательство Академии наук СССР, 1937Ц1952. Т. XI. С. 343.

49 Там же. С. 142.

50 Там же. Т. VIII. С. 376, 382.

51 См.: Джулиани Рита. Рим в жизни и творчестве Гоголя / Перевод с итал. А. Ямпольской. М.: Новое литературное обозрение, 2009.

52 См.: Мильчина В.А. Шатобриан в русской литературе первой половины XIX века. Автореф. дисс. канд. фил. наук.  М. 1978.

53 Михайлов А.В.  Вильгельм Генрих Вакенродер и романтический культ Рафаэля //   Михайлов А.В. Языки культуры. М., 1997. С. 655-682 Михайлов А.В.  Вильгельм Генрих Вакенродер и романтический культ Рафаэля //   Михайлов А.В. Языки культуры. М., 1997. С. 655-682.

54 Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений. Т.  VII. С. 59.

55 См.: Frantz Pierre. L`esthйtique du tableau dans le thйtre du XVIIIe siиcle. Paris, 1998.

56 Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений. Т.  VI. С. 210.

57 Там же. Т. IV. С. 44.

58 Там же. Т. VI, 75, 380.

59  Там же. Т. VIII. С. 285.

60 См.: Хомяков А. С. Несколько слов православного Христианина о западных вероисоведаниях // Хомяков А. С. Полное собрание сочинений. Прага, 1867. Т. 2.  С. 87. См. также: Беляев Я. Римско-католическое учение об удовлетворении богу со стороны человека. Казань, 1876.

61 Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений. Т.  VIII. С.  245.

62 Бонавентура. Ночные бдения.  М.: Наука, 1990. С. 65.

63 Бояджиев Г.Н. Мольер. М.: Искусств, 1967. С. 263. См. также: Dandrey Patric. Moliиre ou l`esthйtique du ridicule. Kincksieck 2002. Р. 367.

64 Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений. Т.  V. С. 143.

65 Eloesser A. Das Bьrgerliche Drama. Seine Geschichte im 18. und 19. Jahrhundert. Berlin, 1898. S. 180-181.

Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по разное