Краткий пересказ мира героев комедии «Горе от ума»
Молчалин Алексей Степаныч — основной отрицательный персонаж комедии, амплуа глупого любовника; сердечный друг Софии, в душе презирающий ее; тень Фамусова, полная противоположность Чацкому, чьей пламенной говорливости невыгодно г противопоставлена молчалинская бессловесность (подчеркнутая к тому же «молчаливо говорящей» фамилией). Переведен Фамусовым из Твери, благодаря его протекции получил чин коллежского асессора; числится «по архивам», но фактически состоит личным, домашним секретарем «благодетеля»; здесь же, в чуланчике, и живет. М. неукоснительно следует отцовскому завету (прямо предваряющему тот, который от своего отца получит Павел Иванович Чичиков): «угождать всем людям без изъятья»: хозяину, начальнику, дворнику и даже «собачке дворника, чтоб ласковой была». В сцене бала (д. 3) он услужливо восхваляет шпица старухи Хлёстовой, свояченицы Фамусова, чем заслуживает ее расположение. (Но не уважение: во время разъезда — д. 4, явл. 8 — Хлёстова пренебрежительно указывает М. на его место — промежуточное между секретарем и слугою: «вот чуланчик твой, / Не нужны проводы, люди, Господь с тобой»; М. не обижается.)
В разговоре с Чацким (д. 3, явл. 3), решившим разобраться, чем же М. пленил Софию, тот формулирует свои жизненные правила — «умеренность и аккуратность»; «В мои лета не должно сметь/ Свое суждение иметь». Эти взгляды полностью соответствуют неписаной московской норме. М. наделен сюжетным двойником, повторяющим его отрицательные черты в еще более пошлом и сниженном виде. Это Антон Антоныч Загорецкий — «человек <…> светский, / Отъявленный мошенник, плут», которого в обществе терпят лишь за то, что «мастер услужить».
Необходимостью неустанно «угождать» порожден и роман М. с Софией, в котором он послушно исполняет предложенную (если не навязанную) ею роль воздыхателя, готового ночи напролет читать с возлюбленной романы, слушать тишину и изъясняться не на свойственном ему «мещанском» языке («Есть у меня вещицы три…»), но на литературно-салонном, языке безмолвных жестов и утонченных чувств. (Так что его «говорящая» фамилия прочитывается двояко: она указывает и на роль влюбленного «молчальника» в сюжете Софии.) Этот роман не преследует и не может преследовать «карьерные» цели; М. не рассчитывает заслужить таким образом еще большую благосклонность Фамусова. Напротив, он рискует в результате тайного «романа» потерять его расположение. Но отказаться от «угождения» дочери «такого человека» он не в состоянии. И, испытывая неприязнь к «плачевной нашей крале», принимает вид любовника — поскольку ей так угодно.
Приглашенный Лизой в комнату Софии, М. заигрывает в темноте со служанкой и презрительно отзывается о Софии, не ведая, что та все слышит; тут же является разгневанный Фамусов. Чацкий в миг «разоблачения» М. язвительно замечает: «Вы помиритесь с ним, по размышленье зрелом. / Себя крушить, и для чего! / Подумайте, всегда вы можете его / Беречь и пеленать, и спосылать за делом. / Муж-мальчик, муж-слуга, из жениных пажей — / Высокий идеал московских всех мужей».
Скалозуб Сергей Сергеич — молодой армейский полковник Ново-Землянского мушкетерского полка, «идеальный» московский жених — грубоватый, богатый, довольный собою. Фамусов и прочит его в мужья Софии; та, однако, считает С. героем не своего романа. В момент первого своего приезда в дом Фамусова (сразу вслед за Чацким) С. рассказывает о себе — служит с 1809 г. (т. е. он — участник Отечественной войны и европейской кампании, но при этом орден «на шею» он получил не за боевые действия, а по случаю торжеств 3 августа 1813 г., в честь Плей-свицкого перемирия; это значит, что С. умеет не только служить, но и «прислуживаться»). Его всего два года «поводили за полком»; теперь он «метит в генералы». Книжную премудрость презирает — ср. отзыв С. о двоюродном брате, отправившемся в деревню читать книжки; позже (д. 4, явл. 5) в ответ на разглагольствования Репетилова о тайном обществе и кн. Григории насмешливо предлагает: «Я князь-Григорию и вам / Фельдфебеля в Волтеры дам». Армейское «щегольство» С. («Хрипун, удавленник, фагот» — этот отзыв Чацкого означает, что С. по моде «перетянут» ремнями, чтобы грудь выдавливалась колесом) прикрывает его умственное ничтожество и душевную пустоту. (С., ничего не поняв в страстном обличительном монологе Чацкого против московской «мундиромании», решает, что тот ругает «гвардейских» — и охотно присоединяется к его мнению.)
София (Софья) Павловна Фамусова — центральный женский персонаж комедии; 17-летняя дочь хозяина московского дома, где разворачивается действие; после смерти матери воспитана «мадамой», старушкой Розье, которая за «лишних» 500 руб. перебралась воспитательницей в другую семью. Другом детства С. был Чацкий; он же стал героем ее первого отроческого «романа». Но за три года, что Чацкий отсутствовал, переменилась и сама С., и ее сердечная привязанность. С одной стороны, С. стала «жертвой» московских привычек и нравов, с другой — «жертвой» новейшей русской литературной моды.
Она воображает себя сентиментальной героиней «чувствительного» романа и потому отвергает и чересчур язвительного, не по-московски смелого Чацкого, и традиционно московского жениха, полковника Скалозуба — ограниченного, но богатого (об этой партии мечтает ее отец). Поняв С. и умело разыграв роль воздыхателя, который готов до рассвета возвышенно молчать наедине с любимой, — в ее сердце находит уголок Молчалин, угодливый секретарь отца и, по существу, приживал в доме Фамусовых.
В итоге ею недовольны и Чацкий, который не может поверить, что его С. очарована таким ничтожеством, и отец. Один винит во всем Москву, другой, напротив, объясняет все французским влиянием, модами Кузнецкого моста и чтением книг. Оба в какой-то мере правы. Не имея — в отсутствие Чацкого — возможности душевно развиваться, С. незаметно заражается «московским» духом и одновременно подменяет свою личность условным образом модной героини. Она ведет себя то как Юлия из романа Руссо, то как московская кумушка; и над той и над другой «маской» автор комедии иронизирует.
В 1-м д. Фамусов застает Молчалина (только что вышедшего из комнаты С.) в гостиной, вместе с ней; для отвода глаз С. придумывает сон, будто бы привидевшийся ей. Сон этот построен по законам баллады в духе Жуковского, которого Грибоедов печатно порицал, — и на место «жутких» балладных персонажей подставлены совершенно для этого не подходящие Фамусов («Раскрылся пол — и вы оттуда, / Бледны, как смерть, и дыбом волоса!») и Молчалин («Тут с громом распахнули двери / Какие-то не люди и не звери. / Нас врознь — и мучили сидевшего со мной»).
Во 2-м д., узнав о падении Молчалина с лошади, С. вновь ведет себя не как благовоспитанная барышня, а как влюбленная героиня романа — падает в обморок: «Упал! Убился!» Тем контрастнее выглядит ее типично «московское» поведение в 3-м д., во время бала, когда С. злобно обращает слова Чацкого («От сумасшествия смогу я остеречься») против него самого — и распускает слух о его помешательстве. Романическая маска сорвана, под ней — лицо раздраженной московской барышни.
И потому расплата ждет ее тоже «двойная», литературная и бытовая. В финале комедии развеется любовный дурман С., рухнет придуманный ею романный сюжет, а сама она узнает о своем удалении из Москвы. Происходит это в 11-м явл., когда С. случайно становится свидетельницей того, как Молчалин заигрывает с Лизой и оскорбительно отзывается о ней самой. Тут же является отец («…и дыбом волоса») в окружении слуг со свечами; балладный сон сбывается вживе; Фамусов обещает дочери отправить ее. из Москвы «в деревню, к тетке, в глушь, в Саратов», а Молчалина— удалить («Нас врознь — и мучили сидевшего со мной»).
Фамусов Павел Афанасьевич — один из двух главных героев комедии; богатый вдовец, барин, в чьем московском доме происходит действие, «управляющий в казенном месте»; отец Софии, в которую влюблен внезапно вернувшийся после трехлетнего отсутствия Чацкий. (Фамусов был другом его покойного отца.)
Образы Чацкого и Ф. полярно противоположны; один странник, другой домосед; один поднимает словесный бунт против дряхло-патриархального московского мира, другой растворен в этом мире без остатка и в каком-то смысле олицетворяет его.
Наиболее страстный из монологов Ф. восхваляет московские нравы, неизменные век от века: здесь по отцу «и сыну честь», и тот, у кого «душ тысячки две родовых, / Тот и жених». Московских дам можно сей же час отправить «командовать в Сенат», московские дочки так и льнут к военным — «А потому, что патриотки». Особый восторг Ф. вызывают старички, которые «Поспорят, пошумят… и разойдутся». Это не просто «похвальное слово Москве», но образ идеального общества «фамусовского» типа; точно так же — знаменитый календарь Ф., записи в котором он проглядывает в 1-м явл. 2-го д. (во вторник к Прасковье Федоровне в дом… в четверг на погребенье… в четверг, а может, в пятницу, а может, и в субботу— крестить «у вдовы, у докторши»), не просто деталь его быта, но свод правил московского миропорядка, основанного не на делах, а на связях. Соответственно бал в фамусовском доме — это маленькая «модель» Москвы, гости Ф. — князья Тугоуховские с шестью дочерьми, Хлёстова, Скалозуб и другие — представляют срез московского общества.
«Как положено человеку «века минувшего», Ф. страшится новых веяний. Во время первого же разговора с Ч. (чье возвращение его совсем не радует — помимо прочего и потому, что Ч. беден, это не московский жених с «тысячками двумя» душ), Ф. затыкает уши, чтобы не слышать смелых речей. Естественно, он порицает французские моды и лавки Кузнецкого моста. В этом он отчасти совпадает с Чацким, обличающим дух подражанья; но в том и разница, что «мода» для Ф. — не враг самобытности и самостоятельного русского ума, а всего лишь одно из имен новизны, которую он ненавидит. Главный враг для Ф. — ученье, ибо оно разрушает неподвижности мира — важнейшее условие долгоденствия его «московской утопии». Неосуществимая мечта: «забрать все книги бы да сжечь».
И, как типичного московского барина, его водят за нос все кому не лень. И дочь, и ее возлюбленный Молчалин, взятый Ф. в секретари именно за робость и услужливость, и Софьина служанка Лиза. На сцене Ф. впервые появляется в тот самый момент, когда София и Молчалин, всю ночь проведшие наедине, еще не расстались; Лиза, переводит часы, чтобы их звоном потревожить покой любовников и предупредить о том, что оставаться вместе уже небезопасно; сначала Лиза, затем София и Молчалин усыпляют бдительность хозяина, заподозрившего неладное. А последний выход Ф. на сцену приурочен к финальному свиданию Софии с Молчалиным, во время которого та убеждается в низости и корысти «любовника»; картина ночного свидания дочери с секретарем повергает Ф. в ужас (особенно потому, что его покойная жена была большой охотницей до мужчин). Комизм сцены усилен тем, что Ф. словно раздваивается между внезапно охватившей его ненавистью к «новой» Москве, которая заражена «духом» Кузнецкого моста («Дочь! Софья Павловна! <…> Не быть тебе в Москве, не жить тебе с людьми. <…> В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов!»), — и прежней пламенной любовью к «столице, как Москва». Только что, в явл. 14, он грозил предать позорный случай огласке («В Сенат подам, Министрам, Государю») и тут же, в явл. 15, завершающем комедию, в слезном ужасе восклицает: «…Что станет говорить княгиня Марья Алексев-на!..» Мнение московской княгини стоит для него выше и значит больше, чем мнение царя.
Как и у всех центральных персонажей комедии, у Ф. есть свои «двойники». Один из них — Максим Петрович, «персонаж» исторического анекдота, который Ф. рассказывает в назидание Чацкому. («Спросили бы, как делали отцы? <…> он не то на серебре. На золоте едал <…> На куртаге ему случилось обступиться; / Упал, да так, что чуть затылка не пришиб <…> Был высочайшею пожалован улыбкой <…> Упал вдругорядь — уж нарочно», д. 2, явл. 2.) Это — идеальный «прообраз» Ф. А его (и одновременно Максима Петровича) сюжетная тень — Молчалин, впитывающий московские традиции, живущий по московским правилам. Поэтому разрыв Ф., уверенного, что М. обманул его доверие, может оказаться временным, на что намекает финальный монолог Чацкого.
Чацкий Александр Андреич — главный герой, молодой дворянин, наследник 300 или 400 душ. После трехлетнего отсутствия и лечения на «кислых водах» не от болезни — от скуки — приезжает в родную Москву, в дом Фамусова — друга своего покойного отца Андрея Ильича. Дочь Фамусова София, в которую Чацкий был взаимно влюблен, теперь влюблена в угодливого чиновника Молчалина. Проведя в Москве ровно сутки — срок, необходимый для соблюдения театрального принципа единства времени, и став жертвой мстительной интриги Софии (Чацкого фактически объявляют сумасшедшим) — в гневе уезжает в никуда: «Карету мне, карету!»
В роли Ч. совмещены, казалось бы, противоположные амплуа комедийного героя — неудачливый «ложный жених», тщетно претендующий на руку невесты, и блестящий, но никчемный «злой умник». Эти театральные маски переадресованы типичному герою-резонеру, герою-рупору сатирической комедии эпохи Просвещения. (С фонвизинским Стародумом Ч. сравнивал еще
Этого мало; в образе Ч. сквозь комедийные амплуа просвечивает литературный тип Дон Кихота, тщетно идущего в бой за истину, — причем в первой половине XIX в. героя Сервантеса воспринимали отнюдь не восторженно. Сквозь контуры этого литературного типа проступают черты типа социального — умного скептика конца 1810—1820-х гг.; в фамилии Ч. (которая первоначально писалась «Чадский») недаром слышится отзвук фамилии молодого мыслителя
С того самого момента, когда рукопись комедии была привезена Грибоедовым в Петербург (июнь 1824 г.), в критике начались споры о том, в какой мере Ч. можно считать грибоедовским автопортретом, и о том, «отрицательный» ли то автопортрет или положительный.
Место в сюжете. Все это позволяет Грибоедову играть на несовпадении: -«лица» героя и положении, в которые он попадает. Чем серьезнее и возвышеннее его Образ, тем более;глупыми и пошлыми кажутся обстоятельства и унизительными ситуации, подстерегающие Ч.-в доме Фамусова. Связующим звеном между «высоким» сатирическим героем-обличителем московского застоя и «низким», комедийно-водевильным сюжетом оказывается колкий и афористический язык комедии.
Пружина сюжета традиционна — «любовное помешательство». «Безумие от любви» было общим местом в европейской культуре (в том числе — культуре поведения) конца XVIII — начала ХIХв. В 3-м д., явл. 1, Ч., доведенный Софией до Отчаяния, произносит те самые роковые слова («От сумасшествия смогу я остеречься»), которые она, сначала невольно, потом сознательно, направит против него же: «Вот нехотя с ума свела». То есть Ч. сам дает начало интриге, затеянной против него. В 13-м явл., после резкого отзыва Ч. о Молчалине, Софья задумчиво говорит одному из гостей: «Он не в своем уме»; внезапно заметив, что г. N готов верить, злобно завершает: «А, Чацкий! любите вы всех в шуты рядить, / Угодно ль на себя примерить? «
Страшный маховик московских слухов приведен в действие. В явл. с 16 по 21-е фраза Софии обрастает подробностями; г. N (чье безличие подчеркнуто его безымянностью; это не самостоятельный персонаж комедии, а всего лишь орудие Софьиной мести) уверяет полушута Заго-рецкого, что Ч. «в безумные упрятал дядя-плут <…> и на цепь посадили»; Загорецкий сообщает о том графине-внучке и ее бабушке: «В горах изранен в лоб, / Сошел с ума от раны»; в итоге Фамусов отстаивает свое первенство: «Я первый, я открыл!» — и указывает на «главную» причину безумия: «Ученье — вот чума, / Ученость — вот причина, / Что нынче пуще, чем когда, / Безумных развелось людей, и дел, и мнений!»
Из этой точки развертывается новый ряд ассоциаций, который должен привести к смысловому итогу — к теме ума, который кажется безумием неумному миру. В 5-м явл. 4-го д. Репе-тилов рассказывает Скалозубу о «тайном обществе», составленном из таких же, как он сам, болтунов (только что он рассказывал о них Чацкому: князь Григорий, Евдоким Воркулов, Удушьев Ипполит Марнеяыч): «Фу, сколько, братец, там ума!» В свою очередь, узнав новость о сумасшествий Ч. Репетилов не хочет было верить, но под давлением шести княжон и самой княгини сдается. В 10-м явл. сам Ч., удостоверившись, что София и вправду назначила Молчалину свидание, восклицает: «Не впрямь ли я сошел с ума?» Все точки над «и» расставлены в финальном монологе Ч.: «Безумным вы меня прославили всем хором. / Вы правы: из огня тот выйдет невредим, / Кто с вами день пробыть успеет, / Подышит воздухом одним, /И в нем рассудок уцелеет». Начавшись игривой темой любовного безумия, продолжившись темой «умного безумца», сюжет комедии завершается темой мнимого безумия от недюжинного ума, отвергнутого безумным миром. (Первоначально комедия должна была называться «Горе уму».)
По крайней мере дважды Грибоедов ставит своего героя в такие сценические обстоятельства, которые могут показаться странными, почти разоблачительными для него. Первый раз: в 1-м д., во время «диалога» с Фамусовым: тот, напуганный обличительными речами Ч., возвратившегося из странствия (а значит, понабравшегося либеральных идей), затыкает уши, а Ч., не обращая на то никакого внимания, продолжает страстно обличать московские нравы. Точно таким же сотрясением воздуха заканчивается и монолог Ч. во время бала (д. 3, явл. 22). Раздражившись речами «французика из Бордо», оскорбительными для национальной гордости россиянина, Ч. обрушивает каскад обвинений на салонное «варварство», горячо говорит об «исцелении» нации от духа подражательности, воздает хвалу «умному, бодрому» русскому народу — и наконец-то, оглянувшись, замечает, что «все в вальсе кружатся с величайшим усердием». Слушатели давно разбрелись. (Больше того, эта сцена зеркально повторена в 4-м д., 5-м явл.: болтун Репетилов, начав плакаться Скалозубу на свою несчастную судьбу, неудачную женитьбу
Однако, по замыслу Грибоедова, все это ничуть не снижает образ Ч.: в нем изображен новый тип «проповедника», «обличителя», не нуждающегося в слушателе, ибо не надеющегося «исправить» неисправимый мир. Он вещает не потому, что хочет повлиять на кого-то, но потому лишь, что дух правды вскипает в нем, заставляя пророчески изрекать истины, свободные от «педагогических», воспитательных целей. Что же до Репетилова, то он служит пародийной тенью, сюжетным «двойником» Ч. и призван лишь подчеркнуть масштаб личности главного героя. Все, что Ч. выстрадал, Репетилов подхватил у моды. Ч. находится в оппозиции ко всему миру, он — одиночка, бросающий вызов безличному обществу, чтобы не потерять собственное лицо. Репетилов — человек «толпы» («шумим, братец, шумим!»). Общество, в которое он входит и о котором сообщает каждому встречному, — всего лишь одна из форм всеобщего безличия.
Но авторский замысел далеко не во всем совпал с читательско-зрительским восприятием.
Только к 4-му явл. 2-го д. он вдруг понимает, что София не случайно неблагосклонна к нему: «Нет ли впрямь тут жениха какого?» Заподозрив неладное, долго гадает: кто занял его место в сердце Софии — Скалозуб? Молчалин? Лишь в 7-м явл., после совершенно недвусмысленной реакции Софии на падение Молчалина с лошади, склоняется к «молчалинскому варианту». И притворно хвалит Молчалина в разговоре с Софией, чтобы лишний раз «испытать» ее (д. 3, явл. 1). Но при первом же удобном случае (после разговора с Молчалиным, явл. 3, убедившись в его подлости и низости) вновь начинает сомневаться. Такая «непонятливость» отчасти мотивирована памятью Ч. о прошлом; он не хочет допустить мысль, что София за три года могла поглупеть до молчалинского уровня. Но тема варьируется слишком долго, «затяжное» неведение Ч. о реальном положении дел в конце концов начинает работать против него. Ему нужно стать непосредственным свидетелем любовного разрыва Софии с Молчалиным, чтобы окончательно удостовериться в том, что зрителю известно с первой сцены.
Точно так же, по-разному могла восприниматься и «нелогичность» Ч., который в диалоге с Фамусовым резко отвергает возможность службы в бюрократическом государстве («Служить бы рад — прислуживаться тошно»), а в сцене бала, беседуя с бывшим однополчанином Платоном Михайловичем Горичем, призывает того поскорее вернуться на службу, в полк. С точки зрения автора, Ч. ведет себя естественно — он обличает «устройство» чиновной службы, а не службу как таковую; военная служба приемлема для него, ибо не связана с необходимостью «прислуживаться». Но с точки зрения недоброжелательного критика это могло выглядеть сюжетной натяжкой, свидетельством «беспамятства» героя, который просто не помнит, что говорил несколько часов назад.
Пушкинская реакция не была единичной; крикуном, фразером, идеальным шутом называл